Слухи и сплетни — это не просто байки, которые рассказывают друг другу досужие обыватели. Тут и особенности переработки информации, и защитные механизмы личности, и когнитивный диссонанс, и прочие серьезные понятия. Недаром мировые психологи исследуют эти вопросы уже более полувека…

В России одним из ведущих специалистов в этой области считается профессор Санкт-Петербургского государственного института психологии и социальной работы Дмитрий Горбатов. Он автор десятков исследований на эту тему, не так давно вышла его монография «Психология слухов и сплетен». Вместе с ним мы пытаемся понять, какую роль играют слухи в сознании современного человека.

…На самом деле Путин — самый богатый человек на планете. Один хакер взломал его счета, и там больше ста миллиардов долларов…

…Осторожно! У нас в городе появился больной СПИДом маньяк. Он прячет в сиденьях (в кинотеатрах) иглы со своей кровью. Люди садятся и заражаются!..

…Власти готовят реформу: в школах будет только по три урока в день, а все остальное — за деньги…

…Мне тут сообщили, что на Хмельницкой АЭС случилась авария. В небе огромное радиоактивное облако, как во время Чернобыля. Но власти и пресса это скрывают…

Какими бы мы ни были скептиками и интеллектуалами, слухи остаются одним из важных источников информации. Если тщательно покопаться в своем сознании, то выяснится, что львиная доля наших сведений об актуальном мире взята из не самых надежных источников: разговоров в курилке, чьих-то записей в блогах, историй, рассказанных на пьяных или не очень посиделках.

— Любое, абсолютно любое событие, будь оно историческим или современным, вызывает множество толкований того, как оно происходило на самом деле. Мы просто не знаем, что приключилось с этим самым Стросс-Каном и нью-йоркской горничной. Мы не знаем, все ли двери были запломбированы у вагона, в котором Ленин вместе с большевиками ехал через германскую границу. Мы живем в мире, где доминирует неопределенность, именно поэтому в нем всегда есть место слухам, — объясняет социальный психолог Дмитрий Горбатов.

Всерьез изучать слухи начали после Второй мировой войны. Тогда психолог из Гарвардского университета Гордон Олпорт (фигура в мировой психологии значимая, почти как Зигмунд Фрейд) и его коллега Лео Постмен сформулировали «основной закон слуха» в виде формулы: R ~ I×A, где R (rumor) — интенсивность образования слухов, I (importance) — важность, значимость сообщения, A (ambiguous) — неясность, неоднозначность имеющихся сведений.

Для некоторых психологов эта формула стала настоящим фетишем, как E=mc2 Эйнштейна. Правда, другие стали ее критиковать и дополнять: надо, мол, учитывать и эмоциональную составляющую, и множество других факторов. К тому же сам значок «~» (приблизительно) вызывал скепсис.

Для ученых слухи — это увлекательный объект исследования. Почему одни истории разлетаются на всю страну, а другие так и остаются достоянием маленькой, хотя и теплой компании? Как меняется информация при передаче из уст в уста? Для чего вообще человеку нужны слухи? Вопросы по значимости сопоставимые с проблемой эволюции или распространением микробов.

Ощущать себя крутым

«Сюда идет стая саблезубых тигров. Надо бежать вон в ту долину, потому что тигры туда ходить боятся…» — сообщает первобытный человек своим волосатым сородичам. Никому не хочется быть съеденным, и племя отправляется в долину вслед за носителем слуха. Так становятся лидерами.

Этот механизм не изменился — наверное, он в каких-то генах прописан. Человек, сообщающий новость, моментально оказывается в центре внимания — его слушают, его уважают. Особенно эффективно это работает, когда сюжет касается жизни и смерти.

«Стремление к передаче неподтвержденных сообщений бывает обусловлено осознанием необходимости укрепления позитивного образа “Я”, повышения личного авторитета и престижа в глазах слушателей. Владение эксклюзивными сведениями само по себе является демонстрацией доступа в “высшие сферы”, кроме того, в процессе совместного обсуждения информации появляется возможность обнаружить социальную компетентность, критичность суждений, аналитичность ума и прогностические способности», — пишет Горбатов в своей книге.

