Публицист, кинопродюсер, кинокритик Владимир Пирожок рассуждает о феномене творчества классика молдавской литературы Иона Друцэ, которому на днях исполнилось 89 лет.

Имя у него почти библейское, пророческое. Как будто кит, забвение, наступившее после распада Союза, поглотило нас, рассеяло, а теперь единственный из всех, воззвавший к Всевышнему, пророк Иона нас и спасет.

Так всегда было. Подлинный пастырь, а если и он еще драматург и поэт, всегда больше, чем поэт.

Популярность и авторитет Иона Друцэ давно вышли за границы Молдовы. Еще в 1968 году, когда он переселился в Москву.

А снег все шел. Он шел певуче, празднично, торжественно, и все было так ново для этой давно вступившей в свои права зимы, что вдруг почему-то глаз человеческий встрепенулся и стал совершенно по-иному воспринимать все вокруг…

Так начинает Ион Пантеелевич свой роман "Бремя нашей доброты", как будто продолжая первую свою книгу "Листья грусти".

Лирик, напитавшийся любовью к своей земле от "Листьев травы" Уолта Уитмена или еще раньше, в детстве, в селе Хородиште, где родился, — от виноградной лозы, которая опутала землю Молдовы, словно парашютными стропами, и не дает низвергнуться в бездну.

Природа одарила его мощным талантом, талантом требовательным, который этот самородок уже не в состоянии разменять на дешевые пятаки суетной писанины.

День стоял безветренный, мягкий, печально-задумчивый. Крупные, нежные, завораживающие глаз снежинки все неслись и неслись из бездонной выси, и каждая шла своим лётом, по-своему играя, по-своему кружась, чтобы затем мягко и неслышно опуститься на пуховую шаль, которой, казалось, ни края, ни конца…

Трудно быть Ионом Друцэ?

А кому нынче легко? Вертопрахам от мира сего, чье слово не тяжелее лебяжьего пуха. Мы забываем пророков, и прислушиваемся к их речам лишь в минуты беды. Или в юбилеи. 

…Мы свиделись в начале августа в прошлом году. Я пришел с гостинцами. Хозяин, словно извиняясь: "Работаю, а работать надо на голодный желудок".

Мы проговорили часа три. Удивительно движение времени с собеседником, который не подбирает, не фильтрует слова. Речь Друцэ — это отдельный жанр, в котором властвует цепкая мысль, украшенная образностью.

О чем думает мудрец, приближаясь к десятому десятку? Тут каждый год за десять. И он резко сократил, ужал общение. И я ушел почти ни с чем, запомнив лишь то, что ему интересно дома за письменным столом, он полностью посвящен новому творению (какому, это тайна для всех) и он открыт миру, интернет — его гид по дню сегодняшнему.

Он не расстается с родиной, соединен с ней неразрывно, в курсе всех событий.

— Володя, ой, беда. Знаешь, на севере Молдовы более 300 сел уже обезлюдели, сейчас выгоднее оставшимся трем, четырем старикам дать квартирку в райцентре, чем обеспечивать в деревне электричество, газ.

Исход нации — боль писателя, которая саднит и не отпускает…

Трудно быть Ионом Друцэ, если имеешь сердце, совесть, взываешь из глубины к вечности к великим мира сего, к современникам и классикам, которые, как и он, ратовали в свое время за любовь и бережное отношение к земле.

Просто теперь наступила его очередь, и он, как это ни высокопарно звучит, за все в ответе. И в Молдове, и в России, где его популярность не иссякает со временем, но, словно молдавское вино, чем старше, тем лучше. Наказано было этой земле кормить, и она кормит. Она старательно носит сотни лет, от зерна к зерну, вкус хлеба насущного.

Тихий, торопливый говор, умеющий одинаково складно благодарить и проклинать, смеяться и плакать. Прослезившиеся морды старых волов, осужденных всю жизнь таскать одну телегу по одной и той же дороге: утром — в поле, вечером — домой. А кругом, насколько хватит взгляда и еще много дальше, до самой слезинки, широкие горизонты с синими мелкими холмиками. Не то они в самом деле есть, не то они снятся тебе. А меж этими широкими проломами неба волнующаяся бескрайняя степь. Около тридцати деревень — то ли они бежали куда, то ли прибежали откуда-то и вдруг, увидев степь, замерли, да так и стоят.

О, как упоительна, умопомрачительна и свята земля Молдовы, крестьянские руки пахаря, виноградаря, его лицо, изборожденное морщинами, в котором, как кажется, вся правда. И взгляд этот — как будто на тебя не человек смотрит, а сама правда.

Кто напишет о тебе так вот, кто замолвит слово, кто воспоет твои невиданные закаты, пронзительные, как вино нового урожая, кто отпоет твое песней поминальной твоих отцов и дедов, кто утрет слезы матерям, потерявшим сыновей в междоусобных войнах?

Ион Друцэ, кто ж еще — с его верой в крепкую дружбу народов, оплеванную в наше время, но что взамен? Вражда?

На него вся надежда, особенно сейчас, когда родная земля осиротела, и сотни тысяч соплеменников оторваны от каса маре, от фамилии.

