12 июня в прокат выходит фильм режиссера Веры Кричевской «Дело Собчака». Forbes Woman собрал цитаты автора идеи и соавтора сценария фильма Ксении Собчак об отце
Все свое детство я мечтала не быть дочкой Собчака. Меняла фамилию, ходила в школу как Ксения Парусова.

Я всю жизнь пыталась отстоять свою самость перед лицом такого большого человека, как мой папа. И я это получила. Теперь моя цель — вернуть его в память людей, потому что я опять хочу, чтобы меня знали как дочку Собчака.

Увидев, что он спит у себя на диване, бегу к нему, забираюсь под бок и просто лежу или засыпаю, обняв его. А папа храпит. Он всегда храпел. Мне это нравилось.

Я часто просила его положить мне руку на голову. Я любила это ощущение руки на голове. Оно невероятное: ты под защитой огромной, мужской, самой главной в твоей жизни ладони.

Он очень хулиганистый был, и у него было очень редкое чувство юмора.

Нет, папа никого не бил. У нас с мамой были все скандалы, конфликты, войны, битвы. С мамой были очень драматичные отношения в тот момент именно потому, что я не могла принять ту реальность, в которой оказалась вся наша семья. Я отчаянно боролась и с ней, и с родителями, и со всем, что полагалось им, а значит, и мне по статусу. Папа говорил: «Ты моя домашняя Чечня».

Они всегда были влюблены друг в друга, насколько я помню. Я их не видела равнодушными. Мама обожала папу. Когда папа умер, она не то что замуж ни за кого не вышла, у нее даже никого не было.

Мы были богаты, папа читал мне в первом классе Монтескье на ночь, такая была в доме атмосфера, все любили французское, европейское.

Мой папа не просто профессор, у него было две профессорских ставки, и он — это был единственный прецедент в университете — возглавлял одновременно две кафедры: юридическую и хозяйственного права. По тем временам отец получал около 1000 рублей. Мама была доцентом в Институте культуры. Она получала 350 рублей. Кроме того, мама давала частные уроки: учила русскому языку иностранцев, некоторые из них ездили, например, в Париж. Иногда они платили по бартеру: привозили какие-то вещи, духи французские.

В фильме есть фотографии с прогулки: у папы кашемировое пальто, в рябушку шарф, шляпа фетровая. Мама в берете и в юбке в «гусиную лапку». Это абсолютно чужеродные люди. Кто-то даже пошутил, глядя на эти снимки, что такой человек в России обречен.

Став мэром, папа остался тем же профессором юрфака, он продолжал быть тем, кто он есть. А люди считали, что вот он пришел к власти и стал шиковать.

Я хорошо помню, что чувствовала, когда папа умер. У меня было ощущение, что обрушилась какая-то стена, которую я считала непоколебимой. Понимаете, я жила в уверенности, что папа вечный, что наша жизнь — она вечная, что я нахожусь в безопасной ситуации, где папа всегда меня защитит, где у нас семья, и какие бы невзгоды и проблемы ни случились — они воспринимаются как решаемые. Все это исчезло в одну секунду, и меня накрыло ощущение какой-то абсолютной брошенности: я должна была теперь со всем справляться сама.

К моему отцу у меня личное отношение — папа, самый близкий и дорогой человек.

Я, в общем, всю молодость прожила в рассказах моей мамы о том, что какие-то люди гипнотизировали папу во время его дебатов, что вот у него поднялась температура до 40-ка после дебатов с Яковлевым.

Когда стало понятно, что и враги, и соратники моего отца говорят о том, что он действительно был невыдержанным человеком и часто как бы вредил себе просто тем, что он шел и говорил напрямую то, что он думает о том или о том, критиковал напрямую. Людям это, конечно, не нравилось. Они в этом видели некий такой злой умысел. А я понимаю, что это не интрига, это просто папин характер.

Мне кажется, я не усвоила отцовский урок — я постоянно на это натыкаюсь: какие-то мои слова, причем даже не всегда критика, очень ранят людей. И они это запоминают на всю жизнь, потом мстят. Это, возможно, не позволяет мне эффективнее решать какие-то вопросы. Хотя, с другой стороны, я действительно говорю то, что думаю.

Валерия Бородина