За два дня Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла 13 смертных приговоров. На каждый уходило 20 минут. Все без исключения смертники были евреями. И всех их объединяло одно имя – Сталин.

Флагман индустриализации и первый советский автогигант – таким был в 1950 году Государственный автомобильный завод имени Сталина. Основной продукцией завода был грузовик ЗИС-150, предназначенный для нужд народного хозяйства, и лимузин ЗИС-110, выпускаемый для ответственных партийных работников. Но по особо секретному спецзаказу было собрано 32 бронированных ЗИС-115, на одном из которых ездил тот, чьим именем звался завод.

Невидимые сионисты

Завод был фактически городом в городе – со своими улицами и площадями, столовыми и клубами, поликлиникой и многотысячным населением. Кроме рабочих, инженеров и начальства, на ЗИСе, разумеется, были и бойцы невидимого фронта – оперуполномоченные Управления МГБ по Московской области. А у них, разумеется, были свои информаторы. И их, вероятно, не очень устраивало, что на заводе идет активная еврейская культурная жизнь, потому что евреев на ЗИСе было много. Делегация завода даже присутствовала в январе 1948 года на похоронах Михоэлса, а в мае того же года группа сотрудников ЗИСа послала приветственную телеграмму в связи с образованием Государства Израиль.

Все изменилось очень быстро: зимой 1948-1949 годов начались аресты членов Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), сам комитет был расформирован, а в прессе началась кампания борьбы с «безродными космополитами». Одному же из членов комитета, Науму Левину, следователи вдруг предъявили совсем уж бредовое обвинение – в попытке вооруженного восстания на Заводе имени Сталина.

Трудился Левин по основному месту работы литературным сотрудником газеты «Физкультура и спорт». Следствие основывало своё обвинение тоже на литературе. В его основу легли очерки «Евреи завода имени Сталина», опубликованные писателем Самуилом Персовым в 1946-1947 годах, а также серия статей журналистки Мирры Айзенштадт о ремесленном училище при ЗИСе и о дворце культуры завода. Поскольку эти статьи и очерки были перепечатаны на Западе, то следователи МГБ быстро состряпали обвинение в передаче американской разведке совершенно секретной информации о выпускаемой на ЗИСе советской технике.

«Писатель Персов, рассказывая в очерках о евреях как об основной силе завода, подробно описывал их работу, сообщая таким путем сведения и о самом заводе. Это был метод зашифровки материалов, который лег в основу при посылке шпионских сведений в Америку», – гласило обвинительное заключение. И никого не смутило, что никаких секретов эти очерки и статьи, разумеется, не содержали.

На роль американского резидента, завербовавшего советских писателей, был назначен зять Шолом-Алейхема – американский журналист Бенцион Гольдберг. Он придерживался левых взглядов, часто бывал в Советском Союзе, вел просоветскую пропаганду в США, а в годы войны даже организовывал среди американских евреев сбор средств в помощь СССР. И с большой долей вероятности его можно было считать советским агентом, чем американским. Но на свою беду Гольдберг побывал однажды на ЗИСе и общался с работавшими на заводе евреями, и этого следствию оказалось вполне достаточно.

Разрешение на посещение завода ему, как и другими еврейским писателям, выдавал помощник директора Арон Эйдинов. Его следствие и решило сделать главой тайной сионистской организации завода, появившейся из ниоткуда весной 1950 года. Обвинение было столь нелепым, что ему поразился даже Хрущев, возглавлявший в то время Московский обком партии. Позже, уже в отставке, Хрущев напишет в мемуарах: «Я лично знал Эйдинова – щупленького паренька, худенького еврея. Обычный человек, старательно выполнявший поручения. Я и не думал, что он, как его обозвали, глава американских сионистов, через которого те организуют свою работу в Советском Союзе. Его арестовали, и он, конечно, сознался. Я-то знаю, как “сознавались” люди, что они английские, гитлеровские и другие агенты».

«Потому что еврей!»

Это было уже второе дело ЗИСа. Первое случилось еще в 1937 году, когда на автозаводе уже была «раскрыта антисоветская организация». Тогда арестованных обвинили в правотроцкистском уклоне. Из 50 расстрелянных работников завода евреев было 10 человек. В 1950 году уклон уже был чисто еврейским.

На заводе были арестованы главный конструктор Фиттерман, замдиректора Шмаглит, замглавного металлурга Коган, старший инженер Мостославский, начальник прессового цеха Вайсберг, старший технолог Шмидт, директор столовой Файман, экономист Кантор, заведующий кожным отделением местной поликлиники Блюмкин и многие другие. Из 48 арестованных – 42 были евреями. Заместителя начальника материально-технического отдела Добрушина, русского по национальности, подвела фамилия – его однофамильцем был еврейский поэт Иезекииль Добрушин, арестованный годом ранее.