Особенно круто, когда ты пересказал людям какой-то слух, а они из-за этого изменили свое поведение — перестали, например, есть суши («Там рыба, зараженная радиацией с “Фукусимы”»), садиться в машины с водителями-кавказцами («Они все поголовно больны туберкулезом») или, наоборот, начали ставить кактусы возле компьютера («Доказано, что это защищает от вредного излучения»). При этом успех отнюдь не всегда определяется последующей активностью слушателей. Им даже верить не обязательно. Носитель значимых новостей в любом случае становится заметной фигурой.

Сейчас модно говорить о целенаправленном использовании слухов для военных, политических или коммерческих затей. Представляется политтехнолог в дорогом костюме, который собирает на своем айпаде домыслы и сплетни и запускает их в народ. Такое тоже случается (не исключено, что подобным образом была раскручена история с химическим оружием в Сирии). Но возможности слухов как инструмента кампании все же не стоит преувеличивать.

— Их, конечно, используют как социальные манипуляторы. Но для этого есть и гораздо более удачные вещи. Слухи предельно сложно контролировать, никаких гарантий эффективности. Слухи сами по себе существуют и сами собой дополняются, изменяются, а могут совершенно вывернуться наизнанку и стать не тем, чем были изначально, — объясняет Горбатов.

Конечно же, интересно, кто их сочиняет и распространяет. Но еще интереснее, что происходит в головах тех, кто эту «информацию» воспринимает. В свое время британский биолог Ричард Докинз ввел понятие мема — социального аналога гена или вируса. Для слухов эта метафора кажется убедительной. Информационная единица живет, размножается, питается, мутирует. И ключевым вопросом становится среда ее обитания, то есть наши мозги.

Защитить свои мозги

Есть такой красивый психологический термин — когнитивный диссонанс. Он означает, что в голове у человека оказались два противоречащих друг другу знания, убеждения или чувства. Допустим, мы знаем, что девочка Маша — изрядная сволочь. И вдруг она подходит и предлагает шоколадку. Жить с этим диссонансом не очень комфортно, поэтому приходится противоречия примирять. Можно признать, что Маша все-таки не сволочь, а можно вспомнить, что шоколадка вредна для организма, — следовательно, предлагая ее, Маша совершает очередную пакость!

Понятие когнитивного диссонанса ввел в употребление в 50-х годах прошлого века американский психолог Леон Фестингер. Само открытие произошло как раз благодаря изучению слухов. Фестингер анализировал отчет о землетрясении, случившемся в Индии. Его интересовали районы, где сильных разрушений не было, но жители все-таки перепугались. Людям надо было как-то разрешить противоречие между чувством страха и масштабами бедствия.

«После произошедших подземных толчков сразу пошла волна слухов о том, что вскоре должны последовать более сильные толчки, которые принесут значительно более серьезные разрушения. Конечно, убежденность в том, что обязательно наступят ужасающие бедствия, — вещь не самая приятная, и нас удивило, почему такие тревожные домыслы получили столь широкое распространение.

После долгих споров мы пришли к выводу, что волна слухов, предсказывавших приход еще больших бедствий, была скорее оправдывающей беспокойство, нежели вызывающей его. Другими словами, для людей, напуганных землетрясением, слухи играли роль источника информации о возможной угрозе. Подобная информация была призвана оправдать то состояние, в котором эти люди уже пребывали», — писал Леон Фестингер.

При этом в районах, где разрушения были масштабными, таких слухов не было: там ситуация соответствовала уровню страха, и не нужно было бороться с когнитивным диссонансом.

— Нужно восстановить контроль над собой и ситуацией, — поясняет Дмитрий Горбатов. — Например, преувеличить последствия какого-нибудь происшествия. Растолковать себе, почему мы так рассержены, почему так испуганы. Чтобы оправдать свое поведение, люди утрируют последствия или предсказывают новые страшные бедствия, которые вот-вот обрушатся на этот мир.
Поиск когнитивного соответствия затрагивает и причины событий. Во время наводнения в Крымске очень популярна была версия, что это не стихия, а местные чиновники специально спустили воду из водохранилища, спасая нефтебазу. Дмитрий Горбатов комментирует это так:

— Есть такая штука — когнитивные эвристики, типовые способы анализа проблемы. В условиях нехватки времени и информации мы часто начинаем ориентироваться по единственному признаку, который бросается в глаза. Например, в нашем менталитете есть такая эвристика: масштаб причин должен соответствовать размерам последствий. Если последствия катастрофичны или потенциально катастрофичны, причину нужно искать такую, которая соответствовала бы этим последствиям. И мы легко выдвигаем обвинения против наших государственных деятелей или кого-то еще, если они обладают какими-то совершенно неприемлемыми характеристиками.

