Алексей Викторов

Писал стихи он только на идише, но их сразу переводили поклонники его таланта – Ахматова, Маршак, Светлов. И его поэзией – особенно детской – зачитывались все в СССР. Еще Льва Квитко знали как честного и искреннего патриота – тем абсурднее был его арест и расстрел в 1952 году.

Кто смеет отделять народ мой от страны,
В том крови нет – подменена водой.
Кто отделяет стих мой от страны,
Тот будет сыт и скорлупой пустой.
С тобой, страна, велик народ.
Ликуют все – и мать, и дети,
А без тебя – во мгле народ,
Рыдают все – и мать, и дети.
Народ, трудящийся для счастия страны,
Дает моим стихам оправу.
Мой стих – оружие, мой стих – слуга страны,
И только ей принадлежит по праву.
Без Родины умрет мой стих,
Чужой и матери, и детям.
С тобой, страна, живуч мой стих,
И мать его читает детям.

Это стихотворение «С моей страной», написанное замечательным поэтом Львом Квитко в 1946 году и чуть позже переведенное с идиша Анной Ахматовой. Патриотизмом – не наигранным и лживым, а вполне истинным – было наполнено все его творчество. А еще – оптимизмом, доброжелательностью и порой даже наивностью. Эту наивность он сохранил даже после трехлетнего пребывания в застенках НКВД.

В своем последнем слове к судьям он попросил вернуть его «к честному труду великого советского народа». «Я воспевал счастье быть советским человеком, – сказал тогда Квитко. – Выдуманное обвинение обрушилось на меня и причиняет мне страшные муки. Почему каждое мое слово, сказанное здесь в суде, пропитано слезами? Потому что страшное обвинение в измене Родине невыносимо для меня – советского человека. Я – гражданин Советского Союза. Я ни в чем не виновен – ни в шпионаже, ни в национализме. Мне кажется, что мы поменялись ролями со следователями, ибо они обязаны обвинять фактами, а я – поэт – создавать творческие произведения. Но получилось наоборот... Я не изменял Родине и ни одно из пяти предъявленных мне обвинений не признаю. Считаю, что не могу быть обвинен в тяжких преступлениях без доказательств». Председательствующие считали по-другому, и доказательств им не требовалось. Обвиненный в числе ведущих деятелей ЕАК, Лев Квитко был приговорён к высшей мере наказания – расстрелу.

Он был самым популярным из советских еврейских писателей. Несмотря на то, что писал он на идише, благодаря переводам стихотворения Квитко знали в каждой из республик СССР. Особенно любили его поэзию для детей и о детях. Как писал Корней Чуковский, детским писателем Квитко стал, потому что был очарован окружающим миром: «от имени ребенка, под личиной ребенка, устами пятилетних, шестилетних, семилетних детей ему легче было выразить свою любовь к жизни, свою простую веру в то, что жизнь создана для беспредельной радости». При этом судьба Льва Квитко с самого детства была непростой.

Лейб Моисеевич Квитко родился в украинском селе Голосково, но точной даты своего рождения не знал, называя предположительно то 1893-й, то 1895-й годы. Большая семья, несмотря на все усилия отца, работавшего не покладая рук, бедствовала. Братья и сёстры маленького Лейба умерли от туберкулёза, от той же болезни умерли и родители. В десять лет мальчик остался сиротой. «Отец и мать, сестры и братья рано умерли от туберкулеза, – вспоминал он в своей автобиографии. – С десяти лет стал на себя зарабатывать. Был красильщиком, маляром, носильщиком, закройщиком, заготовщиком. В школе никогда не учился. Самоучкой научился читать и писать». И как он скажет потом на суде: «Жил я до революции жизнью битой бродячей собаки, грош цена была этой жизни». Опорой и главным человеком для Лейба стала бабушка. «Бабушка моя была необычайной по силе духа, по чистоте и честности женщиной, – вспоминал поэт. – И влияние её на меня и дало мне стойкость и упорство в борьбе с тяжёлыми годами моего детства и юности». Даже свои первые поэтические опыты Квитко подписывал псевдонимом «Лев Бабушкин».