Первый допрос Эйдинова начался с избиения резиновыми палками. Били также почти всех других обвиняемых по этому делу. Как напишет потом Шмаглит в жалобе на имя Хрущева, ставшего Первым секретарем ЦК партии: «В процессе следствия по моему делу, продолжавшегося восемь месяцев и проводившегося работниками следственной части МГБ СССР, были допущены грубейшие нарушения советских законов. Меня подвергли систематическим жестоким избиениям и издевательствам. Создав нечеловеческие условия, меня вынудили подписать сфабрикованные протоколы допроса, не имеющие ничего общего с действительностью и моими показаниями».

С подследственными вели себя по всем законам сталинского террора: допрашивали ночами, не давая спать, отправляли в карцер и надолго запирали в «стакан», заставляли стоять по стойке смирно и приседать, лишали воды и пищи. И, конечно, угрожали – арестом членов семей. На служебном жаргоне это называлось «путем активных наступательных допросов добиться признательных показаний».

«Меня отвели в каменный шкаф – метр на полтора размером. В качестве стула – деревянный ящик. Я оставался там 12 суток. Дни и ночи различал по звукам уборки снаружи. Когда за мной пришли и куда-то потащили, выяснилось, что я так ослаб, что не мог идти», – вспоминал потом Фиттерман.

В результате следствие добилось почти от всех нужных показаний, не особо, впрочем, утруждая себя их правдоподобностью. «Почему начальником монтажного цеха был назначен Пуркин, а не Адаменко?» – задавал вопрос следователь. И получал нужный ответ: «Потому что Пуркин – еврей». Хотя следователь прекрасно знал истинную причину: Пуркин – фронтовик, орденоносец и отличный специалист, а дважды судимый за уголовку Адаменко – нет.

В итоге Эйдинов был обвинен в проведении антисоветских сборищ, критике линии партии и, главное, – в создании антисоветского сионистского подполья. Остальные были обвинены в участии в нем, а также в сознательном вредительстве и выпуске дефектных автомашин по заданию врага.

Струсивший Лихач

К делу добавлялись все новые и новые обвинения и имена. И сложно было поверить, что таких масштабов сионистский заговор на заводе мог случиться без ведома его директора и создателя Ивана Лихачева. Несмотря на русскую фамилию, он «напрашивался» в качестве организатора. Допросить его Сталин поручил Берии, Маленкову и Хрущеву. Первоначальные обвинения звучали достаточно мягко: утрата бдительности, покровительство евреям, насаждение их на руководящие должности.

Вот как этот допрос описывал потом в воспоминаниях Хрущев: «Вызвали Лихачева в помещение заседаний Совета Министров СССР в Кремле на третьем этаже. Там был раньше кабинет Ленина, стояли ленинский стол и кресло. Стали его допрашивать. Мне было больно видеть это, но я ничего не мог поделать, потому что обвинение основывалось на “документальных данных” и на “показаниях” людей, которые считались неопровержимым доказательством. Когда ему предъявили обвинение, Лихачев стал что-то говорить в свое оправдание, а потом разахался и упал в обморок. Его окатили водой, привели в чувство и отправили домой, потому что допрашивать уже было невозможно. Рассказали Сталину, как все было. Он очень хорошо относился к Лихачеву. Называл его Лихачом. Видимо, сказалось хорошее в ту пору настроение Сталина, и оставили Лихача в покое». Впрочем, Лихачев вылетел из директорского кресла ЗИСа, но вскоре занял аналогичную позицию на Московском машиностроительном заводе. Хрущев же, ощущая свою вину перед Лихачевым за эту историю, после прихода к власти назначил его министром автотранспорта и шоссейных дорог.

Но если директору повезло, то 13 его подчиненных были расстреляны, а 35 приговорены к лагерным срокам. В отношении же жен некоторых «сионистов» самый гуманный в мире советский суд ограничился ссылкой.

В период хрущевской оттепели дела обвиняемых были пересмотрены. Начальник управления МГБ по Московской области Горгонов, давая показания в Главной военной прокуратуре, честно признавался: «Я должен прямо сказать, что в период расследования дела по этому заводу и в отношении отдельных его работников у МГБ СССР не было совершенно каких-либо данных о существовании на нем вредительской антисоветской националистической организации».

В 1955 году зисовцы были реабилитированы. Георгий Шмаглит вернулся на родной завод. Борис Фиттерман пошел работать в НАМИ, затем преподавал в МАДИ. А в 1956 году Завод имени Сталина был переименован в Завод имени Лихачева.