Евгения Риц

Как относился к своему еврейскому происхождению основатель психоанализа Зигмунд Фрейд? На этот вопрос пытается ответить Питер Гай, написавший биографическую работу «Фрейд». К 160-летию со дня рождения великого психоаналитика книгу перевели и на русский язык.

«Некоторые бросающиеся в глаза семейные реалии Фрейд не считал нужным подавлять. “Мои родители были евреями”,– кратко сообщал он в изданном в 1925 году “Жизнеописании”. Явно не одобряя единоверцев, которые искали защиты от антисемитизма в крещении, Фрейд прибавлял: “…и я также остался евреем”».

При этом Питер Гай отмечает, что Фрейд был совершенно не религиозен. Его родители были весьма умеренными в своём религиозном рвении реформистами, но все-таки отмечали Песах и Пурим. Однако их сын-атеист отошёл и от этого. Атеизм Зигмунда Фрейда можно назвать и воинствующим, в религии он видел род социального невроза – его отказ исполнять обычаи предков был отчасти демонстративным и не лишённым некоторой жёсткости. В возрасте 28 лет Фрейд женился на Марте Бернайс, достаточно религиозной девушке, с которой до того был помолвлен четыре года и которая, по мнению Питера Гая, оставалась единственной любовью создателя психоанализа на протяжении всей жизни. Австрийские законы не признавали гражданского брака, который молодая чета уже заключила в Германии, где жила Марта, так что на скорую руку Фрейду пришлось учить молитвы для религиозного бракосочетания. Однако в первые же дни брака новоиспечённый супруг «отомстил» за такое принуждение: «Я очень хорошо помню, как она рассказывала мне,– вспоминала кузина Марты Бернайс, теперь Марты Фрейд,– что в первую пятницу после свадьбы ей не позволили зажечь субботние свечи, и это одно из самых неприятных воспоминаний за всю ее жизнь».

Сама эпоха, в которую жил Фрейд, не позволяла ему безоговорочно ассимилироваться, требуя найти ответ на вопросы «Еврей ли я?» и «Насколько я еврей?». Австрия середины XIX века была удивительно лояльна к еврейскому населению. У евреев была свобода передвижения, возможность высшего образования, межконфессиональные браки признали законодательно, а антисемитизм мало-помалу стал считаться дурным тоном. Однако финансовый кризис 1873 года привёл к тому, что во всех бедах, как и всегда, обвинили евреев-банкиров. Постепенно враждебность стала нарастать не только к банкирам, в конце 90-х годов XIX века бургомистром Вены стал Карл Люгер, чья политическая платформа базировалась на антисемитизме. «XIX век, ставший эпохой освобождения евреев всей Европы, оказался интерлюдией между старым и новым антисемитизмом», – пишет Питер Гай.

Самоопределение ещё юного Зигмунда – впрочем, тогда ещё даже не Зигмунда, а Сигизмунда Шломо – формировалось на фоне этих событий. Фрейд в буквальном смысле оттолкнул ценности отца, его мораль, его модель поведения. То есть в целом он остался таким же, как и отец, порядочным, благонамеренным представителем среднего класса, но не принял всего, что связано с еврейством. «Мне было десять или двенадцать лет, когда отец начал брать меня с собою на прогулки и беседовать со мной о самых разных вещах. Так, однажды, желая показать мне, насколько мое время лучше, чем его, он сказал мне: “Когда я был молодым человеком, я ходил по субботам в том городе, где я родился, в праздничном пальто, с новой хорошей шляпой на голове. Вдруг ко мне подошел один христианин, сбил мне кулаком шляпу и закричал: “Жид, долой с тротуара!”– “Ну и что же ты сделал?”– “Я перешел на мостовую и поднял шляпу”,– ответил отец».

Фрейд переживает глобальное разочарование в отце – оказывается, Якоб Фрейд не такой уж большой и сильный, он позволяет себя унижать. Сам он таким не будет. С этого момента юный Фрейд начинает ассоциировать себя с семитом Ганнибалом, бросившим вызов Риму и отомстившим за свой семитский народ. В «Толковании сновидений» Фрейд отчётливо связывает выбор культурного героя с не слишком героическим поведением собственного отца – он превзойдёт осторожного, смиренного Якоба, как Ганнибал превзошёл своего отца Гамилькара. И «по мере того как антисемитские течения среди товарищей заставили его занять “определенную позицию”, Сигизмунд все больше идентифицировал себя с героем своей юности, семитом Ганнибалом», – пишет Гай.