И неважно, кто окажется в роли «они»: таджикские гастарбайтеры, евреи, либералы, чиновники, американцы, полицейские. Главное, что есть «мы». Это базовая, еще со времен пещер и саблезубых тигров, потребность нашего сознания.

Почти каждый из нас живет с убеждением, осознанным или не очень: «Я хороший, я порядочный, я честный, я умный». И если что-то будет угрожать этому ощущению, в качестве защиты могут использоваться слухи. Скорее всего, именно этот механизм объясняет обилие негативной «информации» об известных личностях. Она греет наше сознание, оправдывает нас.

Мы не смогли достичь их уровня, но у них есть дефекты, которых нет у нас. Поэтому Путин украл миллиард, Махатма Ганди — гей, Алла Пугачева — алкоголичка, и даже Януш Корчак «на самом деле» не погиб со своими воспитанниками в Треблинке, а тайно бежал в последний момент. Сплетни о «героях-подонках» многим помогают пережить кризис среднего возраста и комплекс неполноценности.

Или другой эффект — иллюзия справедливого мира. Человеческому сознанию комфортнее, когда кажется, что каждый получает по заслугам. Опять-таки снижается тревога: я ничего плохого не сделал, поэтому не могу пострадать. Этот комфорт обеспечивают домыслы о том, что пострадавший тоже был виноват.

— Ты не смотри, что они с виду мирные. Я точно знаю: у них есть специальные лагеря, в которых тренируются боевики. И оружие у них есть, — доверительно рассказывал майор ОМОНа одному из авторов этого материала. Дело происходило во время жесткого разгона очередного «марша несогласных». Омоновцу, прошедшему Чечню, надо было как-то оправдать в своем сознании, почему он теперь ловит посреди Москвы субтильных юношей и девушек. Отсюда и вымыслы о лагерях либеральных боевиков.

Отличить своих от чужих

Любой конфликт или война — это всегда инкубатор слухов. Если человек готов рисковать жизнью ради чего-то, это что-то должно быть максимально ценным, а противник — максимально омерзительным. В лагерях воюющих сторон вам охотно расскажут, как противник пытает и убивает пленных, как измывается над мирными жителями. Стоит перейти линию фронта, и вам поведают те же самые ужасы — только персонажи поменяются.

«Вы видели, как танцуют чеченцы?! Они какие-то вещества глотают, пляшут и входят в транс. После этого могут любого убить», — рассказывали бойцы федеральных войск в Чечне. «Вы когда-нибудь в казармах у федералов были?! Там сплошной алкоголь и наркотики. Солдаты наглотаются и им все равно, кого убивать — хоть женщину, хоть ребенка», — с теми же доверительными интонациями сообщали сепаратисты.

Горбатов по этому поводу пишет: «Мощным средством объединения индивидов является образ врага. Не случайно так называемые слухи о злодеяниях сопровождают те или иные социальные и даже природные катаклизмы, усиливая «мы-чувство», возникшее перед лицом общей угрозы. Группа “чужаков”, наделяемая самыми негативными характеристиками, не может не способствовать сплочению тех, кто столь “контрастно” отличается от них».

Психологи даже выделяют отдельный тип — «слухи, вбивающие клин» или «слухи-разделители». Они не только снижают когнитивный диссонанс, но и усиливают ощущение «мы», принадлежность к группе. И неважно, кто окажется в роли «они»: таджикские гастарбайтеры, евреи, либералы, чиновники, американцы, полицейские. Главное, что есть «мы». Это базовая, еще со времен пещер и саблезубых тигров, потребность нашего сознания.

