Республика Молдова отмечает 75-летие Ясско-Кишиневской операции и освобождения Кишинева. О тех днях рассказывает их свидетель - бывший министр мелиорации МССР, бывший министр социального обеспечения Советской Молдавии, член ассоциации экс-членов правительства Александр Кишларь (на фото - слева, с бывшим министром иностранных дел МССР Петром Комендантом). 

- Около трех лет далеко на востоке шла война. Но только в начале 1944 года отец начал прислушиваться к глухим взрывам, доносившимся, как он говорил, из-за Днестра. Гул с каждым днем нарастал. В нашем селе Рэкэрия заговорили, что к нам приближается война. И снова уехали  примар и мои учителя. Среди жителей села расползались слухи, мои родители постоянно испытывали тревогу. Трудно было предположить, что будет с нами, если этот огненный вал докатится до нашего села. Люди не знали, как вести себя в условиях боевых действий. Наш родственник Григорий Андроник был участником Первой мировой и знал, что такое война. Он порекомендовал односельчанам готовить простейшие бомбоубежища. Хорошо помню, как это было у нас дома. Отец с несколькими соседями вырыли во дворе большую яму. На нее наложили ряд бревен и засыпали толстым слоем земли. Получился хороший погреб. Здесь можно было разместить несколько семей. А когда артиллерийская канонада стала четко прослушиваться, мы заготовили запасы продовольствия и воды.

Правда, воспользоваться этим сооружением нам не пришлось. В начале марта как-то неожиданно, из-за пригорка в село начали входить колонны военных. Они запрудили все улицы. Солдат в селе стало больше, чем жителей. Среди этих людей многие были в гражданской одежде. Говорили, что это украинские партизаны влились в части регулярной армии. Повсюду звучала речь русская, украинская, грузинская и почти всех народов тогдашней огромной страны.

Солдаты начали размещаться по домам сельских жителей. В нашем доме в двух комнатах сколотили двухъярусные нары, и на них разместился караульный взвод. Во дворе под раскидистым орехом окопалась машина, нашпигованная аппаратурой связи.  В некоторых дворах начали дымить армейские полевые кухни, распространяя запах приготовленной пищи.

Прошло немного времени, и на лугу рядом с селом приземлилось несколько десятков легких двукрылых самолетов У-2. Мы, детвора, называли их кукурузниками. Видя все это, отец говорил матери, что военные надолго задержатся в селе. И действительно, фронт стабилизировался по линии Унгены – Орхей - Дубоссары. И войска перешли к обороне. В северной части Молдовы уже была советская власть, а на остальной территории республики еще хозяйничали фашисты. Наше село стало прифронтовым на все лето. В этой обстановке родители не выпускали нас за пределы села. Даже скот пасли взрослые. Однако крестьяне вовремя провели весенне-полевые работы. Нас с сестрой оставляли дома, и солдаты брали на себя обязательства присматривать за нами.

Надо сказать, что военные относились к нам очень доброжелательно, хоть мы доставляли им немало хлопот. По вечерам без нас не обходилось ни одно культурное мероприятие, будь то концерт или киносеанс. Помню, как приезжала кинопередвижка. Киномеханик в выгоревшей гимнастерке выбирал места для демонстрации фильма. Экраном служили крестьянские дома с чисто белой стеной и свободной площадкой для зрителей. Мы, детвора, напрашивались в помощники. Помогали переносить из машины аппаратуру, протягивали кабель, извещали солдат и односельчан  о предстоящем киносеансе. Когда начинало темнеть, вокруг треноги киноаппарата собирались военные и сельская молодежь.

Нередко во время сеанса кто-то из военных кричал: «Воздух! Фриц летает». Мгновенно выключалась киноаппаратура, электроосвещение. Взоры всех присутствующих обращались к небу. С неописуемым волнением и нескрываемым страхом мы прислушивались к звуку высоко летящего самолета. Однако вскоре экран снова вспыхивал, и фильм продолжался.

Удивительно, но факт: село, забитое солдатами  и военной техникой, за все лето ни разу не подверглось налету и бомбардировке немецких самолетов. Не объявлялись воздушные тревоги, не гремели зенитки, не рвались бомбы. Однако система противовоздушной обороны имелась. В Бельцах был аэродром, с которого взлетали истребители. Мы  часто наблюдали, как парами эти самолеты пролетали над нашим селом. Военные называли их воздушными патрулями. Недалеко от села в терновнике размещались зенитки. По ночам строго соблюдались светомаскировки. Нередко мы наблюдали, как ночью над Бельцами рыскали лучи прожекторов, и слышно было, как грохотала зенитная артиллерия.

