В каждом ее движении были надрыв и экспрессия – она танцевала «Кадиш», отдавала сцену героям, выжившим в Холокосте, работала над мюзиклом «Волосы». «Солженицын танца», самая драматичная танцовщица эпохи, Анна Соколов была мастером пластики и учила этому Робина Уильямса, Кевина Спейси и Джорджа Сигала.

Мама будущей звезды танца Анны Соколов, Сара, вместе с маленьким сыном Изадором прибыла на Стейтен-Айленд в сентябре 1907 года. В Пинске она оставила обеспеченную родительскую семью, а сейчас, с пятью долларами в кармане, спешила к любимому мужу, красавцу Самуэлю Соколовскому, который был точь-в-точь Марсель Пруст, только очень бедный. За два месяца до ее приезда он обосновался в городке Хартфорд, штат Коннектикут, под американизированной фамилией Соколов. Он брался за любую работу, от торговца до разнорабочего, но денег особых это не приносило. За следующие три года в семье появилось еще двое детей, включая Анну, и с новыми ртами финансовая ситуация стала куда плачевнее. Окруженная детьми и нищетой, Сара поняла, что муж их не прокормит, и начала шить на заказ. Но и тут пошло без особых успехов: в маленьком городе мастериц и без Сары хватало.

В 1912 году, когда случилось очередное пополнение семейства, Соколов отправились в Нью-Йорк: только там работы для швей было с избытком. Они нашли квартирку в Ист-Виллидж на дешевом шестом этаже, с глухими комнатами и душем на кухне. Пока дети занимали друг друга, Сара успешно строчила рубашки и платья. Нашлась работа и для Самуэля, но снова беда – у молодого мужчины развилась болезнь Паркинсона, и Саре пришлось определить его в благотворительную больницу для престарелых и немощных. Навещали его все реже и реже. Дети постарше пошли в школу, Анну определили в коммунальный садик, а четвертого малыша отдали в еврейский детский дом: заботиться о нем не было времени.

Энергичная Сара вовлеклась в женский Международный союз трудящихся по пошиву одежды и стала ярой социалисткой, сионисткой и феминисткой. Она отбросила все старое, кроме правил еврейского дома – как бы ни было сложно с деньгами, кухня семьи Соколов оставалась кошерной, шаббат и праздники не пропускали. Мама не игнорировала мужское внимание, да и дочерей учила, что держаться серыми мышками нельзя, нужно быть яркими и самостоятельными. Впрочем, самостоятельность была дозированной –девочки всегда были под присмотром либо материнским, либо старшего брата, либо добросердечных еврейских дам из благотворительного сестринства Эмману-эль.

В 1920 году восьмилетняя Анна попала в класс к хореографу Эльзе Пол, которая преподавала в сестринской школе. «Ее стиль был комбинацией стилей Айседоры Дункан и Мэри Вигман. Мы танцевали босые. Ничего общего с балетом у этих танцев не было. О балете я тогда даже ничего и не знала. Но в ту же минуту, когда я это увидела, я подумала: “Это мое”. И с тех пор ничего больше не делала. Разве что мыла посуду», – вспоминала 76-летняя Соколов. Когда импульсивная Анна сообщила о своем намерении стать танцовщицей вспыльчивой маме, та заперла ее в ванной – пока не перебесится. Но девочка уже все для себя решила. На одной из старых фотографий десятилетняя Анна стоит в воздушном белом платье на сцене во время театральной постановки «Мудрец, дурак и красотка» по стихотворению Томаса Мура. Ей хотелось красоты и легкости, но драма, с которой она срослась за годы борьбы за существование, не отпускала. Главной чертой танца Анны Соколов на всю жизнь станет оголенный нерв и трагизм эпохи.

В 1928 году Анну порекомендовали в только что созданную театральную школу Neighborhood Playhouse – учебное заведение серьезного «внебродвейского» направления. Там преподавали хореографы Мичио Ито, Бенжамен Земах, специализирующийся на гебраическом танце, Марта Грэм и тонкий теоретик танца Луис Хорст. В 15 лет Анна наконец-то оставила материнскую квартиру. Девушка получала стипендию, но денег не хватало, и она устроилась на фабрику клеить пакетики для чая и подрабатывала натурщицей в Лиге студентов-художников Нью-Йорка. Остальное время было отдано танцу. Первый выход на сцену Анны Соколов состоялся в мае 1928 года – она исполнила партию в танцевальной постановке, в основу которой была положена симфония «Израиль» Эрнеста Блоха. Режиссером выступила Ирэна Левинсон, соосновательница школы и Музея костюма, который позже стал знаменитым Институтом костюма в Метрополитен-музее. «Я поняла, что благодаря хореографии могу выразить все свои чувства», – говорила Анна.

В 1930-х она полноценно танцевала в коллективе Грэм и даже стала ассистенткой обожаемого ею Хорста. Но чужая школа – это чужая школа, и как бы Анна ни разделяла подход Грэм, у нее был свой почерк, который ей хотелось вывести из тени других великих. К 1936 году Анна Соколов организовала свою первую танцевальную труппу «Танцевальный союз». Труппа поддерживала тесную связь с «Новой танцевальной группой», участники которой, в свою очередь, придерживались резких социалистических взглядов. От них Соколов получила взрывной революционный дух, а их анархически прямолинейный язык смягчила своим художественным подходом нового танцевального стиля. Анна умела объединять маргинальное с популярным, обогащая оба элемента – ее многолетняя связь с модным Бродвеем началась в 1937 году, но никто никогда не упрекал ее в предательстве высокого искусства. Соколов была одной из тех, кто работал над хореографией безумно успешного хиппи-мюзикла «Волосы» в 1967 году. Она всегда делала и участвовала в постановках, которые затрагивали сложные темы – от эксплуатации рабочих до трагедии евреев в нацистской Германии, и каждый раз ее работы становились событием.

