Один мой коллега, который приехал в Кишинев уже женатым человеком и, как ни странно, живет здесь примерно лет двадцать, когда-то удивлялся: "Почему, когда здесь встречаются два незнакомых человека, сразу начинают выяснять, кто в какой школе учился?". Да это ж город такой был! Раньше здесь все друг друга знали. Если не лично, то заочно, через знакомых. И если даже этим заочно знакомым людям никогда так и не довелось встретиться (в чем я лично очень сомневаюсь), то будьте уверены: они все равно располагали друг о друге массой сведений - кто где учился, кто с кем дружит, кто на ком женился, сколько человек было на свадьбе и как выглядела двоюродная тетя жениха. Такая популярность никого не раздражала. Разве что удивляла гостей столицы. Но им объясняли: это в традициях Кишинева, что тут непонятного?

Старые кишиневцы - не по возрасту, а по духу - узнают друг друга издалека. И тут же начинают искать общих знакомых. До сих пор. Причем неважно, в какой точке мира происходит их беседа. Как-то в Израиле мы с мужем познакомились с симпатичной супружеской парой, приехавшей сюда из Кишинева лет тридцать назад. Поговорив минут этак десять, выяснили, что у нас есть общие друзья: академик Борис Цукерблат и его супруга, известный в Молдове историк Клара Жигня несколько лет назад перебрались из зеленого Кишинева в пустыню Негев, в Бэер-Шеву. Мы - уже все вчетвером - тут же поговорили с ними по телефону и назначили на следующий день встречу в приморской Герцлии. И там, в ресторане, когда снова начали выискивать общих знакомых, обнаружилось, что Борис Цукерблат дружит с американским бизнесменом Даниилом Сахновским, с женой которого мой муж учился в одном классе. Более того, именно в это время чета Сахновских тоже гостила в Израиле. Так, спасибо кишиневским традициям, мы встретились и с ними. И, конечно, всласть повспоминали наш когда-то замечательный город.

По стопам Анны Карениной

Проспект Штефана чел Маре, который до сих пор многие по привычке называют проспектом Ленина, четко делил Кишинев на две части. Верхняя, с ее красивыми особнячками, построенными еще до войны, всегда считалась престижной. Нижняя - с приземистыми домишками, узкими кривыми улочками и шумными базарами - была как бы вторым сортом. И хотя ее обитатели не могли похвастаться ванными, туалетами и газовыми плитами в квартирах, все же повод для гордости у них был. Да еще какой! Именно в этой части города, в заезжем доме купца Наумова на улице Антоновской, 19 около двух месяцев жил когда-то Александр Сергеевич Пушкин. Он бродил именно по этим хитросплетенным улочкам и переулкам, а не по надменной Садовой (теперь Матеевича), которой, кстати, в его времена и в помине не было.

Впрочем, соседство с духом великого поэта снобизма обитателям нижней части Кишинева не прибавляло. Тут царила соседская демократия. В крохотных дворах, где хозяйки летом варили то варенье из белой черешни (обязательно с лимоном!), то сливовое повидло, с утра до поздней ночи толпилась ребятня. Здесь, во дворах и на глазах у всех, происходили самые важные и самые интересные события в жизни.

Тут были драмы почище шекспировских. Ну, например, почтенный муж семейства полюбил домработницу, девушку из деревни. Но одновременно он безумно любил жену и расставаться с ней не собирался. Домработница родила ему ребенка. Счастливый отец торжественно объявил об этом супруге. Но та отчего-то его радости не разделила. Она в слезах выскочила во двор и бросилась к соседке: "Мадам Муся (здесь все были предельно воспитаны), у вас есть железнодорожное расписание?". - "На что вам, мадам Циля?". - "Хочу узнать, когда приходит московский поезд, и под него броситься!". Всплеснув руками, мадам Муся созвала других соседок. Мадам Циле сочувствовали, успокаивали и объясняли, что московский поезд приходит очень поздно, когда уже темно, и как она дойдет до вокзала? Мадам Циля с этими доводами согласилась и прожила еще много лет. И все это время рядом с ней была ее помощница-соперница-домработница. Она самозабвенно ухаживала за своей хозяйкой - и когда та состарилась, и когда совсем слегла. И потом еще много лет ходила на могилку мадам Цили. Поминала ее и по православному и по иудейскому обычаям. И дочь этой домработницы тоже поминала мадам Цилю, а потом куда-то уехала, говорят, в Израиль.

Не зная броду, не суйся на Бродвей

Кишиневское лето вкусно пахло жареными перцами. Этот запах кочевал из года в год, из десятилетия в десятилетие. Он окутывал знойный город, словно шалью, и уравнивал в правах все его районы. Перцы жарили и на аристократической Кузнечной (ныне улица Бернардацци), и на Советской (теперь Рава Церельсона), в растущих, как грибы после дождя, новостройках-хрущевках Рышкановки и Ботаники, на зеленой Малой Малине и шумной рабочей Отоваске. Даже, представьте, жители элитных сталинских домов на самом проспекте Ленина ужинали жареными перцами. А через раскрытые окна доносились в кухни с улицы не гудки автомобилей, как сегодня, а гул голосов. Вечером проспект Ленина становился Бродвеем, который принято было называть просто Бродом.

Ходить по Броду - это было круто! На маленьком пятачке между улицами Котовского и Пушкина по вечерам гуляла продвинутая молодежь. Если кто-то случайно попадал в эту модную разноцветную толпу, на него не обращали внимания. У Брода были свои правила.

