Он долго работал «продавцом» песен – наигрывал артистам потенциальные хиты. Потом создал «Голубую рапсодию» и стал самым дорогим композитором США. Роскошь не затмила Джорджу Гершвину глаза – он написал остросоциальную оперу «Порги и Бесс», чем навсегда изменил взгляд американцев на развлечения.

C потоком эмигрантов из России в Америку прибыли талантливые музыканты и артисты, ставшие звёздами Голливуда и серьёзно повлиявшие на развитие американской культуры. Среди беженцев из России были и родители Джорджа Гершвина. Ехали порознь, в начале 1890-х годов, хотя уже были знакомы. И Роза Брускин, мать композитора, и Морис Гершович, его отец, были выходцами из Петербурга. Дед по материнской линии торговал мехами, а по отцовской – был оружейником. Роза приехала в Америку с родителями, а Морис ­– один, к своему дяде по матери, портному с фамилией Гринштейн.

Собираясь в дорогу, он записал и спрятал бумажку с адресом под лентой шляпы – казалось, надёжно. Но шляпа улетела в воду, пока он глазел на статую Свободы, когда корабль заходил в гавань Нью-Йорка. В первые несколько дней после прибытия он прочёсывал всю восточную часть города в поисках дяди, опрашивал всех, кого мог, на идише или русском – английского не знал. Наконец нашел родственника – в Бруклине – и с его помощью устроился работать обувным мастером с очень неплохим жалованьем. Он и не заметил, что американский пограничник записал его фамилию как Гершвин. Семья же его возлюбленной Розы осела в Ист-Сайде, их Морис тоже, конечно, нашёл – как и путь к сердцу своей избранницы.

Летом 1895 года они сыграли свадьбу и поселились в маленькой квартире на углу Элдридж и Хестер стрит, над магазинчиком скупщика Симпсона. Джордж стал вторым ребёнком, всего у Гершвиных родилось четверо. Переезжали часто: отец все время менял работу и жить предпочитал от неё неподалёку. Красавица Роза была властной, но рачительной хозяйкой, самолюбивой и деятельной. Джорджи, кстати, унаследовал эти качества характера матери, и во взрослой жизни они много ругались. А вот отец был добрым, мягким и лёгким человеком. Стремился содержать семью в достатке: владел сначала канцелярским магазином, потом купил ресторанчик, в какой-то момент их стало даже несколько, в разное время управлял пекарнями, русской баней в центре города, доходными домами. Деньги часто утекали у него сквозь пальцы, но пережившая и мужа, и сына Роза Гершвин впоследствии обижалась на создателей первой экранизированной биографии композитора, напиравших на бедность его детства.

В детстве Гершвин никакого значения музыке не придавал и полностью разделял мнение улицы, что мальчик, играющий на фортепиано, – это «фу, девчонка!». Но взрослым вспоминал, что в список ярких детских впечатлений поместились Антон Рубинштейн с его «Мелодией», джазовый оркестр Джима Юропа, который он слышал в Гарлеме, и «Юмореска» Дворжака, которую он однажды услышал во дворе 25-й школы из открытого окна. Играл восьмилетний тогда вундеркинд Макси Розенцвейг – будущий Макс Розен. Они вскоре подружились. Макс играл ему всё, что умел, рассказывал о композиторах и разных музыкальных стилях. В 1910 году Гершвины купили пианино – сначала предполагалось, что на нём будет играть брат Джорджа, Айра. Тот осилил первый сборник упражнений и на этом покончил с музицированием – его страстью была литература, недаром позже он стал соавтором брата.

