Ганна Руденко

Берлин был для фотографа Ивы местом славы – роскошная студия, успешные выставки, сотни заказов. О ней мечтали американские журналы LIFE и Vogue, но она не хотела уезжать. А когда в конце 30-х у нее отобрали студию и отправили работать в рентген-кабинет, было слишком поздно. Впереди был только концлагерь.

В 25 лет берлинская фотохудожница Эльза Эрнестина Нойлендер открыла собственную фотостудию на Фридрих-Вильгельм-штрассе неподалеку от знаменитого бульвара Курфюрстендамм. Нет, она не делала приторно-счастливые семейные портреты и не фотографировала строгие лица на паспорт. Она создавала графичные, авангардные и откровенные образы для своих выставок и новых иллюстрированных журналов Веймарской республики.

Эльза была ровесницей века. Она родилась 26 января 1900 года и была младшей из девяти детей в семье еврейского торговца. Когда тот умер, девочке было всего 12 лет, и заботы о доме легли главным образом на плечи матери, которая мастерила дамские головные уборы обеспеченным фрау и этим кормила семейство. Девочке нравилось вместе с мамой сидеть за рабочим столом в куче выкроек и обрезков, наблюдая, как рождаются оригинальные авторские шляпки. Но в мечтах Эльза видела себя не модисткой, а независимой и самостоятельной художницей. Вскоре Нойлендер поступила в школу Lette-Verein, общества по содействию развитию женского труда, с легкостью обучилась там основам фотографии и после полугодичной стажировки приступила к работе.

Старший брат Эльзы вместе с деловым партнером держал легендарный салон-ателье по пошиву одежды Kuhnen. Он-то и предложил сестре подработать – поснимать моделей для внутреннего каталога. Так девушка попала в мир фэшн-фотографии, когда даже такого понятия еще толком и не существовало. Хрупкая и внешне неприметная Эльза, которая и в свои 40 останется похожа на нескладного подростка, была одной из первых, кто перевернул общепринятую схему «мужчина-фотограф – девушка-модель». Эльза была за объективом, а в фокусе оказались в том числе и мужчины. Впрочем, женщины в ее кадр попадали намного чаще, но уже не в скучном образе пустоглазых рекламных красавиц – она превращала их в элемент сюжета.

Дела у Эльзы пошли отлично. Она взяла короткий и экзотичный для немецкого уха псевдоним – Ива, без традиционной приставки «фрау» и каких-либо усложнений. Вскоре уже в собственной фотостудии она работала не только над модными фотозаказами, но и над серией работ вместе с экспериментальным художником и фотографом Хайнцем Хайек-Хальке. С его стороны были картины, с ее – их копии, размывающие границы между живописью и фотографикой при помощи мультиэкспозиции, ее любимого приема.

Но творческий союз быстро развалился, гении не поделили авторские права. Портрет Ивы, нарисованный Хайек-Халке, был «перестроен» так, что посередине ее лица можно рассмотреть букву Y, первую в ее имени. Изображение, представлявшее Иву в «андрогинном свете», напечатали в Das Magazin, все деньги за публикацию перечислили ей, из-за чего художник подал на нее в суд. Хайнц проиграл, и как истинная творческая личность судебные издержки оплатил из денег, полученных за новый снимок – многослойный автопортрет, в котором он разрывает бумагу с решением суда и рвет на себе волосы.

Ива переживала недолго, слишком много было работы. Вторая половина 20-х стала для нее разбегом – уже к концу десятилетия Ива сделала две крупные фотовыставки. В 1927 году прошла ее дебютная экспозиция в художественной галерее Нирендорфа в Берлине. В 1932 году Ива приняла участие в Первой международной биеннале фотографического искусства в Риме, а еще через год – лондонской выставке «Современный дух в фотографии» и парижской «Красота женщины», посвященной фотографиям с обнаженными натурами. После 1933 года ее уже никуда не звали, после 1945-го приглашать уже было некого.