Походка. Она должна быть ленивой, чуть вразвалочку. Чтобы стопа немного косолапила. Чтобы, шагая, приподниматься на носок. Походка выдавала своих. Ей следовало учиться и учиться.

Одежда. Естественно, все самое модное. Водолазки, тянучки, яркие приталенные рубахи с остроконечными воротничками и крупным рисунком. Махровые носки и вельветовые тапки - махра и мокасы. У крутейших - туфли на сумасшедшей платформе: шкары, или колеса. Брюки-клеш - клеша.

Джинсы стоили сумасшедших денег, больше, чем зарплата инженера. Слово "джинсА" произносилось не с презрением, как теперь, а с благоговейным придыханием: позволить себе такую роскошь (ее еще найти надо было!) могли лишь единицы. Добиться эффекта "потертости" штанов можно было вывариванием. У обитателей Брода было несколько специальных рецептов, которыми делились лишь с ближайшим окружением.

На Броде было не принято удивляться. Даже если было очень любопытно, здесь старались сохранять равнодушный и несколько утомленный вид. Это создавало ощущение загадочности и особой привлекательности.

Вспомним о "Юности"

Каждое лето в Кишиневе происходили события мирового значения, например, открытие танцплощадок. Это теперь молодежь может танцевать во всяких там диско-клубах круглосуточно и круглогодично. Раньше это развлечение было сезонным. Вдоволь нагулявшись по Броду, показав себя и посмотрев на других, многие завзятые "бродвейцы" отправлялись на "Юность" в Долину Роз или на "Улыбку" возле Комсомольского озера.

На невысоком подиуме играл ансамбль. Несколько электроинструментов, репертуар из модных советских ВИА (вокально-инструментальных ансамблей) и пара-тройка песен из "Битлов". Тогда еще не было понятия "фанаты", но фанатки уже существовали. Трясясь в шейке, девушки старались пробраться поближе к музыкантам. Познакомиться простой безвестной студентке или старшекласснице с каким-нибудь бас-гитаристом с танцплощадки было почти так же невозможно, как сегодня, например, с Тимати. Но, увы, чаще всего девушек (которые приходили сюда стайками) интересовали именно эти вдохновенные и недоступные личности. Редко когда их вниманием завладевал какой-нибудь парень из танцующих рядом. И практически никогда не удостаивались даже взгляда те бедолаги, которые не могли заплатить за вход и толпились вокруг "Юности" или "Улыбки", слушая музыку и со стороны наблюдая за развитием событий. Среди зрителей было много пэтэушников (учащихся ПТУ), одетых в одинаковую форму.

Иногда, когда танцы заканчивались, между зрителями и теми, кто выходил с танцплощадки, начинались потасовки. Это называлось "помахаться". До серьезных драк дело не доходило, однако во избежание недоразумений вокруг танцплощадок начали дежурить милиционеры. "Юность" они иногда охраняли даже с собаками.

На аллеях тенистого парка

Милиция охраняла не только танцплощадки, но и вечерние парки. Теперешняя конная полиция - это то новое, которое называют хорошо забытым старым. И в шестидесятые, и в семидесятые по темным аллеям всех городских лесопарков гарцевали на лошадях милиционеры. Целующихся парочек они не трогали, но вот если ловили кого за распитием на лавочке самого дешевого "Вин де масэ" из бутылки, отправляли в опорный пункт для разбирательства.

В летние дни в парках было многолюдно. Плотность загорающих на пляже Комсомольского озера была не меньше, чем на морском побережье в Затоке, например. В конце пятидесятых главной достопримечательностью озерного пляжа был ресторан "Чайка", который многие почему-то называли "Ласточкой". Но что в имени? Главное ведь содержание. А оно было вкусным и дешевым. Именно поэтому "Чайку"-"Ласточку" так любили кишиневцы, и поверьте, каждый, кто хоть однажды там побывал, вспоминает об этой точке общепита с ностальгией и по-прежнему считает ее самой лучшей, несмотря на обилие ресторанов, ресторанчиков и баров в теперешнем Кишиневе.

А в парке Пушкина был ресторан "Норок". С торца кинотеатра "Патрия", в подвальчике - "Крама" с удивительным скрипачом. Попасть в эти заветные места рядовому гражданину было практически невозможно. Обедать там дорого, а ужинать - не пробиться. Но демократичный народ не унывал: во-первых, напротив "Патрии" была забегалока "Фокушор" с мититеями и кырнэцеями. А во-вторых, можно было, купив в уличном киоске пирожок с мясом, уютно утроиться на "восьмерке". Так назывался один из уголков парка Пушкина, где вокруг толстых стволов столетних шелковиц кругами располагались скамейки.

Кого только не было на этой "восьмерке"! Молодые мамаши с колясками, интеллигентного вида дедушки с газетами, студенты с конспектами, непризнанные гении с вдохновенными взорами и городские сумасшедшие, над которыми, впрочем, никто не смеялся. А по вечерам сюда приходили компании с гитарами. И в зависимости от того, какое десятилетие стояло на дворе, пели песни.

А потом вдруг как-то незаметно все изменилось. Тот город исчез. Осталась в прошлом ленца и неторопливость южной столицы, улицы заполонили иномарки, базары и базарчики, магазины и магазинчики с яркими разноцветными вывесками. И Кишинев приобрел совершенно другой облик. И каждый раз вспоминается цветаевское: "Торжественными чужестранцами проходим городом родным". Или окуджавское: «Хоть флора там все та же, да фауна не та».

Юлия СЕМЕНОВА

Facebook...