Фрейд колеблется между немецким и еврейским полюсами национального самоопределения. Из Парижа, где в 1885 году Фрейд побывал на судьбоносной для себя стажировке у виднейшего психиатра того времени Жана Мартена Шарко, молодой учёный пишет: «Как ты видишь, сердце у меня немецкое, провинциальное, и в любом случае оно осталось дома». Однако чуть позже, всё ещё во время той стажировки, на одном из званых вечеров Фрейд вступает в политическую дискуссию, «в которой назвал себя не немцем и не австрийцем, а juif [евреем]».

Всю свою долгую, плодотворную жизнь Зигмунд Фрейд не забывал о том, что он еврей, и евреи гордились своим гениальным соплеменником. «Все евреи,– писал он Мари Бонапарт в мае 1926 года, после своего 70-летия,– встречали меня как национального героя, хотя мои заслуги перед еврейством ограничиваются лишь тем, что я никогда не отрицал своего иудаизма». А исторические события, произошедшие под конец жизни Фрейда, заставили забыть его, что он ещё и «немец», и заговорить о своём еврействе ещё более настойчиво и яростно. Главу о приходе к власти нацистов и реакции Фрейда на это Питер Гай назвал «Сопротивление как идентичность»: «Как это ни парадоксально, в те годы Фрейд радовался своей принадлежности к еврейскому народу. Он считал тяжелые времена особенно подходящими для заявления своей “национальной” верности».

Последние годы жизни Фрейд посвятил работе «Человек Моисей и монотеистическая религия». В ней на библейском материале он развивает свою теорию происхождения культуры, ранее изложенную в ставшем классикой труде «Тотем и табу». Группа братьев убивает и пожирает отца-патриарха, а затем обожествляет его и накладывает на себя символические ограничения, тем самым положив начало человеческой цивилизации. Согласно «Человеку Моисею и монотеистической религии», Моисей был египтянином, приближённым фараона Эхнатона, после падения которого стал проповедовать внедрённый Эхнатоном монотеистический культ семитскому племени. Фрейд полагал, что Моисей действительно вывел доверившихся ему евреев из Египта, но затем был убит, а введённый им культ единобожия почти забылся. Здесь мы видим типичный фрейдистский мотив убийства патриарха. Через несколько поколений, пишет Фрейд, другой человек, также по имени Моисей, снова внедрил эту религию и воссоздал заложенную первым Моисеем культуру.

Работа Фрейда отчасти базировалась на современных ему археологических теориях, но содержала слишком много допущений. Фрейд даже хотел дать книге подзаголовок «исторический роман» и сожалел, что не сделал этого. Как и многие другие работы Фрейда, «Человек Моисей и монотеистическая религия» своей нетривиальностью производила несколько шокирующее впечатление. Многие еврейские религиозные и культурные деятели просили его воздержаться от переизданий книги в тяжёлый для евреев час. Однако Фрейд отвечал, что человека верующего эта книга способна поколебать не более, чем любая научная работа. По-настоящему важным здесь оказывается то, что в годы, решающие и для еврейского народа, и для собственной жизни, Фрейд обратился к национальной истории, вернулся в итоговой работе к своим истокам.

В заключение следует отметить, что книга Питера Гая – мощное, подробнейшее психоаналитическое и биографическое исследование. Именно невозможность проанализировать её всю в рамках рецензии заставила обратиться только к одной из затронутых в ней тем.

В целом же «Фрейд» – работа далёкая от традиционных беллетризованных биографий в стиле Андре Моруа или Питера Акройда. Перед нами скорее научный труд, посвящённый не жизненным перипетиям учёного, а этапам становления его теории. При этом книга полна и острых драматических моментов – например, истории выживания семьи Фрейда в Первую мировую войну, когда Вена голодала, и пожилой уже учёный оказался единственным кормильцем своих многочисленных родственников. Много места отведено и отношениям Фрейда с учениками, причём наиболее болезненным и по-человечески волнующим, по мнению Питера Гая, казалось противостояние Фрейда не с его общепризнанными оппонентами Адлером и Юнгом, а с Шандором Ференци, преданным учителю до своей смерти. И это могло бы стать темой для отдельного романа.

Питер Гай. Фрейд. Перевод с английского Юрия Гольдберга. М., Азбука-Аттикус, КоЛибри, 2016