Военные годы Анна Соколов провела в Мексике – в 1939 году вместе с гражданским мужем и талантливым композитором Алексом Нортом она приехала туда развивать свою школу танца. Но она тонко чувствовала трагедию, которая в тот момент бушевала в Европе. Предчувствием ужаса она поделилась с публикой еще в 1933 году в постановке «Антивоенная трилогия» на музыку Норта. В 1945 году Анна создала танец «Кадиш» на музыку Мориса Равеля в память о евреях, погибших от рук нацистов. Во время его исполнения она танцевала, молилась, обмотав руки полосками черной кожи, напоминающими ремешки тфилин, била себя в грудь, падала на сцену, смотрела вверх, будто моля небеса. В этом было море горя, но была и сила, и смелость, и красота. В 1961 году, еще до того как о Холокосте стали говорить много и подробно, Соколов создала танцевальную постановку «Мечты», герои которой – выжившие в Шоа – под музыку Иоганна Себастьяна Баха и Антона Веберна пытаются отстроить свою жизнь после трагедии.

В свои спектакли Соколов включала и текст, и элементы пантомимы, но движения все равно оставались главными. В 1947 году она стала одной из основательниц нью-йоркской Актерской студии, которая основывалась на системе Станиславского и которую в 1951 году возглавил Ли Страсберг. Там Анна преподавала пластику и помогала актерам раскрыться – по принципам, которые она заложила, будут учиться Мэрилин Монро, Джордж Сигал, Кевин Спейси, Робин Уильямс и десятки других американских актеров. Но посвящать себя кино, которому стремительно уступал дорогу театр, ей не хотелось – Соколов всегда волновала живая, а не консервированная эмоция. В 1953 году по приглашению Американо-Израильского культурного фонда Анна Соколов отправилась в Израиль обучать экспрессивному танцу талантливую местную молодежь. В течение нескольких лет в Израиле на сцене она помогала талантам и сама перевоплощалась в женщин из Торы и новой истории Израиля – Рут, Хану Сенеш и Голду Меир.

Анна Соколов никогда не боялась эпатировать, она знала: без разрушения старых норм не было бы и ее хореографии. В 1955 году Анна поставила один из своих самых дерзких спектаклей «Комнаты» – джазовый, об отчужденности человека в городе и его судьбе в мире, где нет места личности. В нем мужчины-танцоры откровенно тянулись друг к другу, а на сцену вместе выходили и темнокожие, и белокожие актеры. После спектакля возмущенные противники и защитники постановки чуть ли не дрались между собой, а в Австралии эту смелую постановку в 60-х даже запрещали. Соколов, сильная женщина с продолговатым тонким лицом и грустными глазами, реагировала на критику философски: «Искусство должно быть отражением и ответом на современную жизнь, и артист может изменить [общество], показывая свои свежие чувства и мысли».

Соколов называли «пророком судьбы», «Солженицыным танца XX века», но ее работы сложно было бы отнести к депрессивным. Один из журналистов в 1967 году написал: «Мисс Соколов важно показать, что мир истекает кровью. И в этом пессимизме я вижу надежду». Критики и коллеги считали Анну Соколов одной из самых талантливых и инновационных танцовщиц века. В 1967 году она стала одним из шести американских хореографов, которая получила грант в 10 тысяч долларов от Национального совета по делам искусств, который позже стал Национальным фондом искусств. В 1988 году ей вручили Орден Ацтекского орла, высшую гражданскую награду Мексики из тех, что дают иностранцам. Еще через три года ей дали премию Американского фестиваля танца как одной из тех, кто в течение жизни делал значительный вклад в развитие современного американского танца. За два года до смерти имя Анны Соколов появилось в Зале славы Национального музея танца.

Кроме Мексики и Израиля Соколов работала в Британии, Японии и Германии. Вместе с Алексом, который так и не стал ее законным мужем, в далеком 1934 году она побывала в СССР и потрясла местных зрителей своим танцем. Соколов тогда искренне поверила в успех прогрессивной социалистической страны. Но настоящим домом для Соколов всегда оставался Нью-Йорк. «Я все еще прогуливаюсь по Нижнему Ист-Сайду, я чувствую себя тут дома», – признавалась Анна. Квартира на Манхэттене, совсем не похожая на ту дыру, в которой она провела детство, напитывала Соколов силой. На полках и на комодах в тихих комнатах громоздились фольклорные сувениры, картины и религиозные артефакты из Израиля и Южной Америки. Там 29 марта 2000 года легенда американского танца 90-летняя Анна Соколов сделала свой последний вдох и выдох.

«Я не работаю отрывками или “со стороны”, как наблюдатель. Я максимально вовлекаюсь в процесс и не боюсь позволить эмоциям меня захватить», – говорила Анна в 1969 году. Хореографии она действительно отдавалась полностью, рождая новое течение, стиль и ритм. Решение не иметь детей и сложно объяснимые отношения с Нортом на обсуждение она не выносила. Ее детищем стали ее танцы – только о них она говорила пылко и с удовольствием, только их производила на свет, не жалея ни сил, ни слез, ни нерва.