В Москве на Новодевичьем кладбище похоронили Леонида Броневого – лекаря из «Формулы любви», Велюрова из «Покровских ворот» и, конечно, Мюллера из «17 мгновений весны». Его герои навсегда вошли в историю советского кинематографа, а их фразы – «Заметьте, не я это предложил», «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться» – еще долго будут сопровождать нас повсюду.

Говорят, этого актера сделали Татьяна Лиознова, взявшая его в «17 мгновений весны» и Марк Захаров, пригласивший в фильмы «Тот самый Мюнхгаузен» и «Формула любви». Но на деле Леонид Броневой сделал себя сам – так же, как и всех своих героев. Он всегда с большим трудом терпел рекомендации режиссёров по работе с ролью и проработке образа. И так или иначе всегда вносил что-то свое. Еще в начале карьеры к нему прилепились два прилагательных, с которыми он так и прошел по жизни: «трудный» и «блестящий». Возможно, как раз в силу непростого характера он чуть дольше, чем все актеры-ровесники, пробирался на московскую сцену из глубин провинциального театра. Зато, появившись на ней, тут же заслужил не просто всенародную любовь, но еще и межпоколенческую. Современные подростки практически не идентифицируют актёров советского периода. Но Броневого знают и любят даже они, потому что киноману не знать Мюллера из «17 мгновений весны» стыдно.

Вообще, в историю советско-российского кинематографа вошли многие его герои. Ну кто не цитировал курфюрста Ганновера, который измерял карту Европы портновским сантиметром в «Том самом Мюнхгаузене»?! «Англия! Так это же рядом!» А сколько раз каждый владеющий русским языком повторял фразу «Заметьте, не я это предложил»?! Это были слова артиста эстрады Велюрова из ленты «Покровские ворота», они были произнесены с незабываемой интонацией, которую также все пытаются всегда повторить. Ну и можно даже не упоминать фразу «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться». Она неистребима. И после того как произнесена, вызывает в памяти тот самый прищур Мюллера-Броневого. «Штирлиц выстрелил, пуля отскочила. “Броневой”, – подумал Штирлиц». Это анекдот, который Броневой любил рассказывать сам про себя, попал в яблочко: сложно было найти человека менее похожего на Мюллера, чем Броневой. И тем не менее он слился со своим персонажем, сделал его более интеллектуальным и полюбил. Тот редкий случай, когда актер не ненавидит героя, только в образе которого его зачастую помнят зрители.

Любым своим персонажем Броневой умел дать простое и понятное объяснение природы человека. И лекарь из «Формулы любви» тому в подтверждение: «Ипохондрия есть жестокое любострастие, которое содержит дух в непрерывном печальном положении. Тут медицина знает разные средства, лучшее из которых и самое безвредное – беседа. Слово лечит, разговор мысль отгоняет. Хотите беседовать, сударь?» Ему самому побеседовать было о чём – что с близкими, что с журналистами. Хоть он и утверждал, что совсем не любит интервью.

Ему просто было что сказать – жизнь, в которой ему ещё до рождения пришлось учиться менять маски, уж очень просилась наружу. Из всех интервью с Броневым поразительно проглядывает человек, уважающий свою биографию, тем редким способом, когда не отказываешься ни от каких её сторон. Ни от того, что украинец, ни от того, что русский, ни от того, что еврей. Как-то одна журналистка чуть не лишила его одной маленькой, но очень еврейской детали биографии – написала, что никакого музыкального образования у Леонида Броневого нет, что к инструментам даже не приближался. Вот так взяла и отняла у него целый пласт воспоминаний, связанный с игрой на скрипке, целую маленькую жизнь. Ох, как же это его разозлило! Как не учился?! Очень даже учился! Броневой по этому поводу даже навестил своего преподавателя. Точно-точно, учился, подтвердил Давид Бертье. Ну, а журналистку актер после этого в своих интервью поминал регулярно.

Однако были и другие моменты биографии, которые Броневой и не думал ни от кого скрывать. Например, он всегда открыто признавал себя сыном майора госбезопасности. В первую очередь для того, чтобы в очередной раз продемонстрировать свое презрение к идеалам коммунистической партии. Чтобы открыто назвать дураком собственного отца, который даже после пяти лет лагерей оставался при убеждении, что советская власть «всё делала правильно, но бывали перегибы». Чтобы еще раз подчеркнуть, что не понимает тех, кто может ностальгировать по советским временам, что все, что там было, можно описать двумя понятиями – «вечный страх» и «вечный голод».

