«Сегодня в 4 часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города: Житомир, Киев, Севастополь, Каунас...» – этот текст выступления Молотова по радио 22 июня 1941 года слышала вся страна. Но жители перечисленных и многих других городов своими глазами увидели наступление войны еще до объявления по радио – первые немецкие самолёты в небе, танки в полях и грузовики на дорогах. В память об этом дне Jewish.ru публикует отрывки из воспоминаний евреев-фронтовиков, живших в прифронтовой полосе.

Для многих фронтовиков начало войны совпало с окончанием школы. В западных районах страны 22 июня был прекрасным тёплым летним воскресным днём, накануне которого выпускники гуляли до утра на танцплощадках, а утром мечтали просто выспаться. Но не вышло. Уже спустя несколько часов матери говорили своим сыновьям последние слова, провожая их до военкоматов и сборных пунктов, а те в ответ клялись защитить страну и обещали вернуться живыми. Но со вторым не многие справились.

Марк Михайлович Гринштейн родился в Житомире – городе многонациональном. В нем жили и украинцы, и русские, и поляки. Даже немцы и татары. А среди них – около 50 тыс. евреев. На фронт Марк Гринштейн был призван только в феврале 1942-го, но первые взрывы, как и большинство жителей города, он услышал рано утром на исходе выпускного вечера.
«После торжественной части и вручения аттестатов мы поехали до утра кататься на лодках. Под утро мы слышали что-то похожее на взрывы в районе военного аэродрома, но не придали этому значения – просто не поняли, что это было. А в полдень по радио передали сообщение Молотова о начале войны. Жуткой паники в городе не было, но гражданское население было предоставлено само себе. Не было общей организованной эвакуации, да и в первые дни войны кто мог подумать, что уже в начале июля Житомир будет сдан немцам без боя. А когда немцы подошли к городу, то многие просто не хотели уезжать на восток, успокаивая себя разговорами, что немцы в 1918 году показали себя «культурными людьми» и нечего их бояться.
Сестра моя сразу пошла в военкомат и была направлена в штат формируемого эвакогоспиталя. Я перед войной подал документы на поступление в Киевское военное училище связи и ждал вызова на экзамены, но тут такое началось, что в военкомате от меня просто отмахнулись. Я по возрасту не попадал еще под призыв, но сидеть спокойно дома тоже не мог – ведь был патриотом и комсомольцем с 14 лет. Сестра помогла мне оформиться санитаром в тот же госпиталь. Привели меня в госпитале к месту, где были свалены в кучу отрезанные руки и ноги, и говорят: “Тебе придется таскать эти обрубки. Страшно не будет?”».

Исаак Ионович Брагинский родился в Бахчисарае в 1920 году, и у него было типичное советское детство – с голодом и неустроенностью в начале и с пионерской и комсомольской организациями в конце. Семейная военная история Брагинских началась со старшего брата, который служил в погранвойсках Карельского военного округа – на финской границе. А сам Исаак дошел до Вены и чудом спасся, когда рядом с ним в последние дни войны разорвалась случайная мина, унесшая жизнь его лучшего друга, старшего лейтенанта Володи Кокурина, с которым они вместе прошли два года сражений.
«Для меня же военная служба началась 22 июня 1941 года – как только я узнал, что Гитлер развязал войну против СССР. В то время я был студентом Мелитопольского института механизации сельского хозяйства, в этот день как раз сдавал экзамен по теоретической механике и о вероломном нападении фашистов узнал из уст экзаменатора – профессора Николаи. Поставив мне «отлично» за экзамен, что случалось с ним редко, он сказал мне: “Война, молодой человек, война”».
Я сразу принял решение – немедленно идти в армию. На следующий день поезд уже уносил меня домой, в Симферополь, где уже собрались на каникулы друзья детства и одноклассники – мы решили всем классом уйти добровольцами. Через несколько дней я и мои соученики оказались в Севастополе, где были определены в училище зенитной артиллерии.
Севастополь – и флот, и население города – были прекрасно подготовлены к войне. В течение первых месяцев попытки разбомбить город немцам не удавались: противовоздушная оборона, зенитная артиллерия и истребительная авиация успешно отражали налеты противника. В этих напряженных и ответственных боях мы проходили школу войны, учились отражать налеты авиации и наступление наземного противника. Учеба в военном училище начиналась на огневых позициях зенитных батарей, расположенных вокруг Севастополя, а также в пунктах управления огнем зенитной артиллерии. Эта действительно военная школа впоследствии очень пригодилась нам при участии в дальнейших боевых действиях.
К ноябрю 1941 года положение на Южном фронте сильно осложнилось, после сдачи 16 октября нашими войсками Одессы немцы быстро продвигались вдоль побережья Черного моря к воротам Крыма – Перекопу. После прорыва этих позиций началась героическая оборона Севастополя».