Жители России рассказывают друг другу о приезжих «кавказцах» и «азиатах», которые насилуют русских девушек. Есть и прямо противоположные «сведения». Социолог Евгений Варшавер вспоминает, как один из мигрантов-мусульман поделился с ним теорией, почему славянские мужчины менее ревнивы, а их девушки более легкомысленны и доступны. Все дело в свинине, которую христиане едят, а мусульмане нет. Оказывается, в мясе свиньи содержится особый гормон, снижающий ревность.

В более конструктивном варианте можно обойтись и без «другого». Тогда группа объединяется перед лицом внешней опасности. «Лица, занятые интерпретацией полученного сообщения, обычно воспринимают проблему как общую, требующую совместных усилий по ее преодолению или одинаковых действий по избеганию. Если же прогнозируемые последствия обсуждаемого события внушают ощутимую тревогу, то предпосылки к переживанию единства и взаимоподдержки еще более усиливаются», — пишет Горбатов.

Модифицировать информацию

Живые существа эволюционируют. От простеньких микробов до сложных организмов с руками, ногами и бородой. То же самое и со слухами. Они изменяются, чтобы лучше приспособиться к окружающей среде. Самые характерные изменения — сглаживание каких-то малоубедительных подробностей или, наоборот, заострение внимания на деталях, которые, очевидно, привлекают внимание и внушают доверие. Последнее время домыслы все чаще обрастают подробностями, которые усиливает эффект или делают картину более законченной и логичной.

— Я выделил и обосновал три тенденции: первая, драматизация, — это когда содержание слухов приводится в соответствие с текущим состоянием аудитории. Люди что-то обсуждали — рассердились, переволновались, испугались… И когда в дальнейшем они будут говорить на эту тему, слухи станут агрессивнее, страшнее, катастрофичнее, — объясняет Горбатов. — Второй механизм — кредитация (от латинского — «верить»).

Люди, как правило, делятся на сторонников и противников слухов: сторонники как-то дополняют «информацию», изменяют, чтобы она стала правдоподобней. А противники сразу ищут сомнительные моменты. Третий — импликация, от слова implico — «тесно связываю, сплетаю». Тут люди заполняют смысловые лакуны: сами объясняют причины и определяют следствия, чтобы лучше понять информацию, конструируют какие-то рациональные или нелепые доводы. Действуют по схеме: «если так, значит, логично будет так».

Напугать, порадовать, удивить

Любой объект можно классифицировать сотней разных способов: «Животные пушистые, животные хищные, животные, принадлежащие императору…» Слухи не исключение. Их можно раскладывать по полочкам и в зависимости от источника, и по степени достоверности, и по силе воздействия на аудиторию. Наиболее популярна классификация на основе тех человеческих эмоций, к которым слухи обращаются.

Нашу потребность удивляться удовлетворяют сенсации. На самом деле Гагарин не летал в космос, Путин собирается жениться на Ксюше Собчак, а Аршавин будет играть в клубе «Терек»… Мы говорим: «Ого!» и с уважением смотрим на собеседника, сообщившего нам эту новость.

Второй тип — слух-мечта. Мы ценим информацию, которая доказывает, что ситуация меняется в лучшую сторону. Вот, например, нам тут сообщили, что скоро зависимость от сигарет можно будет излечить всего одной таблеткой.
Обратный вариант — слухи-страхи. Это про ужасное. Прошлогодний конец света продемонстрировал все возможные сценарии: гигантский астероид, смертельный
вирус, ядерная война, крысы-убийцы, смена магнитных полюсов, взрыв Солнца и так далее.

Можно найти и промежуточные варианты. В своей книге Горбатов приводит исследование ученого из Нигерии (слухи исследуют даже там!) по имени Нвокоча Нкпа. Этот Нвокоча предложил ввести в научный обиход понятие «неосуществления мечты» — своеобразная смесь из желаний и страшилок.

В качестве примера рассказывается сугубо нигерийская история. Якобы десять батальонов хорошо вооруженных белых наемников пытались пробраться по огромным трубам нефтепровода и соединиться с правительственными войсками — это страх. А мечта: батальоны были отравлены газом, созданным учеными, выступающими на стороне повстанцев.

