21 августа 1911 года итальянский художник и декоратор выскользнул из шкафа в Лувре, где он прятался всю ночь, подошел к Моне Лизе, вынул ее из рамы и незаметно покинули здание. Прошло 24 часа, прежде чем кто-то заметил ее отсутствие. Дело в том, что Лувр был закрыт на техническое обслуживание и все подумали, что кто-то снял картину, чтобы сфотографировать или почистить...

Музеи были и остаются удивительно слепы к преступлению, даже когда речь идет о краже самой известной картины в мире. Или, возможно, не самой знаменитой, ведь в 1911 году Мона Лиза еще не была всемирно известной.

Существовали гравюры, хотя собирательный портрет Леонардо да Винчи, над которым он работал в течение нескольких лет, оказалось чрезвычайно трудно скопировать в виде гравюры. Были фотографии: французская полиция распечатала 6,5 тысяч экземпляров для распространения на улицах Парижа сразу же после ее исчезновения, чтобы не дать о ней забыть.

Эти фотопортреты могли быть использованы для сравнения с подделкой, которая могла появиться под видом оригинала. Так как красочный слой Моны Лизы покрыт тонкой вуалью трещин, которые могут образовываться на поверхности картин от старения, их рисунок было сложно подделать. “Морщины” были ее безошибочным паспортом.

Сто лет назад слава картины была ограничена западом, где она была превознесена до небес романтической популярности с тех пор, как критик Уолтер Патер в своём эссе 1867 года о да Винчи выразил своё мнение, описав фигуру на картине, как своего рода мифическое воплощение вечной женственности, которое «старше скал, меж которых оно сидит» и которое «умирало множество раз и изучило тайны загробного мира».

Картину еще ожидало настоящее признание: сейчас это кажется немыслимым, но в те дни репродукции Моны Лизы только обрели популярность. Что на самом деле объединило лицо и имя, так это освещение в прессе, вызванное кражей. Каждая крупная европейская газета написала об этом, и каждая статья была проиллюстрирована репродукцией картины. Французская l'Illustration даже подготовила разворот, расписав историю, что Леонардо был влюблен в свою натурщицу, и пообещала за пару недель изготовить цветную репродукцию. Миллионы людей, которые, возможно, не видели ее и даже никогда не слышали о ней, вскоре стали экспертами по украденной картине.

Одним из первых подозреваемых был Пабло Пикассо. Художник не имел ничего общего с преступлением, но он сразу же попытался избавиться от некоторых статуй, которые, как оказалось, были украдены из того же музея. Поэт Гийом Аполлинер тоже был допрошен. Обвинения не были предъявлены, хотя подозрения преследовали Пикассо некоторое время - несомненно, великий художник теоретически мог желать великую картину. В течение почти двух  расследование не давало результатов.

Картина была в Швейцарии или Аргентине. Или в холодной квартире в Бронксе, или секретной комнате в особняке JP Morgan. На самом деле она никогда не покидала Парижа, пока вор, Винченцо Перуджиа (Vincenzo Perruggia), не отправился во Флоренцию в декабре 1913 года к флорентийскому дилеру по имени Альфред Джери (Alfred Geri), который, как он надеялся, должен был помочь ему избавиться от этого не продаваемого заложника за наличные.

Джери подыграл, даже пригласил директора галереи Уффици на встречу в Albergo Tripoli-Italian (само собой разумеется, что потом его быстро переименовали в «Отель Джоконда»). Картина была извлечена из чемодана с двойным дном. Трещины по красочному слою были идентифицированы, и Джери сразу же вызвал полицию…

Что думал Перуджиа по поводу жуткой, загадочной, высокомерной, изысканной, далекой, сатанинской (назовите ее, как пожелаете) Моны Лизы, которая была более или менее близкой ему в течение двух долгих лет?

Сначала он держал ее в шкафу, затем под плитой на кухне, и, наконец, в чемодане с двойным дном. Какое-то время он тщеславно выставлял ее открытку на каминной полке, и в письме к Джери он подписался как Леонардо Винченцо. Но довольно скоро ему уже трудно было на нее смотреть, невозможно жить с ней - есть данные о неоднократных попытках продать картину.

Винченцо Перуджа. Лист из уголовного дела.

Объект, украденный Перуджиа, написан на прямоугольной доске из тополя, высотой всего 77 см — «даже меньше размера современного телеэкрана!», как заметили американцы в 1950-х.

Картина вызывает противоположное ощущение, что она намного больше, чем можно было ожидать. Может быть, потому, что Мона Лиза масштабируется в уме до размеров бесконечного числа открыток и репродукций. На самом деле, запертая в бетоне за тройным слоем пуленепробиваемого стекла, она кажется настолько же большой, как любой заключенный преступник.

Как Мона Лиза выглядела в 1911 году, мы никогда не узнаем. В настоящее время ее фотографии и слава идут впереди нее, так что при каждом просмотре она оценивается с пристрастием: похожа ли, выглядит ли иначе, насколько соответствует нашим ожиданиям?

Радость увидеть любую картину в реальности прежде, чем ее карликовые репродукции или еще хуже – в ложном сиянии компьютера, уже почти не доступна. Но вряд ли стоит спорить, что портрет Леонардо представляет собой особый случай. К примеру, ее красота. Мона Лиза - человек, а не живопись - была воплощением красоты для многих писателей и певцов XIX-XX веков. Для меня она совсем не в тех “бурундучьих” щеках, близко посаженных глазах и лишенном волос лице.

