Утверждая, что началась новая – вторая или даже третья – сексуальная революция, исследователи и журналисты подразумевают разные вещи. Поиск словосочетания Second Sexual Revolution выдаст статьи о росте заражений венерическими болезнями, о миллионах японцев, отказывающихся иметь сексуальные отношения, или о феномене виртуального секса.

Но сексуальная революция происходит не только и не столько в постели, сколько в языке. Новое поколение ставит под сомнение гендерную теорию и нормативность, прикрепляющую каждого человека к тюремной камере своей "ориентации", а также завоевания сексуальной революции 60-х годов, фактически превратившей секс в повинность.

Молодые люди говорят, что старый язык не отражает реальности 21-го века. Живущий в США писатель и публицист Михаэль Дорфман уже пять лет собирает информацию о том, как меняется сексуальное поведение американской университетской молодежи, посещает лекции и дискуссии, посвященные этой теме. "Надеюсь, что новое поколение исправит тот ужасный мир, который мы оставляем им в наследство", – говорит Михаэль Дорфман и делится своими наблюдениями со слушателями Радио Свобода.

– Я собрал много материала именно по поводу второй сексуальной революции, которая сейчас происходит среди молодежи. Хотя мы говорим "сексуальная революция", но сексуальный драйв, сексуальная ориентация имеют все меньше и меньше значения, здесь больше имеет значение самоопределение и самоидентификация, отрицание старых понятий и идентичности, которые раньше двигали людьми. Если первая сексуальная революция была за право иметь секс с кем хочешь, то сегодняшняя революция – за свое право быть кем хочешь, выбирать свои идентичности, не влезать в нормальности – гетеронормальность, гомонормальность, бинарность мальчик–девочка, – а вырабатывать свои. Все живут в рамках либо традиционных ценностей, либо нетрадиционных ценностей, эта революция и в том, чтобы вообще отрицать само понятие идентичности, само понятие ориентации.

– Но ведь это хорошо забытое старое. Есть шкала Кинси 1948 года, там то же самое: сексуальность редко бывает на полюсах, она мобильная, движется от края к краю.

– Это верно. Но мы живем в бинарном мире, который разделяет мальчик – девочка, гетеросексуал – гомосексуал, трансмужчина или трансженщина. А здесь целый мир разных квир-идентичностей: гендерквиры, нейтруа... И это совершенно новые вещи. Конечно, люди не меняются, и от того, что есть много новых слов, эмоционально легче не становится. Мы сталкиваемся с теми же проблемами, с которыми сталкивались раньше. Но есть, кроме того, несколько новых факторов, которых не было во времена Кинси. Мы с вами учились на улице, а сегодня учатся в интернете. Есть площадка Tumblr, где микрокоммьюнити, видишь там совершенно колоссальный разброс – трансиудеи или квир-мусульмане, или квиры с ограниченными возможностями... Я в Париже в юности учился в университете, записался на семинар к Жаку Деррида и пошел к нему нахально брать интервью. Меня предупредили: он тебя может сильно опозорить, если будешь задавать глупые вопросы.

Я придумал умный вопрос, как мне казалось: "А как вы будете преподавать деконструкцию в школе?" Он смутился, рассказал, что есть какие-то детские кружки, где он выступал. Сейчас я понимаю, насколько глупый был этот вопрос, потому что если я – эмигрант и в мире интернета, и в мире компьютеров, и в мире семиотики, и в постмодернистском мире деконструкции, то миллениалы, родившиеся в 90-е и нулевые годы, здесь аборигены, они уже живут в этом мире деконструкции, семиотики, у них это конструирование идентичности впитано с молоком матери. А для нас это было выучено, понято, может быть, верно, может быть, не очень.

В этом смысл этой революции? Это революция, которая отрицает понятие идентичности. Когда была первая сексуальная революция, то отрицали старые рамки морали. Потом из шкафа стали выходить различные, что называется, нетрадиционные идентичности. Хотя что может быть более традиционного, чем гомосексуальность, которая была и в Библии? Они конструировали свой нарратив, но он всегда был о нормативности. А сегодня революция как раз в том, чтобы отвергать нормативность.

