Алена Городецкая

Она написала поэму «Зоя» о Космодемьянской и получила Сталинскую премию. Потом решила творить для души – сильнейшую поэму «Твоя победа» о гонимом еврейском народе не напечатал никто, а саму поэтессу Хрущев признал «вредной». После такого Маргарита Алигер сдалась и сломалась – писала покаянные письма и честно отрабатывала госзаказ.

Уже после смерти Маргариты Алигер один литературный критик назвал ее «маленькой пичугой советской поэзии» – очень трогательно и снисходительно. Она была, во всяком случае, одной из них. Юной поэтессой, воодушевленной революцией и изменениями, последовавшими за ней. Поэтический дар Алигер не обнаружился в многообразии и глубине таланта – действительно, не Ахматова, не Цветаева, но стал нужным в общем хоре. Неизвестно, как на самом деле она оценивала свою роль на подпевках у партии. В одном из последних интервью в 80-е годы Алигер говорила, что когда-нибудь перепишет свою биографию, расскажет её начисто, но этого так и не случилось.

Одесситка, единственный ребёнок в семье, она была сорванцом, любимой дочерью отца, которому так, похоже, и не смогла в достаточной мере отплатить за тепло своего детства. Вне дома его взять было негде: Гражданская война за окном в самом разгаре, голод, разруха и то, что сегодня представить достаточно сложно. Её тряпичная кукла с лицом, нарисованным химическим карандашом, была одета в форму медицинской сестры – даже куклы играли в войну. Потом началось строительство коммунизма, и она всем сердцем болела за эти марши и эти стройки. Писала, что любила быть в строю, чувствовать локоть и быть маленькой частью большого свершения. К слову о её ранних литературных пристрастиях – она писала, что главным был Некрасов. «Грабили нас грамотеи-десятники, // Секло начальство, давила нужда... // Всё претерпели мы, Б-жии ратники, // Мирные дети труда!» – помните? Впечатлительная читательница этих строчек мечтала, чтобы у поэтов впредь не было повода так писать.

В Москву она отправилась 16-летней девицей. В чужой город приехала одна со своим скромным чемоданом, сняла небольшую комнатку, которую во всех воспоминаниях после называла «угол». Журнал «Огонёк» в то время возглавлял тоже одессит Ефим Зозуля, Алигер вошла в творческую группу редакции. Писала, что сравнивая свой талант с Маяковским, себя поэтессой назвать не решается. Впрочем, печаталась. Писала о любви, самозабвенно, как же о ней ещё писать: «Я хочу быть твоею силой, свежим ветром, насущным хлебом...» Любовная поэтика перемежалась с общественной, о радостях народных, энтузиазме и маленьких победах она писала взахлёб, о несчастьях – в полслова. «Он указательным перстом // Неукротимо потрясал. // Меня изобличая в том, // Что, дескать, кто-то написал, // Что, дескать, где-то, как-то раз, // Я обменялась парой фраз// с кем не положено...» – так, общие места с широким полем для трактовок.

В 1942 году она написала знаменитую поэму «Зоя» – о той самой Зое Космодемьянской, ставшей во время войны героиней советской былины о подвиге комсомолки. «Зоя» была отмечена высоко, автору даже выдали Сталинскую премию в 50 000 рублей – её Алигер до копейки всю перечислила на нужды партии. После смерти Иосифа Виссарионовича и дальнейшего «народного прозрения» поэму назвали посредственной, но о качестве литературных критиков этот факт говорит намного больше, чем о поэзии Алигер.

Генеральная калибровка её таланта случилась на следующей же работе – поэме «Твоя победа», опубликованной в журнале «Знамя» в 1945 году. Её Алигер называла очень личной, текст был и вправду сильным, из тех, которые пишутся, как бы пафосно это ни звучало, кровью автора, нервом, его болью. Героиня проходит через войну, война проходит сквозь неё, читатель видит все упрёки боли и величие победы, неспособное возместить потери. До ахматовской открытости было всё так же далеко, к тому же, в отличие от Анны Андреевны, на Алигер редактура действовала, как на хорошую отличницу.

Были там такие строчки: «Прославляю вас во имя чести // племени, гонимого в веках, // мальчики, пропавшие без вести, // мальчики, убитые в боях. // Поколенье взросших на свободе // в молодом отечестве своем, // мы забыли о своем народе, // но фашисты помнили о нем...» После редактуры мысль и содержание этих строк серьёзно изменились: «Вы прошли со всем народом вместе // под одной звездой, в одном строю, // мальчики, пропавшие без вести, // мальчики, убитые в бою. // Сил души немало не жалея, // мы росли в отечестве своем, // позабыв о том, что мы – евреи, // но фашисты помнили о том...» Чувствуете разницу? Цензоры отняли у товарища Алигер принадлежность к многострадальному народу, отказали народу в личном плаче. Самое печальное в этой истории то, что переписывала свои же строчки сама Алигер.