В конце августа над Бельцкой степью пролетали на юго-запад армады бомбардировщиков. Шли они эшелонами с определенным интервалом по паре десятков в каждой группе. Через какое-то время они возвращались обратно. Мы пытались их пересчитывать и определить: все ли возвращаются на свой  аэродром. Через пару дней после появления бомбардировщиков мать утром меня разбудила и сказала, что в селе не осталось ни одного солдата, а на пойме больше нет самолетов.  Все ночью собрались и двинулись на запад. Так мне запомнился период проживания в прифронтовой зоне. Уже значительно позже узнал, что в соседнем селе Балан (ныне - Малиновское) размещался  все это время штаб 2-го Украинского фронта. Вполне возможно, что через наше село неоднократно проезжал командующий фронтом  Малиновский…

Осенью того же года из военкомата пошли повестки. Началась мобилизация на фронт всех мужчин призывного возраста. Среди них были и мои старшие братья Иван и Василий. Отец по инвалидности не подлежал призыву. Времени на сборы было мало. Собирали в дорогу второпях. Готовили еду на  дорогу, пекли, варили, бережно укладывали  в самодельные  вещмешки. Давно это было, но часто вспоминаю, как отец, пересилив себя, встал из-за стола и сказал: «пора». Мать заплакала. Все встали и вышли во двор. Улицы были полны людей. Новобранцев провожали всем селом. Их было  много, все шли с рюкзаками за плечами. Мрачным призраком вошёл этот день в моё детское сознание. Мужчины шли по селу к месту сбора, крепко взявшись за руки, и распевали грустные песни.  За ними шли, рыдая в голос, женщины. Мы, малышня, растерянные, не совсем осознавая, что происходит, брели в толпе, еле передвигая ноги. Расставание проходило на краю села. Здесь мобилизованных построили в колонны, и они прямо по полям двинулись в направлении города Атаки. В соседнем городе Могилёв-Подольский был сборный пункт. Провожающие стояли и смотрели родным вслед, пока они не скрылись за холмом. Многим не суждено было вернуться.

Не сразу мы поняли, что с этого дня начался отсчёт невиданных страданий и неисчислимых потерь. Вскоре  в село начали приходить печальные известия. Многие мои односельчане не вернулись с полей сражений. Мне и сейчас помнятся испуганные глаза сельского почтальона, когда ему приходилось приносить казенные письма-похоронки. В такие дни в селе поднимался обморочный крик по мёртвым, потом долго горевали. Никогда не забыть о той первой похоронке, которая пришла в село на отца моего сверстника и соседа Сергея Бабина. Горевало всё село. Тяжёлое  это было зрелище.

Не обошла война и нашу семью. Погиб единственный брат матери Григорий Лозовей. Старший брат  Иван воевал  в зенитной артиллерии и закончил войну в Чехословакии. Василий на фронте не был, но прослужил в армии семь лет… Бывая в родном селе, я всегда навещал нашу соседку тётю Дуню. В её уютной комнате висит на стене портрет человека, знакомого мне с детства. Смотрит на меня её муж, который так и остался  38-летним. Недавно не стало и нашей соседки.

Трудное это было время. События, свершившиеся в то лето, ещё долго будоражили сердца людей. Ещё долго крестьяне относились к новой власти настороженно. Трудно было предположить, сколько это продлится, насколько это прочно. Ведь нельзя забывать, что в то время, в нашем крае уж очень часто происходила смена режимов. Уход румын и приход русских. Потом уход русских и новый приход румын. Затем опять приход русских. И всё это в короткий срок — менее чем за три года.

Крестьяне держались своего хозяйства. Но уход за ним давался не просто. Женщины не справлялись с полевыми работами. Без мужчин они выполнялись с опозданием и не так качественно, как прежде. Часть земли оставалась необработанной. Тогда нам было по 10-12 лет, но мы уже делали всё, что делали взрослые: мотались за плугом, косили хлеб, молотили, ухаживали за скотом. Совсем мало выпало на нашу долю детства. Война принесла в село непоправимую беду и безудержное горе.

Уже точно не помню, каким образом донеслось до нашего села весть об окончании войны. Запомнилось, как люди передавали друг другу эту новость. Это, пожалуй, было самым счастливым днём в жизни матери. Двое её сыновей остались живы. Вскоре начали возвращаться домой наши односельчане. Сначала появились раненые. На каждом из них война оставила свой отпечаток: один прихрамывает, другой костылями постукивает, у третьего пустой рукав гимнастёрки за ремень вставлен…

Запомнилось мне возвращение с войны старшего брата. В тот день мы с отцом работали в поле, занимались пахотой. Я вёл коней по борозде, а  отец шёл за плугом. Неожиданно явилась тётка Мария (по отцовской линии) и сказала, что пришла на смену отцу, а он должен срочно идти домой. Затем что-то сказала папе шепотом. О чём шла речь, я не слышал, но заметил, как отец преобразился. Он пришёл в радостное возбуждение. Мгновенно выбросил всё лишнее из подводы, запряг лошадей и, что было сил помчался в село.

Приближаясь к дому, мы заметили во дворе молодого  солдата в окружении соседей. Это был мой старший брат Иван. Встреча отца и сына была довольно таки эмоциональной. Отца можно было понять: его сын, двадцатилетний парень, солдатским шагом, с боями прошёл по Европе до Чехословацкого города Бреслау, где его застал конец войны. И вот он дома, живой и здоровый!