Аркадий Моисеевич Бляхер родился в Минске в 1923 году. К началу войны он окончил десять классов и планерную школу при Дворце пионеров, а также был участником аэроклуба, с отличными медицинскими показателями и очень рвался в защитники Родины. Уже 25 июня 1941 года немецкие войска подошли к Минску, через два дня город начали бомбить, а с 28 июня он был оккупирован, став центром «генерального округа Белоруссия» в составе «рейхскомиссариата Остланд». На фронт Аркадий Моисеевич отправился вскоре после окончания артиллерийского училища в Сталинграде.
«У нас был традиционный выпускной бал в школе, а потом до утра мы гуляли по Советской улице, сейчас это Центральная. Я всю ночь не спал и проснулся довольно поздно. Жили мы в деревянном доме недалеко от стадиона “Динамо”. Окна открыты – и тут по репродуктору передают, что через несколько минут будет важное правительственное сообщение. Выступил Молотов – война. Надо сказать, что тогда мы приближение войны чувствовали. Смотрели фильм “Если завтра война”, читали книгу “Удар на удар”. До войны пропагандировали, что на любой удар мы ответим тройным ударом. Все время проводили учения: светомаскировка, заклеивали окна и т.д. Напряжение чувствовалось.
22 июня мы уже видели немецкие самолеты, пролетавшие над Минском, а 23-го первые бомбы упали на город. Мама мне сказала: “Давай уйдем из города!” А у меня тогда такой сверхпатриотизм был, я ей с возмущением отвечаю: “Ты же слышала, что сказали Сталин и Ворошилов!” (о скорой победе. – Прим. ред.) Но и транспорт уже не работал. Никакого управления, абсолютно ничего не было. Отец и брат ушли на фронт сразу, мужа сестры призвали 23 июня, и остались мы вчетвером: мама, сестра, я и племянница».