Его отец, выпускник юридического отделения киевского рабфака, действительно был майором, управляющим шестым отделением ГПУ УССР. Исполнял особые поручения при председателе Одесского совдепа, ревкома, исполкома – забирал деньги у нэпманов, проводил допросы, аресты. В своём деле, по отзывам сына, был суров, и не стеснялся своей силы. В 1935-м его разжаловали и назначили заместителем ответственного секретаря спортивного общества «Динамо» УССР. По совместительству он работал директором Киевского стадиона, потом возглавлял строительство Центрального парка, впоследствии став его директором. В начале 1936 года его исключили из партии, припомнив давнюю речь в защиту Троцкого, а по осени арестовали как троцкиста. В марте 1937-го отца Броневого приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей.

Матери пришлось развестись с отцом – спасала биографию детей. Из Соломоновича Леонид Броневой стал Сергеевичем. Но это сильно не помогло – как «семья врага народа» они отправились в Малмыж Кировской области. Детство Броневого прошло в Казахстане, в Чимкенте. Учёба, первая работа. Он трудился сначала в пекарне – в те времена это очень спасало от голода. Потом служил секретарём-машинистом, работал в пошивочном цеху кукольного театра. Для должности диктора на радио выучил узбекский язык, вёл передачи.

Единственным высшим учебным заведением, в которое Броневому, по его словам, удалось поступить, был Ташкентский ГИТИС. Конкурс там отсутствовал вообще, и его приняли с удовольствием. Кажется, именно там Леонид Броневой и стал народным артистом – а где ж ещё. Служил при театрах в Магнитогорске и Оренбурге, роли были маленькие, гонорары – еще меньше. За три года провинциальная сцена успела стать поперёк горла молодому Броневому, и он начал искать способы попасть в Москву. Коллеги всё равно крутили у виска: «Ты подумай, куда ты едешь? Что тебя там ждёт? Тебе уже 25!»

Однако в 1953 году Броневой поступил в школу-студию МХАТ. Сначала раздобыл адрес и написал актёру театра Алексею Грибову, что хотел бы держать экзамен в студию, но не знает, как к этому подступиться. Тот ответил: «Приезжайте». Он приехал. Оставил вещи на Казанском вокзале, пошёл во МХАТ, дождался Грибова после спектакля – на сцене шли «Плоды просвещения». Грибов был уставшим, попросил проводить его домой и почитать по дороге. Броневой показал отрывок из Тараса Бульбы и произвёл на Грибова большое, судя по всему, впечатление – тот через три дня созвал небольшой консилиум из народных и заслуженных артистов СССР, преподающих в школе-студии, и попросил Броневого ещё раз почитать перед уважаемой публикой. Руководил студией тогда Василий Топорков, он обратился к Елизавете Сарычевой, которая заведовала кафедрой сценической речи: «Над акцентом его поработайте. Вы же Качалову его исправили», – и велел зачислить студента сразу на 3-й курс и определить в общежитие. А Броневой ещё долго не мог понять, как это так – вытряхнуть украинский говорок из Гоголя?!

МХАТ Броневой успешно окончил, но распределение все равно получил в Грозный. Никто из москвичей за него тогда не вступился. В Грозном Броневой играл Сталина, потом – после развенчания культа личности – словами той же роли на той же сцене говорил уже в гриме Ленина. Театр решил не снимать спектакль с репертуара по случаю оттепели, и сценарист немножечко «перелицевал» постановку. Публика подвоха не заметила. После Грозного было еще три года в Воронежском театре драмы имени Кольцова, а потом – год ужасающей бедности в условиях отсутствия работы в Москве: Броневой зарабатывал игрой в домино.

Наконец в 1962 году Леонид Броневой получил приглашение в Московский драматический театр на Малой Бронной. Поверил в него тогда режиссер Андрей Гончаров, и не зря – вскоре Броневой занял в театре ведущее положение, с одинаковой легкостью вписываясь как в постановки по Шекспиру, так в спектакли по Эдварду Радзинскому. Он проработал там вплоть до 1988 года и ушел уже состоявшейся кинозвездой после нескольких настойчивых приглашений Марка Захарова, который возглавлял «Ленком». В «Ленкоме» Броневой и закончил свою актерскую карьеру – в 2014 году, уже сильно болея, сыграл лакея Фирса в спектакле по пьесе «Вишневый сад» Чехова.