Это очень сильный способ самоопределения. Сегодня молодежь воспитали, во-первых, на эмоциях. Часто трудно с ними говорить о том, что они думают, зато они часами могут говорить о том, что они чувствуют. Это совсем неплохо, я этого не умею. Во-вторых, они выросли в том, что они особые. Мне всегда говорили: будь как все, тогда, может быть, что-то у тебя и получится не так, как у всех. Здесь же изначально воспитывается индивидуальность. Эта индивидуальность требует своего самоопределения, в том числе и в сексуальности. Однако сексуальность – уже не главное. Я помню, было совершенно невозможно для меня в юности сказать, что мне неинтересно заниматься сексом. Сегодня можно быть, например, агендером – человеком, который отрицает всякую гендерность. Можно быть асексуалом, при этом панромантиком, то есть не хотеть секса, но при этом хотеть романтики, хотеть отношений с другими людьми. Я хорошо знаю двух асексуалов, живущих семьей. Это две девочки, они себя не определяют как девочек, но с виду они девочки. В колледжах от 28 до 40% в разных опросах называют себя девственниками или девственницами.

– Потому что, благодаря интернету, секс становится виртуальным, бесконтактным. Это удобно во многих отношениях: нельзя ничем заразиться, не нужно тратить время и деньги на отношения…

– И да, и нет. Это необязательно связано с виртуальным сексом. Хотя вы правы, действительно количество сексуальных контактов уменьшается. Средний американец имеет 50 контактов в год. Причем миллениалы, те, кто родились в 90-х – нулевых годах, занимаются сексом меньше всех. Но я говорю о том, что сексуальный драйв уже не главное, что главное – именно самоопределение, которое определяет и сексуальные контакты. Они отрицают гендерность, они считают, что гендер связывает их. Они отрицают интерсекциональность, то, что гендер, класс и раса между собой связаны и определяют личность. Агендерность, целибат – это очень сильный сексуальный выбор, а не отсутствие драйва.

– Такой выбор всегда был, и раньше такой выбор делали гораздо чаще просто потому, что найти сексуального партнера было намного труднее, чем сегодня.

– Да, но после сексуальной революции 60-х годов было совершенно немыслимо прийти в компанию и сказать, что ты хранишь девственность. В результате чужие люди, которые никак не были заинтересованы друг в друге, попадали в постель просто потому, что было такое общественное давление. Сегодня я очень рад, что многое из того, о чем я думал и чувствовал, когда был молод, сегодня молодежь говорит открыто.

Михаэль Дорфман

– Вы говорите о жизни американских студентов, а я могу сказать о Чехии, где я живу. Это всегда была одна из самых толерантных стран в мире. Статью, карающую за гомосексуальность, из уголовного кодекса исключили задолго до "пражской весны". Сейчас молодое поколение чехов, причем совсем не подкованные идеологически люди, просто не могут сказать, какой они ориентации, потому что для них это слово ничего не значит, это все осталось в ХХ веке. Сегодня ты такой ориентации, а утром ты просыпаешься, и ты уже другой ориентации. Говорят – "мы бисексуалы". – Бисексуальность предполагает бинарность. Но сексуальная революция говорит о небинарности. Нет больше бинарности мальчик – девочка, гомо или гетеро. Они говорят, что это можно менять. Я их понимаю. Можно утром пойти на работу строгим "квадратным" гетеросексуалом; вечером появиться трансвеститом, а ночь провести как целибатная монахиня. Это, по-моему, новое, этого не было. Раньше, да и сегодня, если человек гомосексуал – это строгая идентичность, гетеросексуал – это строгая идентичность.

