После того как ее муж-поэт был арестован и сослан на Соловки, она примкнула к блатному миру и стала воровкой. Дочь уважаемого в Петербурге еврея и выпускница философского факультета видела в этом большую идею. Евгения Маркон считала, что блатные освободят всех политзаключенных и свершат новую, правильную революцию.

Евгения Маркон родилась в 1902 году в семье петербургского ученого, изучавшего иврит и Средневековье. В 1922 году она окончила философский факультет Петербургского университета, тогда же вышла замуж за поэта Александра Ярославского. Человеком он был известным, стоял у истоков литературного течения «биокосмизм», проповедовал бессмертие для всего живого. Однако буквально через три месяца после свадьбы в молодой семье произошла трагедия – 20-летняя Евгения попала под поезд, и ей ампутировали обе ступни, с тех пор она ходила на протезах.

С новой большевистской властью и Александр, и Евгения поначалу были дружны. Всю Гражданскую войну Александр состоял при партизанском отряде анархиста Каландаришвили, кроме того, был членом коммунистической партии. Он ездил по стране с антирелигиозными лекциями, рассказывал о биокосмизме – Евгения ему в этом помогала. Но в какой-то момент советская власть начала казаться поэту слишком буржуазной – вот почему в 1926 году Ярославские по временной визе уехали за границу, сохранив при этом советские паспорта. В Берлине они продолжали читать лекции, а Евгения, ко всему прочему, начала писать фельетоны для эмигрантской газеты «Руль». Советскую власть пара ругала почем зря – газеты с публикациями Ярославской-Маркон и стенографические записи ее с мужем лекций поступали в посольство. Посольство аккуратно пересылало все в Москву.

И тем не менее, не прожив в Европе и года, они решили вернуться, осознав, что белая эмиграция бесит их куда больше, чем большевики. Большевики, говорили Ярославские, – безусловно, негодяи, но они вроде как свои негодяи, а эти люди за границей вообще ничего не понимают. Александр был настроен смело, всем заявлял, что едет в СССР «расстреливаться»: «А если большевики меня не расстреляют – тем лучше!» Сразу его не расстреляли, но через два года после возвращения, в мае 1928-го, арестовали, дав пять лет лагерей.

Это событие кардинально изменило жизнь его жены Евгении. После ареста мужа она примкнула к блатному миру и стала воровкой-рецидивисткой. Выпускница философского факультета, дочь интеллигентного ученого сделала это по идеологическим соображениям – блатные казались ей горючим материалом для следующей революции. Но тут было и другое: Евгения любила приключения, авантюры и опасность, и ей нравилось нарушать закон. За границей муж постоянно пенял ей на то, что оставшись одна, она постоянно обзаводится странными знакомствами и болтает то с проституткой, то с карманником. В Париже ей страшно понравилась ночлежка, финансируемая бароном Ротшильдом, приют мелких воров. Тогда в Париже жил Нестор Махно, и ей очень хотелось с ним встретиться, чтобы начать на Украине настоящую, большую, анархистско-блатную игру. Но из этого ничего не вышло: муж решил вернуться в СССР, и она нехотя согласилась.

Александра поначалу держали в московской тюрьме – и Евгения тоже жила в Москве, у тети. Однако вскоре она бросила ненавистную работу в какой-то советской канцелярии, ушла из дома и стала торговать газетами на улицах. Вслед за этим она начала воровать. Она напишет об этом через три года, на Соловках, в карцере на Заячьем острове, ожидая расстрела и все же на что-то надеясь. Свои написанные убористым почерком мемуары молодая женщина назовет «автонекрологом».

В них поражает упоение уличной жизнью: «дно» ее не пугало, а радовало. Добрый беспризорник показал ей укромный уголок в скверике на Арбате, где можно было переночевать на лавке, и помог отбиться от попытавшегося ее изнасиловать прохожего. Ей удалось прижиться на ночной, кипящей жизнью Тверской среди проституток, блатных и всяческого околокриминального люда – цветочниц, пирожников, извозчиков. Там Евгения и стала присматриваться к воровскому ремеслу, которому тоже нужно было учиться. Она хотела стать «щипачом», но дело не пошло, у нее не получалось воровать из внутренних карманов. На первой же краже Евгения попалась, и ее побили палкой, но на суде ей удалось невозможное: она доказала, что человек отобрал у нее перчатку, и когда она пыталась вытащить свое из его кармана, поднял скандал.