Но история имела продолжение. В 1973 году в Нью-Йорке в сборнике Доната «Неопалимая купина» была опубликована ещё одна версия этой же поэмы с таким вопрошанием: «В чём мы виноваты, Генрих Гейне? // Чем не угодили, Мендельсон? // Я спрошу у Маркса и Эйнштейна, // Что великой мудрости полны, // Может, им открылась эта тайна // Нашей перед вечностью вины». Маркс с Эйнштейном промолчали, но ответить взялся Илья Эренбург, с которым Алигер в то время была дружна, и ответ был опубликован в том же сборнике: «Сказал бы я – нам беды суждены. // Мы виноваты в том, что мы – евреи, // Мы виноваты в том, что мы умны, // ... // Мы будем жить, и мы еще сумеем // талантами и жизнью доказать, // что наш народ велик, что мы, евреи, // имеем право жить и процветать. // Народ бессмертен, новых Маккавеев // он породит грядущему в пример. // Да, я горжусь, горжусь и не жалею, // что я еврей, товарищ Алигер!» После 1947 года поэму забыли. А в 1966-м в интервью журналу «Вопросы литературы» она лишь уклончиво посетовала на несправедливость критиков в отношении текста: «Это название знакомо людям неизмеримо меньше, чем “Зоя”, но не я тому виной...» От третьего варианта, опубликованного в Нью-Йорке, она открещивалась.

Пришла оттепель. Одними из первых были реабилитированы Кольцов, Бабель и несколько членов Еврейского антифашистского комитета. Показалось, что о боли можно говорить подробней. Она даже осмелилась выступить одним из организаторов довольно-таки либерального сборника «Литературная Москва». Более того – включила в него стихи опальной Ахматовой. Они в итоге не вошли, но дерзость составителю запомнили. В 1957 году, распиная писателей, уводящих читателя в сторону, несущих в массы «чуждые и вредные ценности», Никита Сергеевич Хрущёв отдельно прошёлся по Алигер. На страницах «Литературной газеты» в том же году в октябре она опубликовала покаянную статью и с тех пор уже от правильного взгляда на советскую жизнь и поэзию не отходила. Мордор пожрал бессильный дар. Позднее Лидия Чуковская заметила Ахматовой об Алигер: «Она все кается и кается в своих мнимых грехах, хоть это ей не помогает». Раскаяние, да ещё и вынужденное, стихи писать не помогает, это точно, зато бонусы профессии и статуса помогают терпеть невысказанность. Алигер ездит по миру, после чего публикуются «Японские заметки», «Из французской тетради», «Печальная Испания». Из поездок советскому читателю она привозит то, что из страны не выезжало – преимущества социалистической действительности: на Западе сумерки, а у нас светло.

Её многие называют хранительницей режима, но это, право, бесчеловечно. Даже испытывая крайнюю степень омерзения к минимальным ограничениям свободы, невозможно не сочувствовать автору, заложнику системы, не нашедшему в себе сил от этой зависимости избавиться. Впрочем, была спасительная ширма. Благодаря Маргарите Алигер советскому читателю стала известна поэзия большинства авторов социалистических республик. Она переводила с грузинского, азербайджанского, узбекского, латышского и литовского языков, даже с болгарского и венгерского.

Через неё стали известны по-русски и Пабло Неруда, и Леся Украинка. Её работы, сборники и собрания сочинений публиковались в 50-е и 60-е годы, в 1970-м вышел первый двухтомник, а в 1984 году – собрание сочинений уже в трёх томах. Среди прочего там была повесть «Тропинка во ржи. О поэзии и поэтах» – принято называть её автобиографическим очерком, но свою собственную биографию автор скрыла за величественным забором из имён современников: Маршак, Эренбург, Чуковский, Ахматова, Антокольский, Твардовский, Казакевич, Светлов, Заболоцкий, Мартынов, Симонов – о себе лишь пару строк, да и то в стихах. Самоцензура, возведённая в ранг скромности – тоже примета большинства советских публичных людей.

Бессмысленно судить, отомстила ей жизнь в личном, или просто подпевала в унисон общим несчастьям. Первого сына она потеряла рано – младенец умер годовалым. Его отец, первый муж Алигер, Константин Макаров-Ракитин ушел добровольцем на фронт и погиб под Ярцевом. Композитор, аспирант Московской консерватории, на стихи жены он успел написать несколько задорных комсомольских песен. В 1956 году застрелился отец её первой дочери – Александр Фадеев. В 1974-м от рака крови умерла старшая дочь. Младшая вышла замуж за иностранца, жила сначала в Германии, потом в Лондоне. И там в 1991 году покончила с собой – писали, что она страдала депрессией. Маргарита Алигер, пережив всех своих, умерла через год после гибели младшей дочери, досрочно и трагически нелепо: упала в канаву возле дачи и не смогла из неё выбраться.