А еще сейчас в Америке последний гендерквир выходит из шкафа – белый цисгендерный американец, да еще и религиозный, потому что это самая маргинализированная группа в западной цивилизации, куда больше, чем геи или расовые меньшинства. Формируется, осознанно или нет, на тех же основах радикальной квир-критики Джудит Батлер. Я когда-то слушал лекцию Джудит Батлер и спросил ее об этом, не вытекает ли из ее теории такого следствия, что гетеросексуалы тоже начнут самоопределятся, как квиры. Она рассердилась, но сказала, что да, это может быть.

– В каком смысле они выходят из шкафа? Заявляют о себе как о цисгендерных мужчинах?

– Это происходит в политике идентичности. Хотя именно эта новая сексуальная революция пытается поставить под сомнение само понятие идентичности. Все гендерные теории были о том, что белый цисгендер, гетеросексуальный мужчина – главный угнетатель и главный враг. Они сказали: извиняемся, мы тоже гендер, мы тоже, особенно после тех экономических изменений, которые произошли в Америке за последние 20 лет, когда опустили средний класс, бывшего угнетателя, прошла деиндустриализация и аутсорсинг, они тоже имеют право заявлять о себе как об угнетенной миноритарной группе. Это происходит медленно, постепенно, это формулируется в других терминах, поскольку тут еще религиозность сильно завязана. Но происходит, и это очень интересно наблюдать.

– Еще интересная вещь, относящаяся к сексуальной революции, – это то, что доступность абсолютно любой порнографии, которую обеспечил интернет, делает реальный секс непривлекательным.

– Мир порнографии очень широкий. Происходит со стороны определенной части феминизма демонизация порнографии. На самом деле нет серьезных исследований, которые бы подтверждали мнение, что порнография как-то ограничивает сексуальность. Действительно, сегодня молодые люди получают свой первый реальный сексуальный опыт, насмотревшись на то, как другие люди занимаются сексом. Есть очень разная порнография, она тоже индивидуализируется. Есть огромный рынок чат-румс, где за деньги люди индивидуализируют свой опыт виртуального общения, занимаются сексом для своих клиентов. Это настоящие живые люди, не артисты.

– Рынок порнографии растет стремительно, и было несколько публикаций о людях, которые из-за порнографии не могут заниматься сексом, потому что реальный секс кажется им неуклюжим, отвратительным, разочаровывающим, в отличие от того, что они видят на экране.

– Может быть, им и не нужно заниматься сексом? Первая сексуальная революция была замечательным достижением. Но прошлые достижения – это, как правило, источник наших нынешних проблем. От мужчины ожидается, что он хочет трахаться со всем, что движется. А я не уверен, что все мужчины этого хотят. Это нуждается в серьезном исследовании, нужен новый "отчет Кинси", массовые исследования, которые нашли бы, может быть, то, о чем мы не подозреваем.

– Мы говорим "вторая сексуальная революция", но многие думают, что началась уже третья. Была ведь еще одна сексуальная революция, точнее, контрреволюция, которая поменяла представление о сексуальности в 80-е годы, когда началась эпидемия СПИДа и секс стал напрямую ассоциироваться со смертельной опасностью. Сейчас изобретены лекарства для ВИЧ-инфицированных, но все равно тень смерти над сексом по-прежнему висит. И это тоже, может быть, объясняет асексуальность как выбор для многих.

– Я согласен. Я помню мир, когда мы еще ничего не знали про СПИД, это был совсем другой мир, чем сегодня. В то же время пользоваться презервативом феминистки требовали и до СПИДа. Первая революция, как любая революция, была довольно тоталитарной, а тут поменяли один обязательный императив на другой обязательный императив. СПИД был, может быть, хорошим поводом для того, чтобы переосмыслить эти вещи. Но до СПИДа был сифилис. Я еще помню, как в Советском Союзе сифилиса боялись, гонореи боялись, беременности боялись, когда таблеток почти не было...