Дерзкий артистический стиль Ивы очень нравился редакторам журналов Die Dame и Berliner Illustrierte Zeitung. Иве поступали все новые и новые заказы – сначала на творческие иллюстрации, а потом и на коммерческую съемку одежды, украшений и косметики. Рекламную фотографию она считала не меньшей формой искусства, чем художественную – Ива играла с текстурами и формой, множила графические образы и рассказывала эмоциональную, контрастную и очень женственную историю. С одним из наиболее прогрессивных и нестандартных немецких журналов своего времени, Uhu, в котором среди прочих свои статьи публиковали драматург Бертольд Брехт и физик Альберт Эйнштейн, Ива заключила контракт на 27 фотосерий. Ива рассказывала истории молодых женщин, которые в поисках лучшей судьбы переезжают из провинций в Берлин. В итоге получилось что-то среднее между отдельными фотографиями и кино, неожиданный документальный комикс в снимках. Но из 27 серий вышло только 20, в 1934 году журнал закрылся.

До трагедии оставалось еще несколько лет. В начале 30-х Ива перебралась из старой мастерской в студию побольше, а через четыре года переехала в огромную двухэтажную 14-комнатную студию с балконами и большой, роскошной лестницей. Именно на ее ступенях, а также на огромной крыше с зимним садом сделала большинство фэшн-снимков для журналов. Еще она фотографировала известных людей, но без лиц – так появилась ее серия «Знаменитости со спины», в которой среди прочих был запечатлен один из главных представителей нефранцузского импрессионизма Макс Либерман. В 1934 году Ива вышла замуж за торговца Альфреда Симона, который был на 11 лет ее старше и стал ее менеджером. Исследователи отмечают, что именно из-за него Ива осталась в Берлине после того, как к власти пришли нацисты. Несмотря на все предупреждения и явные признаки наступающего мрака, он верил, что все обойдется, и убедил в этом Иву.

В своей огромной студии Ива работала не одна – у нее была целая творческая команда, причем из 10 ассистентов далеко не все были евреями. Это какое-то время спасало ее если не от косых взглядов гестапо, то от их прямых действий. Но надеяться на то, что нацисты вдруг забудут о ее происхождении, не приходилось – еще в августе 1933 года ее имя было пропечатано в памятке «Иностранцы и евреи». А пока новые власти не особо трогали рекламу и фотографию, она работала. В 1936 году под давлением нового режима, который ограничивал права евреев на работу и участие в общественной жизни, Ива передала студию в руки своей подруги, историку искусства и абсолютной арийке Шарлотте Вайднер, а сама ушла в тень и сконцентрировалась на фотографии. Тогда же, в 1936 году, к ней в ученики попал 16-летний Гельмут Ньютон – в будущем один из легендарных фотографов Vogue, Garden de Mode, Playboy, Elle и Queen, любимым жанром которого оставались ню и эротическая фотография, которые так любила Ива. Он обожествлял свою учительницу и, уже став известным фотографом, называл те два года в ассистентах «лучшим временем в своей жизни».

В 1938 году с творчеством Иве пришлось распрощаться. Нацисты запретили ей работать по профессии, она снова сменила квартиру на меньшую и в годы войны была вынуждена устроиться на работу ассистенткой рентгеновского отделения Еврейской больницы в Берлине, а ее мужу пришлось пойти дворником. Теперь они уже окончательно созрели для эмиграции. Иву пригласил к себе журнал LIFE, и приглашение она приняла, но убежать в Нью-Йорк не успела.

Детей у Ивы не было, и единственное, что она хотела забрать с собой, были фотографии. Накануне отъезда она отправила 34 ящика с личными вещами, снимками и оборудованием в гамбургский порт, чтобы уже оттуда бежать из Германии. Но накануне отъезда в США, 1 июня 1942 года, супругов арестовало гестапо. Ящики с личными вещами Ивы, которые так и остались в порту, после ареста конфисковали. Они сохранились, но только частично – 21 из них не уцелел, а остальные 13 были распроданы на аукционе, чтобы покрыть расходы в 2000 рейхсмарок на хранение. Через две недели после ареста Иву с мужем вместе с другими евреями отправили в Собибор, но по дороге часть составов пустили дальше, а часть отправили в другой лагерь смерти, Майданек. Во второй «поток» попали и супруги Симон. В списках Яд Вашем значится, что Альфред умер в лагере, но сведений об Иве нет нигде – скорее всего, ее убили сразу по прибытии в лагерь. Официальной датой ее смерти значится 31 декабря 1944 года, а год депортации выбит на мемориальной табличке на здании по Шлютерштрассе, 45 – берлинском доме, который стал ее последним.