Разобраться в происходящем

Довольно банальный тезис: домыслы возникают там, где людям не хватает информации. Правда, они могут возникать и там, где информации слишком много, но она не складывается в единую картину, да и понять степень ее достоверности нелегко. Поэтому в эпоху интернета слухи никуда не делись, наоборот — распространяются с бешеной скоростью.

Информация о происходящем нужна не только для того, чтобы принимать решения. Законченный образ события — это потребность человеческого мозга, сформировавшаяся все в те же времена пещер и мамонтов. Ты понял, что происходит, и твоя тревога пошла на убыль.

— Более полувека назад один из ведущих американских исследователей слухов Тамотсу Шибутани писал, что перед жителями Хиросимы, которые выжили после бомбардировки, встало множество вопросов. И ответы на них могли дать в тот момент только домыслы. Что это было? Это был гигантский коктейль Молотова? Или это американцы порошок магния сбросили с самолетов, или это новое, невиданное ранее оружие, которое смертоносные лучи вокруг себя распространяет? — рассказывает Дмитрий Горбатов. — Слухи обычно распространяются в ситуации, когда других сообщений нет или им не доверяют, когда нет времени на поиск новой информации или есть какое-то социальное напряжение.

От ощущения неопределенности не спасает даже наличие информации от государственных органов. Есть даже пословица: «Слух не является правдой до тех пор, пока его официально не опровергли».

— Тут важен менталитет как характерная мировоззренческая матрица, присущая носителям определенной культуры, представителям определенной социальной среды. Это та призма, через которую они оценивают происходящее в социальной среде, — говорит Горбатов. — В нашем менталитете тезис о том, что компетентные органы дают правдивую и исчерпывающую информацию, не распространен.

Иногда, впрочем, ложный слух может превратиться в правду. У психологов и социологов есть на этот счет еще один термин — самосбывающееся пророчество. Допустим, пошел слушок, что некий банк вот-вот рухнет. Люди начинают забирать из него свои вклады, и банк действительно разоряется. Или кто-то пускает сплетню, что некая барышня с легкостью вступает в половые контакты. Возможно, девушка до этого была вполне целомудренна, но созданный болтовней окружающих ореол сексуальности в корне меняет ее поведение.

То же самое может произойти и с городской легендой. Например, узнав об измене, жена отрезала ножницами мужу пенис. Этой ситуации в действительности могло и не быть. Но домысел становится сценарием, и в итоге кто-то воплощает его в жизнь. В Таиланде в 1970-х имело место массовое отрезание пенисов мужьям (за исследование этого явления на днях даже дали Игнобелевскую премию).
Собственно, слухам часто верят именно потому, что они оказываются правдой. В этом признается и сам социальный психолог:

— Изучая эту проблему, я не раз сталкивался в литературе с тезисом о том, что «слухи рабочего места» всегда точны, и я много раз убеждался, что это именно так. Люди, заинтересованные в достоверной информации, проверяют, уточняют и дополняют полученные от других сведения. Таким образом, подобные слухи постепенно приближаются к правде даже в том случае, если первоначально они представляли собой продукт чей-то на редкость буйной фантазии. Слухи — не то, что пассивно передается, а что дополняется и изменяется в процессе их обсуждения.

Досье:

Дмитрий Горбатов

Профессор, доктор психологических наук. Автор десятков статей: «Психологические закономерности изменения содержания слухов», «Ключевые основания типологии слухов», «Сплетня как средство социализации» и др. К примеру, в одной из своих работ он детально разбирает, как распространяется слух об «иглах, зараженных СПИДом», которые якобы маньяки тайно оставляют в кинотеатрах. В конце прошлого года вышла его книга «Психология слухов и сплетен».

Гордон Олпорт

Классик американской психологии. Создал собственную концепцию личности в противовес популярным тогда психоанализу и бихевиоризму. В 1947 году вместе с Лео Постмананом опубликовал фундаментальный труд «Психология слухов». «В том значении, в котором мы будем использовать данный термин, слух — это информационное сообщение, которое распространяется между людьми, как правило, в устной форме, без предоставления доказательств его достоверности», — писали авторы.