Дебют его состоялся в 1917 году, когда в Киеве вышла его книжка для детей «Лидэлэх» («Песенки»). А через год вышла и первая поэма на идише – «Ин ройтер штурм» («В красной буре»), посвященная Октябрьской революции. Позже Квитко расскажет: «Революция вырвала меня из беспросветности, подобно многим миллионам людей, и поставила на ноги. Меня стали печатать в газетах, сборниках, и мои первые стихи, посвященные революции, были напечатаны в тогдашней большевистской газете “Комфон” в Киеве».

В 1921 году ему, как и некоторым другим еврейским писателям, издательство предложило выехать за границу для обучения. Поэт поселился в Берлине, где вышли его сборники «Грингроз» («Зеленая трава») и «1919», полностью посвященный погромам в годы Гражданской войны. Затем Квитко переехал в Гамбург, где работал в советском торговом представительстве, публикуя свои произведения как в советских, так и в западных периодических изданиях. Там же, в Гамбурге Квитко вступил в компартию Германии, ведя пропагандистскую работу среди торговых рабочих. Работа эта не могла долго оставаться незамеченной, в связи с чем, опасаясь ареста в Германии, Квитко в 1925 году вернулся в Союз.

На родине Лев Квитко занялся литературной работой. За короткий период им были созданы десятки произведений – как поэтических, так и написанных в прозе. На время ему, правда, пришлось оставить перо и устроиться рабочим на Харьковский тракторный завод. Произошло это в 1931 году, когда его исключили из редакции журнала «Ди ройтэ вэлт» («Красный мир») за публикацию целого ряда сатирических стихов против диктата в литературе деятелей Евсекции. К примеру, одно из них посвящалось одному из наиболее активных деятелей московской Евсекции – Мойше Литвакову. Содержание стихотворения можно понять по его названию «Дер штинклфойгл Мойли» – «Вонючая птичка Мойли». В прозвище птички без труда читалось имя Мой()ше Ли(твакова).

Впрочем, «отлучение» длилось недолго. После ликвидации Евсекции Квитко продолжил профессиональную литературную деятельность, а в 1936 году он поселился в Москве. Во время войны его вызвали в Куйбышев для работы в Еврейском антифашистском комитете. На пленумах все речи Квитко были посвящены детям: «Неслыханные пытки и истребление наших детей – таковы методы воспитания, выработанные в немецких штабах», «Детоубийство как будничное, повседневное явление – таков изуверский план, который осуществляли немцы на временно захваченной ими советской территории. Еврейских детей немцы истребляют до единого», «Вернуть всем детям их детство – огромный подвиг, совершаемый Красной армией».

После войны Квитко был избран председателем профкома юношеских и детских писателей, до 1948 года входил в редколлегию литературно-художественного альманаха «Геймланд» («Родина») и готовился к изданию новых детских книг. Общавшиеся с ним в те годы рассказывали о поставленной им тогда цели – на деньги, полученные от издания новых книг, он хотел построить дом для писателей, оказавшихся без жилья из-за войны. Но 20 ноября 1948 года вышло Постановление Политбюро ЦК ВКП(б), постановившее распустить Еврейский антифашистский комитет: «Комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки». 22 января 1949 года Квитко арестовали. Еще через три года – расстреляли. Через 10 лет поле его гибели, в 1962 году, Самуил Маршак поздравлял Корнея Чуковского с очередным юбилеем следующими строками:

Могли погибнуть ты и я,
Но, к счастью, есть на свете
У нас могучие друзья,
Которым имя – дети!

К сожалению, в случае с поэтом Львом Квитко заступничество «могучих друзей» – детей оказалось бессильно.