За пианино сел Джордж, чтобы больше с ним уже не расставаться. В короткое время у него сменилось три преподавателя. Последним был мистер Голдфарб – он мнил себя большим новатором в преподавании и композиции и был автором «Марша Теодора Рузвельта», партитуру которого таскал с собой. Голдфарб презирал гаммы и этюды, вместо них Джордж разучивал попурри из опер, составленные преподавателем. Он привил столь чрезмерную манеру исполнения ученику, что когда юный пианист попал на прослушивание в очень уважаемую в то время студию Чарльза Хамбитцера и исполнил увертюру к «Вильгельму Теллю», Хамбитцер сказал: «Давай подкараулим того, кто научил тебя так играть, и запустим в него чем-нибудь потяжелее». Они встретились в тот момент, когда были друг другу нужнее всего: Хамбитцер нуждался в талантливом и сосредоточенном ученике, а Гершвин – в таком преподавателе, который сделает его музыкантом.

Гершвин стал завсегдатаем симфонических концертов и вечеров Нью-йоркского симфонического общества. Он слушал современных классических исполнителей Лео Орнштейна и Леопольда Годовского, ходил на концерты своего учителя, следил за выступлениями взрослеющего Макси Розенцвейга. Посматривал он всё же на эстрадную сцену: сочинять нравилось лёгкую музыку. Из-за этого бывали споры с Хамбитцером. В защиту эстрадной музыки Джордж играл ему Ирвинга Берлина – Alexander's Ragtime Band. Он убеждал Хамбитцера, что именно в лёгкой музыке американские композиторы наилучшим образом могут использовать национальный материал – каждый свой. Объединение же этого многонационального музыкального потенциала он видел важным для развития американской культуры шагом, в чём был, безусловно, прав.

Гершвин долго искал способ попасть на работу песенным плаггером в Тин-Пэн-Элли – музыкальное издательство Ремика, которое продавало новые песни исполнителям, как самая настоящая биржа. Плаггер занимал небольшую комнату и целыми днями барабанил по клавишам, демонстрируя новые песни авторов Тин-Пэн-Элли, а из комнаты в комнату – в поисках хитов ­– перемещались эстрадные певцы. Тут шлягеры 1910-1920-х годов американской эстрады приобретали билет в будущее. Писатели писали песни, композиторы сочиняли музыку, плаггеры исполняли её для покупателей, и песни выходили в тираж, делая авторов известными и богатыми. Ирвинг Берлин в это время был одним из самых успешных в издательстве – а начинал, кстати, тоже плаггером. Тот самый «Регтаймовый оркестр Александра» Берлина, который наигрывал Гершвин своему учителю, звучал с 1911 года в исполнении Эммы Кэроус, Этель Ливи и Софи Такер. И сделал регтайм безумием Америки.

Два года по восемь часов в день Гершвин практиковал беглость пальцев и умение улыбаться, подавая песню. Вокруг толпились хористки, эстрадные дивы, просили повторить, взять повыше, помедленней. Однажды чернокожие музыканты просили его сыграть им God Send You Back to Me поочередно во всех семи тональностях. Запомнился обаятельный Фред Астер, который сам любил поиграть Гершвину. За время демонстрации чужих песен он накопил приличный собственный материал и был готов продавать свои песни – правда, их пока никто не покупал. Зато плаггерский опыт оказался бесценным для аккомпаниаторства: Гершвин не отказывал музыкантам, когда звали. И вообще – если в помещении было пианино, Гершвин не упускал возможности на нем поиграть.

В 1918 году он наконец попал в каталоги издательства Ремика с песней You-оо Just You, которую написал в соавторстве с Ирвингом Сизаром. Они много работали вместе и стали близкими друзьями: частенько собирались выпить в ресторане на пересечении 16-й улицы и Пятой авеню, ходили на мюзиклы Джерома Керна в Карнеги-холл, зависали в бильярдных на Бродвее. А потом Гершвин начал сотрудничать с издательством Макса Дрейфуса. В сентябре 1918 года Дрейфус опубликовал Some Wonderful Sort of Someone – первую песню Гершвина.