Она известна даже фрагментами – сутулый силуэт, самодовольно сложенные руки. Но мне трудно поверить, что ее место в культурной жизни действительно имеет отношение к внутренней красоте – ее самой или живописного образа.

Фотографии места преступления прошлого века демонстрируют не пустой стеклянный ящик, как это было бы сегодня, или большое пространство на голой стене, а лишь узкий зазор между Тицианом и Корреджо – как место отсутствующего зуба.

Тысячи людей пришли, чтобы посмотреть на пустое место, на этот предмет разговоров. Людей пришло намного больше чем обычно, когда еще картина была на месте. В этом было что-то привлекательное, совсем не пустота.

Четыре железных крючка и пыльное очертание: призрачный след живописи. Не хватало улыбки, или она висела в воздухе, как у пресловутого Чеширского кота? Некоторые утверждали, что чувствовали ее вибрацию, как при прощании с покойным. И это был венец славы Моны Лизы - коварный акт исчезновения.

Улыбку сложно изобразить. Она почти всегда немеет и умирает на холсте. У Моны Лизы она загадочная лишь благодаря технике “сфумато” Леонардо. Дымчатые, неясные, размытые очертания лишают возможности увидеть, как улыбка заканчивается в уголках губ, - она просто исчезает, буквально ничем не ограниченная.

“Сфумато”, конечно, не единственное, что делает ее улыбку таинственной. Есть много способствующих факторов, но в первую очередь это полное отсутствие какого-либо видимого контекста или события, которое может помочь объяснить эту своеобразную улыбку. Вазари все свел к интермедии: Леонардо нанял музыкантов и шутов, чтобы развеять натурщицу от скуки. Некоторые думают, что она вспоминает о потерянной любви.

Но если Моне Лизе дать ребенка, ее улыбка станет блаженной, и она будет выглядеть, как светская Мадонна. Поместите туда пару шутов, и она станет вежливой и даже неодобрительной. Историк искусства Эдгар Уинд (Edgar Wind) поместил ее в две разные сцены, чтобы проиллюстрировать эту точку зрения и смог показать, что та же самая улыбка может выражать горе при Распятии или хмельное удовольствие на разгульном пиру.

Мона Лиза улыбается, но почему? Все множество интерпретаций ее улыбки – одинокая, трагическая, застенчивая, неудобная, высокомерная и даже зловещая – объясняется отсутствием объяснений. Но от чего они зависят, и зависели в 1911 году, так это в значительной мере от отсутствия ее бровей. У нее такой странный вид – оголенное лицо, или как будто химиотерапия оставила свой горький след, лишив ее не только бровей, но и ресниц. Хотя брови действительно важны, так как они придают четкость изображению не только глаз, но и всего лица.

Брови Моны Лизы были на месте при жизни Леонардо. Посетитель его дома во Франции, где художник работал в свои последние годы на французского короля Франциска I, упоминает их.

Вазари, великий историк искусства Возрождения, так описывает картину: «Глаза блестели и были влажными, как будто в реальной жизни. Вокруг них красноватые пятнышки и волоски, изображенные с чрезвычайной искусностью. Брови не могли быть более естественными: волосы растут густо в одном месте и реже в другом в соответствии с порами кожи…». С бровями она по-прежнему глядела бы из глубины неспешных мазков кисти Леонардо, но без абсолютной загадки…

После падения аристократии во времена Французской революции живопись стала частью публичной коллекции Лувра. Одним из доводов в защите Перруджиа во время суда, было то, что мотивом кражи Моны Лизы были не деньги, а желание вернуть картину на родину и свершить возмездие за грабеж Наполеоном произведений искусства в Италии. Но Мона Лиза не была украдена у итальянцев.

Итальянская пресса, возможно, была тронута его заявлением, но не присяжные на суде. Перуджиа был осужден на 12 месяцев в 1914 году. В конце концов, он вернулся во Францию и открыл магазин красок в Haute-Savoie, а Мона Лиза с триумфом проехала по Италии, прежде чем она тоже вернулась во Францию.

Что стало следствием этой, самой известной из всех, краж произведений искусства? Во-первых, массированное копирование: благодаря кинематографу и печатным станкам, изображение Моны Лизы, ее лица, разошлось по миру, и с каждым лицом – повторение всех рассказов о ее улыбке, ее сверхъестественных силах и так далее.

Еще в 1930-х годах французские политики предлагали, чтобы у Моны Лизы была своя собственная отдельная галерея, «потому что все туристы приезжали, чтобы увидеть ее». «Люди приходят не смотреть на картину, — сказал Роберт Хьюз (Robert Hughes), — а для того, чтобы сказать, что они ее видели».

С этого момента Хьюз отмечает тлетворный рост чрезмерно раздутого арт-рынка. Но влияние на музейную культуру было тоже разрушительным. Посетители должны пройти к ее галерее в Лувре и посмотреть, излучает ли она все еще свои жуткие чары.

Если вы верите, что можно не спеша посмотреть на картину, то Мона Лиза последняя в ряду тех работ на земле, с которыми это вам удастся. Вы отстоите очередь, чтобы взглянуть на нее из-за извилистого кордона секьюрити, как в аэропорту, чтобы улучить свой короткий момент и сразу же проследовать дальше.

И хотя я не могу обвинить только Перруджиа в этом стихийном бедствии, и в том, что почти никто не смотрит на колоссальную картину Веронезе «Брак в Кане» в той же галерее, такую же большую, как и безразличие к ней, кража Джоконды в прошлом веке способствовала росту известности картины во всем мире и тому, что идея женщины с таинственным прошлым все еще здесь, преследуя настоящее время: спектакль в витрине продолжается...