Она занималась «бановыми», вокзальными кражами. «Ходила по голубям», таскала со дворов развешенное там белье, заходила в незапертые квартиры и уносила то, что было на кухнях. Параллельно с этим – писала апелляции мужу, относила ему передачи. Блатные относились к ней по-товарищески, а вот милиционер чуть было не изнасиловал среди бела дня в Сокольническом парке. Другой милиционер ее ограбил – отнял сумочку с деньгами. В штрафизоляторе на Соловках Маркон писала: «воровство доставляло мне наслаждение, большой душевный подъем вызывало чувство риска». Но за этим стояла и большая идея: Евгения хотела создать блатной интернационал, где преступники помогали бы бежать из тюрем тем, кто получил смертные приговоры или чересчур большие сроки. Деньги, которые бы для этого понадобились, следовало зарабатывать криминалом.

Вскоре Ярославскую-Маркон судили за кражу и приговорили к году заключения. Потом она попалась на более серьезном деле и в Бутырской тюрьме проломила нагрубившей ей надзирательнице голову металлической крышкой от параши. Ее отправили в ссылку – там Евгения стала гадалкой, поражавшей точностью своих предсказаний весь городок Устюжну Череповецкого округа. Своим новым ремеслом она кормила товарищей-блатных. С этими же знакомцами Евгения ограбила охотничий магазин – в нем они взяли неплохие деньги и много оружия. За это Маркон получила новый приговор, но бежала из сибирской деревни Тасеево, добралась до Красноярска, купила фальшивые документы и отправилась в Москву. Ее путь лежал на Соловки, где к тому моменту оказался муж Александр – Евгения хотела организовать ему побег.

В это время Александра не любило ни лагерное начальство, ни зэки. Дмитрий Лихачев в своих соловецких мемуарах назвал Ярославского сексотом (секретный сотрудник, подсадная утка. – Прим. ред.). Так это было или не так, но на побег он решился – и тот оказался неудачным. Так Ярославская-Маркон сама оказалась в Соловецком лагере. За подготовку побега ей дали три года.

О том, что ее муж расстрелян, она узнала на построении, когда зэкам зачитали соответствующий приказ. Услышав его фамилию, она закричала, что отомстит советской власти кровью – и была отправлена в карцер. Вернувшись в барак, она надела на грудь плакатик с надписью «смерть чекистам» и избила женщину, считавшуюся сексоткой. От попытки самоубийства ее спасли, но она лишила себя жизни иначе. Евгения припрятала булыжник: улучив момент, она запустила им в голову начальнику лагеря Дмитрию Успенскому. Тот увернулся, а ее приговорили к расстрелу.

Казнь описал один из чекистов, бывший белый офицер Успенский: воинствующую безбожницу Маркон расстреливали вместе с громко молившимися сектантами «имяславцами», отказавшимися от лагерных работ. Успенский показал ей револьвер и сказал: «Вот из этого самого нагана я всадил пулю в дурацкую башку твоего Ярославского». Она плюнула ему в лицо. Перед тем как расстрелять Евгению Маркон, Успенский ее избил.

Эта женщина ничего не боялась – и смерть пришла к ней в 33 года. В то же время ее осторожный отец-ученый счастливо избежал опасностей эпохи. В 1926 году он уехал из СССР в Латвию, а потом в Германию, где стал главным библиотекарем еврейской общины Гамбурга. В 1940 году Исаак Маркон эмигрировал в Великобританию и мирно пережил Вторую мировую войну. Человеку, расстрелявшему его дочь, тоже повезло. Начальник лагеря Успенский, патологический садист и насильник, прикончивший даже своего отца-священника, счастливо пересидел все чистки НКВД и КГБ и умер в 1989 году подполковником, орденоносцем.