В следующем году Гершвин написал главные партии к мюзиклу La La Lucille. Успех оказался заметным и приятным. А осенью 1923 года постоянный аккомпаниатор Эвы Готье уступил место Гершвину – по просьбе самой певицы. Гершвин жутко нервничал, вышел к роялю, держа под мышкой кипу нот, сел, заиграл. И до конца выступления заработал себе толпу новых почитателей. Через два года он уже исполнял фортепианный концерт в Карнеги-холле – причём с симфоническим оркестром под управлением Вальтера Дамроша. В начале 1920-х годов он писал произведения для бродвейских постановок, в 1922-м им была написана самостоятельная опера Blue Monday, после чего Пол Уайтмен пригласил его композитором в свой оркестр. Именно по его просьбе он написал Rhapsody in Blue, сделавшую его уже почти звездой. В 1924 году уже вместе с братом они создали мюзикл Lady, Be Good, за который получили Пулитцеровскую премию – впервые музыкальная постановка была удостоена такой чести.

После биржевого кризиса 1929 года, когда разорились в том числе и многие театры, Гершвина и ставшего его другом Ирвинга Берлина пригласили в Голливуд. Следующие десять лет они писали только хиты. Успех диктовал более тесное сближение с тусовкой, с Джорджа сошла прежняя скованность, он уже совершенно естественно держал себя в заведениях на Парк-авеню и Бродвее и даже научился вынимать сигару изо рта во время разговора с дамами. Друзьями теперь были Чарли Чаплин, Морис Шевалье, Мэри Пикфорд, Яша Хейфец и многие другие. Однако, несмотря на роскошь жизни, комфорт и негу, написание хитов и необходимость ублажать продюсеров бесконечно утомляли Гершвина. По-настоящему счастливым он чувствовал себя за роялем, когда играл для друзей.

В американской музыке происходили колоссальные изменения. Прежде всего, они касались слияния белой и чёрной культур. Поклонники теории расового превосходства всерьёз волновались об этом и упрекали евреев, игравших с неграми, в том, что они втягивают Америку в пучину дикого чёрного безумия. Бомбой стал мюзикл Here Comes The Showboat на музыку Джерома Керна и стихи Оскара Хаммерстайна – на сцене чёрные впервые пели о своей тяжкой доле людям, сидящим в бриллиантах в зале. Следующим по силе воздействия на общество представлением стала опера Гершвина Porgy and Bess, тексты к которой писали брат Гершвина Айра и Дюбоз Хейуорд.

Он думал о написании оперы по мотивам романа Хейуорда «Порги» ещё во второй половине 20-х годов. Однако приступил к работе только после подписания контракта с нью-йоркской «Театральной гильдией» в конце 1933 года. Гершвин писал её, пользуясь методом математической композиции Иосифа Шиллингера, выходца из Украины. Ухватился он за этот метод с энтузиазмом мальчишки, решающего любопытную интеллектуальную головоломку, и обнаружил замечательный практический результат. Материал собирал кропотливо: ездил на юг Америки, в самое сердце госпела, посещал мессы в негритянских церквях, разговаривал с рабочими, гулял по улицам, наблюдал сюжеты, слушал рассказы бродяг.

Пробная премьера состоялась в Карнеги-холле, а мировая – в Колониальном театре в Бостоне 30 сентября 1935 года. Дирижировал Александр Смолленс, беглец из Санкт-Петербурга. В начале октября её поставили в Нью-Йоркском театре Элвина, и руководил постановкой ученик Вахтангова Рубен Мамулян. Так что «Порги и Бесс» – это ещё и о том, как выходцы из Российской империи завоёвывали Америку. Поскольку значительная часть из них была евреями, любители едкого словца называли оперу слиянием Израиля и Африки. «Порги и Бесс» изменила американское отношение к развлечениям – теперь уже навсегда. На сцене были только чёрные артисты, они пели о бесправии и угнетателях, а в зале рядом сидела и чёрная, и белая публика, чего в филармонической Америке до премьеры «Порги и Бесс» не случалось.