В канун Великого праздника Пасхи колумниста Sputnik Молдова потянуло на воспоминания о далеком кишиневском детстве. О времени, когда ночной поход с бабушкой к Кафедральному собору казался погружением в таинственный мир, населенный сказочными персонажами

За четыре дня до Пасхи в нашем дворе на Госпитальной с утра начинался большой сбор. Две подруги — моя баба Франя и баба Саша, оглядываясь по сторонам, зазывали меня за угол дома, который делили наши две семьи.

— Владик, на тебе деньги, — из потайного кармана своей длинной, до земли, юбки бабушка вытаскивала несколько рублей и россыпь копеек. — Только дяде Мите и Бетьке ни слова. Одна нога здесь, другая — там.

И я припускал знакомым маршрутом по нашей улице наверх, где на пересечении с Киевской (теперь улица 31 августа), приютился небольшой магазинчик Мони, как все обитатели нашей магалы звали его седовласого хозяина. — Бабули приступают к выпечке куличей?— со знанием дела вопрошал дядя Моня, протягивая мне полулитровую бутылки "Фраги".

— Баба попросила узнать, когда вы закрываетесь?— утвердительно кивнув, спрашивал я.

— Ну, учитывая, что у меня Песах, то, думаю, что пораньше, — отвечал мне дядя Моня откуда-то из-под прилавка. А потом появлялось его, обрамленное чепчиком седых волос, улыбающееся лицо, и он протягивал пластины мацы. — Все сам не съедай, оставь немножко бабулям, — смеялся дядя Моня. — А вы не забудьте оставить им на вечер пару бутылочек, — вспоминал я напутствие бабы Саши.

… Близко к месту чудодействия меня не подпускали. Две большие кулинарки, обмениваясь "секретами", которых, по моему глубокому убеждению, у них давно за годы соседства друг от друга не осталось, а заодно и историями, связанными с ними, начинали творить.

Я мог подглядывать за их манипуляциями у широкого стола и печи на общей кухне только издалека. Передо мной была поставлена очень ответственная задача — вовремя заметить появление во дворе дяди Мити и Бетьки.

Баба Саша думает, что ее зять дядя Митя, — бывший разведчик, отсидевший несколько лет в лагерях по ложному навету, а теперь начальник какого-то отдела в министерстве мясо-молочной промышленности (было и такое в Кишиневе), — не в курсе, что его теща вместе с моей бабулькой любят иногда, приступая к выпечке куличей, сделать пару глотков любимой "Фраги". Наивная! И Бетька, наша соседка и почти родной человек для всех соседей, живущая одна-одинешенька — все её близкие, кроме брата, мясника дяди Миши, погибли в гетто — тоже в курсе посиделок бабы Франи и бабы Саши.

Да и сами они зря наводят тень на плетень. Но, видно, приятно думать, что есть хоть какие-то секреты, которые не знает наша многонациональная улица. Хотя ее обитатели знали всё и вся.

… Знали и то, что я с бабушкой к двенадцати ночи поспешим с несколькими корзинками с куличами и крашенными яйцами к Кафедральному собору, чтобы их освятить. Почему с несколькими? Да потому, что коммунист дядя Митя не разрешает своей теще туда идти.

Кафедральный собор встречает нас таинственным светом сотен свечей, которые держат в руках в большинстве своем женщины. Я тогда не задумывался — почему женщины. Чуть позже понял — их дети, мужья, отцы остались на фронтах Великой Отечественной войны. Тем, кому повезло, — залечивали раны в военных госпиталях.

Вдруг на ступенях храма появляется в сверкающем одеянии архиепископ, как мне объяснила бабушка. Он степенно шествует, окропляя наши куличи святой водой.

До сих пор вспоминаю то чувство, которое охватывало меня, — какое-то прикосновение к чему-то великому, таинственному. После того, как капли святой воды скатывались по блестящей красной скорлупе яиц, которые еще недавно баба вместе с бабушкой Сашей смазывали куриным жиром, они, эти яйца, казались мне пришельцами из другого, непознанного мира. Как и кулич, который приобретал потом, за праздничным столом, какой-то аромат больших надежд.

К часам четырем утра мы степенно шли по пустым кишиневским улицам к родной Госпитальной. Окна особняка ярко освещали квадрат двора, взятый в кольцо столетними стволами грецких орехов. На закрытой веранде, соединяющей наши квартиры, нас ждали за столом, во главе которого восседал по старшинству дядя Митя. Вот здесь он становился душой многочисленной компании, перед которой красовались не только куличи, яйца, но и ягненок и другие, по тем далеким временам, деликатесы.

Ягненка привозил мой отец, который тогда трудился директором совхоза. Немного копченой колбасы — мама, преподававшая историю в существовавшей короткий период времени в Кишиневе Высшей партийной школе. Им там выдавали иногда пайки, украшением которых для нас — меня, моего младшего брата Юрки, внука бабы Саши Вовки становились шоколадные конфеты россыпью производства, по-моему, московской фабрики Бабаева. Ну, и дядя Митя тоже чем-то, по тем временам деликатесным, пополнял наш стол.

Но, конечно, истинным его украшением, для меня, в частности, были кулич, крашеные яйца и главное — истории, звучащие за столом.

Жена дяди Мити тетя Маня, Марья Михайловна, преподавшая музыку в детском саду, рассказывала об истоках пасхальной музыки. Берта Моисеевна, которую мы между собой, ребятней, почему-то звали просто Бетька, — о родственниках больных, которые посещали их в больнице, где она дежурила на входе, и делились с ней, еврейкой, рецептами выпечки кулича. И не просто делились. А потом, после праздника, угощали ее своими творениями. Господи, как быстротечно время. Иных уж нет, а те — далече. Но скоро Пасха. И мы с Ритой обязательно соберем их, не забытых, мысленно за своим праздничным столом.

Владимир НОВОСАДЮК

Повторение...