– Мы говорим о второй или третьей сексуальной революции, а в Чечне в это время арестовывают и убивают людей, которых заподозрили в гомосексуальности. Я думаю, что для России, частью которой является Чечня и где очень многие думают примерно так же, как эти чеченские убийцы, наши разговоры покажутся бредовой фантазией, не имеющей ничего общего с реальностью. Да и не только в России. Если мы расскажем в Иране или в Сирии о людях, которые просыпаются мужчинами-гетеросексуалами, вечером становятся трансвеститами, а ночью монахинями...

– Когда я только уехал из Советского Союза, я проработал в Иране почти два года, убежал практически последним самолетом израильской авиакомпании, когда Хомейни шел к власти. Я неслучайно, когда говорил об этих микрокоммьюнити, вспомнил квир-мусульман. Про сексуальность мусульманского мира мы знаем довольно мало. Там не было своего Кинси, не было таких хороших исследований. Но там есть много интересных вещей, которые трудно западными понятиями объяснить и истолковать. И там происходит своя сексуальная революция.

– Скажем, в Иране была традиция брака на один день...

– И в иудаизме тоже похожая практика.

– Но все же во многих странах, в том числе и в той, откуда мы с вами родом, эти разговоры будут непонятны для большинства, а многим идея, что можно изобретать сексуальность каждый день, покажется шокирующей.

– Гомофобия – это тоже не что-то такое природное, это на самом деле сексуальный конструкт, который часто связан с подавленной сексуальностью. Но я и решил об этом сказать именно для того, чтобы это услышали и начали думать. Может быть, кто-нибудь и задумается. Кто-нибудь будет отрицать, кто-нибудь будет опровергать, но об этом можно говорить. Дело в том, что это назидание не только гомофобам, но и многим радикальным гендерным активистам, которые стараются внедрять чужие модели, чужой язык, чужие словари, чужую феноменологию в тех культурах. В той же самой Чечне сами чеченцы должны найти совсем другой язык, отличный от того, на котором говорим мы, чтобы говорить со своим обществом. И в мусульманском мире этот язык будет найден когда-нибудь, это не будет копирование западных образцов. Более того, на мой взгляд, сегодня это уже происходит. До XVIII века мы были одной, христианско-иудейско-мусульманской цивилизацией, а потом получилось так, что они оказались на обочине. Сегодня они возвращаются, и мы тоже поймем их модели, научимся разговаривать, найдем общий язык и с ними тоже.

Из постгендерного глоссария, составленного Михаэлем Дорфманом:

Участники сексуальной революции, боровшиеся против подавления сексуальности, за право спать с кем хочешь и когда хочешь; гендерные радикалы, выходившие из шкафа и боровшиеся за свои идентификации, могут быть не знакомы с базисной терминологией, без знания которой трудно объяснить "Мир после гендерной нормативности".

Агендер – личность, не причисляющая себя ни к мальчикам, ни девочкам, ни к какому другому гендеру.

Асексуал – личность, не испытывающая сексуального влечения, но может влюбляться и испытывать влечение к другим людям, частично, синоним целибата.

Аромантик – личность, не испытывающая романтического влечения к другим людям, но обладающая сексуальным влечением.

Цисгендер – личность, чья гендерная идентификация в настоящее время та же самая, что и определенная при рождении.

Демисексуал – личность с ограниченным сексуальным влечением, пробуждающимся только, когда есть глубокая эмоциональная привязанность ("без любви не интересно").

Гендерквир – личность, которая отказывается определять себя в традиционных бинарных гетеро- и гомонормативных гендерах.

Грейсексуал – более широкое определение для личностей с ограниченным сексуальным влечением.

Интерсекциональность – вера в то, что гендер, раса, класс и сексуальная ориентация не могут рассматриваться независимо друг от друга.

Нейтруа – человек вне гендера, по большей части то же, что и агендер, стремящийся подавить свои гендерные признаки (но иногда так себя называют и люди, осознающие себя как принадлежащим к обоим гендерам) и имеющий сексуальный драйв.

Панромантик – личность, стремящаяся к романтической и эмоциональной связи со всеми, любого гендера и ориентации, не обязательно имеется в виду сексуальная связь.

Дмитрий Волчек