Борис Самуилович Крапивник после окончания войны тоже нелегалом бежал в Палестину, а родился в Западной Белоруссии, в местечке Шарковщина, входившем в пору его детства в состав Виленского края. В самом начале войны его брат Хаим записался на фронт добровольцем и погиб в 1943 году в боях за Витебск в звании лейтенанта, а сестра Фрида ушла в вместе с отступающими частями Красной армии и осталась в живых. В июне 41-го Борису было 14 лет, и он учился в школе.
«Когда началась война, то в течение двух первых недель в Шарковщине было безвластие. Через местечко почти не проходили красноармейские части, и никто ничего толком не знал о положении на фронте. Потом куда-то внезапно исчезли коммунисты и комсомольские активисты. Наш район уже был под немцем – просто вермахт до начала июля в Щарковщину не заходил.
В эти дни из окрестных сел на подводах в местечко приехали крестьяне – устраивать еврейский погром, но не тут-то было. У нас жил человек по имени Эля Миндель, который моментально организовал из еврейских мастеровых и молодежи отряд самообороны, который с кольями и дубинами в руках набросился на погромщиков, и те разбежались по окраинам. Но в ту же ночь кто-то из местных донес немцам в райцентр, что “банда евреев напала на мирных белорусов”, и в Шарковщину прибыл отряд немцев и среди них уже были местные полицаи. Местечко сразу как вымерло. Немцы заходили в дома – искали “банду”. Евреи объясняли им, что это ложь и клевета – никаких бандитов у нас нет. Но наутро немцы организовали из белорусов и поляков в местечке вооруженную полицию, во главе которой встал бывший польский офицер Данилецкий, а его заместителем стал Кленовский.
Данилецкий приказал своим подручным арестовать трех “еврейских бандитов”: Эля Минделя, Цодика Розова и сапожника Арона. Их заставили вырыть себе могилы, и полицаи под командой немцев расстреляли всех троих. Через несколько дней в местечке появились регулярные части вермахта – танкисты и мотоциклисты. Они остановились на отдых и стали развлекаться: схватили старых евреев, человек двадцать пять, включая и моего отца, и завели их во двор, где жил директор местной школы. Там в большом саду находились ульи с пчелами. Немцы заставили пожилых людей таскать бегом эти ульи туда-обратно на расстояние 100 метров, а сами смеялись, видя, как измученные люди с опухшими от пчелиных укусов лицами, выбиваясь из последних сил, тащат эти ульи».

Михаил Александрович Меламед родился в Польше в 1926 году, а в июне 1941 года жил вместе с родителями в Гродненской области, в местечке Ивье. Местечко почти сразу было превращено немцами в гетто, из которого в 1942 году Михаилу и его семье вместе с еще 200 евреями удалось бежать и примкнуть к партизанам. После окончания войны Меламед через американскую оккупационную зону добрался до Ландсберга, был зачислен в одну из еврейских боевых групп и нелегально отправился в Палестину – бороться за независимое еврейское государство. Но в июне 1941-го таких серьёзных планов на жизнь у него не было.
«У нас была вечеринка по случаю окончания учебного года, а утром, в семь часов, на улице поднялся шум, мы увидели, как по Ивье в двух противоположных направлениях идут танки Красной армии. Потом передали выступление Молотова, известившего о нападении Германии на СССР. В Ивье стоял красноармейский гарнизон – стрелковый батальон, который немцы сразу же разбомбили. В следующую бомбежку немецкая авиация уничтожила половину улицы имени Первого мая, на которой жили евреи и поляки. После этого население Ивье стало разбегаться по окрестным селам Стриженят, Старченят, Лукашино.
На неделю воцарилась тишина, а 30 июня в Ивье зашли части вермахта. На следующий день немцы приказали всему взрослому мужскому еврейскому населению выйти на работу, заставили чистить автомашины и орудийные станины. Немцы сразу стали издеваться над евреями. Первыми их жертвами стали учителя школы “Тарбут”, на которых указали местные поляки. В этот день немцы застрелили местного коммуниста, учителя Акиву Бакста, выданного поляками. Самое страшное, что из евреев Ивье никто не смог уйти на восток, даже те, кто покинул местечко в первые дни войны: они все равно оказались “в мешке окружения” вместе с разбитыми частями Красной армии и были вынуждены вернуться домой.
В августе 1941 года нас всех согнали в гетто – три тысячи человек на малый клочок земли. Через месяц в гетто привезли еще 800 евреев из местечек Траб и Липнишок, а в феврале в Ивье пригнали еще 250 евреев из деревни Борисовка и окрестных местечек. Страшная скученность в гетто вызывала эпидемии, от которых люди мерли как мухи. Был постоянный жестокий произвол, убийства евреев и жуткий голод. Некоторые белорусы с риском для жизни пытались помочь своим еврейским друзьям, а вот поляки массово демонстрировали лютую ненависть к евреям, без колебаний выдавали всех бежавших из гетто немцам, получая за свое предательство в награду небольшую сумму оккупационных марок и пару килограммов сахара “за каждую голову”».

По воспоминаниям, собранным библиотекой «Я помню».