Алексей Пименов

«История не посещала класса логики», – заметил когда-то Илья Эренбург, и трудно представить себе человека, который решился бы оспорить этот невеселый афоризм. Нелегко, однако, и полностью с ним согласиться: стоит от судьбы отдельного человека перейти к судьбам страны, как стремление выявить ускользающий смысл происходящего вновь обнаружит свою неистребимость.

Высветить «связь времен», редко замечаемую современниками, помогают порой исторические юбилеи. Такие, как, к примеру, вот этот – подоспевший как нельзя более кстати: пятнадцатилетие российской Конституции.

Объяснить его значение участникам конференции, состоявшейся в вашингтонском Институте Кеннана, взялся человек, не просто стоявший у истоков современной российской истории, но в известной степени сам являющийся таким истоком, – Михаил Сергеевич Горбачев.

Исторический контекст важен и для понимания пятнадцатилетней Конституции: как выразился экс-президент СССР, она родилась, «когда не удалось до конца расстрелять российский парламент».

Парламентаризм в России зарождался не однажды – чтобы всякий раз быть раздавленным авторитарной государственной машиной.

Как же начинался демократический транзит в горбачевскую эпоху?

«Согласие было лишь в одном, – вспоминает бывший генсек-реформатор, – в середине 80х все общество – не только интеллигенция – решило: так дальше жить нельзя».

Ответом на это всеобщее недовольство и стала горбачевская политика гласности.

Началась эпоха дискуссий, митингов, сенсационных публикаций и одновременно – разработки новых законов.

Примечательно, что поначалу против перестройки мало кто возражал. Зато когда общество действительно пришло в движение, ситуация изменилась.

«Чем больше мы входили в этот советский массив, тем острее становилась политическая борьба – продолжает свой рассказ архитектор перестройки. – Вспомните выборы 1989 года: раньше в избирательном списке был один человек – и это называлось выборами, а теперь – от семи до двадцати. Тридцать пять секретарей крайкомов и обкомов проиграли выборы – имея все ресурсы в своем распоряжении! А при этом среди избранных – 86 процентов коммунистов. Значит, нашли других людей!»

Тогда-то, по словам Горбачева, забурлило и политбюро.

Дальнейшее – и активизация консервативных сил, приведшая к августовскому путчу, и раскол среди реформаторов – оказалось прелюдией к распаду советской империи.

«Не получилось», – признает экс-президент СССР, объясняя свою неудачу прежде всего промедлением с реформой КПСС и союзного государства. И констатирует: «Мы оказались в ловушке».

Общество, разбуженное гласностью, не хотело больше ждать.

«Борис Ельцин говорил: “Потерпите, – вспоминает Горбачев своего исторического оппонента. – Вот до ноября 1992 года у нас будет падение, а с января пойдем в гору и будем в числе четырех – даже не пяти, а четырех – самых развитых государств мира”. Всем, кто понимал, было ясно, что это авантюра, но народ был так истомлен ожиданиями. Думали: крутой мужик пришел с сильной рукой. А голова его никого не занимала…».

Дальнейшее хорошо известно: молодые реформаторы у власти, нарастание конфликта между парламентом и президентом, расстрел Белого дома.

К чему же пришла постгорбачевская Россия?

«Начальники довольны тем, какие права дает им нынешняя Конституция: и президенту, и парламенту, – считает Михаил Горбачев. – Ведь парламент у нас представляет «Единую Россию» – партию президента, а теперь – премьер-министра. Такое впечатление, что общество снова переводят на однопартийную систему. Но тогда непонятно, зачем было огород городить?»

У драматургии юбилеев свои законы, и в президиуме конференции рядом с архитектором перестройки сидел один из тех, кто некогда критиковал его за медлительность. «Может быть, слишком сильно, – признает сегодня Олег Румянцев – основатель клуба «Перестройка» и ветеран «Московской трибуны», сыгравший в те, горбачевские годы немалую роль в становлении парламентаризма. «Молчание о судьбе российской Конституции продолжалось 15 лет, – констатировал ветеран перестройки, – и символично, что ее юбилей совпал с перезагрузкой в российско-американских отношениях».

«Было два подхода к политическим преобразованиям, – вспоминает Румянцев, – наш, конституционалистский, можно сказать, – романтический, и другой – прагматический, впоследствии возобладавший. Речь шла о своего рода антикризисном менеджменте – и тут все надежды возлагались на Ельцина, который и должен был его осуществить».
Так обосновывалась концентрация власти в руках президента, приведшая к саморазрушению едва родившегося российского парламентаризма. Так начиналась многоэтапная сдача позиций, ознаменовавшаяся, по словам Олега Румянцева, в частности, сведением на нет практики парламентских расследований – будь то расследование московских событий 1993 года или чеченской войны.

Не менее важен и исторический фон, на котором все это происходило. «Мы и в страшном сне не могли себе представить, – признается основатель клуба «Перестройка», – что за спинами демократов осуществлялся «большой хапок» – иными словами, формировалась нынешняя экономическая элита. И что Конституция была в первую очередь призвана гарантировать неприкосновенность итогов той сомнительной приватизации, которой ознаменовались первые постсоветские годы».

Во всем этом нетрудно разглядеть истоки нынешнего авторитаризма. При этом, констатирует Олег Румянцев, в прежние годы было, по крайней мере, понятно, что власть концентрируется именно в руках президента и его администрации. Эта ясность исчезла, однако, после того, как Владимир Путин стал премьер-министром. Впрочем, некоторые российские теоретики, например, Сергей Шахрай, усматривают в этом достоинство: дескать, нынешняя Конституция – это саморазвивающийся документ, предусматривающий даже возможность «перетекания» власти от одного центра к другому…

И все же несовершенство законодательной базы слишком очевидно, чтобы его можно было далее игнорировать. Потому-то в России и начинается вновь дискуссия на эту тему – и инициировал ее, по словам Олега Румянцева, не кто иной, как президент Медведев в своем послании Федеральному собранию.

Здесь самое время вспомнить об исторической дистанции – между намерениями политиков и результатами их усилий. «Возможно, – признает Румянцев, – Медведев думал, что этим все и закончится. Возможно, он рассчитывал, что принятием его поправок дело и ограничится. Но мы так не считаем».