Когда суть человеческая, сама национальность, история и язык, дух ставятся под сомнение, и каток глобализма или беспамятства грозит подмять уникальность каждой нации.

Друцэ — последний молдаванин? И да — и нет. Друцэ — ратоборец литературный.

Человек мира!

Трудно Иону Пантелеевичу нести бремя доброты, взывая к возвращению на круги своя, напоминать об истоках, быть сердцем, хлебом и словом, когда язык превращается в разменную монету, тридцать сребреников.

Недаром, наверное, в имени сегодняшнего скандала, замешанного на подлости и воровстве, закодирован этот библейский символ жадности.

А он пишет не для сегодняшнего дня. Вечность говорит вещим языком Иона Друцэ.

Писатель рассказывает о красоте родного края, о судьбе сибирского ссыльного, которого спасли в послевоенных лагерях русские женщины, простые святые, сердечные, участливые.

Кто еще сейчас так напишет? Так старомодно, как будто слова классика "не могу молчать". Так вопиет музейная тишина!

Те вертопрахи, чьи книги пекутся за неделю, а потом сразу и забываются. А его книги, его слово, как запах хлеба или вкус молодого вина, терпкое, веское, полновесное, как колос, налитый зерном.

Ион Друцэ — безусловно, такой же молдавский писатель, как и Фолкнер —американский, а Маркес — латиноамериканский, а Распутин — сибирский.

Он принадлежит не только своим землякам, на его слово отзываются и финн, и ныне уже не дикий тунгус, и друг степей калмык. Он интернационален, ибо его темы — вечные, близкие каждому.

Его герои, обращаясь к корням, никогда не расставались с отчей землей, это — те же пастыри и пахари, иноки духа.

Не беда Друцэ, а вина наша, что книг писателя порой не найдешь днем с огнем на книжных прилавках, хотя слово его и открыто добру как Самаритянка, оно сгорает в каждодневном труде как Шукшин, оно прорывается к истине как Лев Толстой. Но по сути своей — это крик вопиющего в пустыне. Ибо Слово — пастыря, Учителя, и требует содействия, сопереживания, а натыкается на суетность.

Суета сует — удел бабочек-однодневок, заполонивших книжные магазины. А Ион Друцэ — на века!

О пастыре в "Одиночестве духа" Друцэ пишет: "Сколько они его ни хаяли и травили, и на тот свет отправляли, пытая, а он стоит на своем и точка. Он, изгой, играет на свирели, а они, прожившие жизнь в уютной долине, прикипели душой к телевизору, и нет для них большей радости, чем цветной футбол".

Ион Пантелеевич ныне призван ушедшими, его словно призвали всеблагие, как собеседника на пир.

Чингиз Айтматов со своими алыми маками Иссык-Куля, Расул Гамзатов — с мудростью и доблестью аварцев, Юрий Трифонов с тайной маленького человека, выхваченной из темноты времен, словно отблеском костра, Василь Быков со знаком беды, впечатанным в самое сердце.

Страна Друцэ — это вечнозеленое древо фольклора, черно-красный ковер Падурянки, пленительный последний месяц осени, но и борение духа, исторические катаклизмы Баклан, мужество и достоинство Солженицына, учителя математики в Рязанской школе, в 1962 году заявившего об униженных и оскорбленных во весь свой голос.

Есть в Молдове старинный обычай — в последний месяц осени, когда вокруг дома, вокруг родителей собираются, отогреваясь, блудные дети, во главе стола, как Христос на Тайной вечере, сидит старец.

Он — глава стола, глава рода. Все с почтением смотрят на старца в ожидании его слова. Как будто от этого слова завит судьба.

И этот мудрый старец — Ион Друцэ. Просто человек, который верен себе и своим обетам, данным им 89 лет тому назад.

Строгий и справедливый летописец, учитель — Хория, обозревающий с вершин своего почтенного возраста Вселенную любви и слова, России и Молдовы, мира. Художник, ступивший в вечность, выводящий тех, кто поверил в его слово, грешников и праведников, на тропу покаяния:

С волнением
И трепетом
Стою я
У порога
Покинутого мною
Давным давно
Сельского храма.
И волнуется сердце,
И томится душа,
И дрожит свеча,
Горло пересохло,
И нету слов
Для покаяния…

Ион Друцэ — летописец, просветитель от Бога.

Антон Чехов как-то заметил: мне хорошо только от мысли, что где-то рядом ходит по пашне Лев Толстой.

Порадуемся и мы, что в Москве, в год своего 89-летия, созидает на литературном поприще Ион Пантелеевич Друцэ, творения которого счастливо перешли в век XXI.

Поклон Вам, Ион Пантелеевич — ши мулць ань. Многие лета!

Господи!
Пока я рос
Под кровлей
Отчего дома,
Не хватало дня,
Не хватало поляны
Для бега,
Для игр,
Для забав.
И думал я тогда,
Что
Длинный-
Предлинный день,
Огромная поляна,
Где можно играть…
С утра до вечера, —
Это и есть

Счастье.