Лилия Шарагова советует тем, у кого есть румынский полис, отправляться на лечение в соседнюю страну, хотя у нас в республике очень много отличных врачей.

Лилия Шарагова – врач-кардиолог высшей категории. У нее за спиной многолетний опыт работы и много спасенных сердец матерей и детей. В 2018 году она узнала, что у нее рак. Поскольку ежегодно в начале февраля на международном уровне отмечается Всемирный день борьбы с раком, мы отправились побеседовать с Лилией Шараговой о ее диагнозе, работе в кардиологии и о том, как держать руку на пульсе событий, которые, кажется, выходят из-под контроля.

— Г-жа Шарагова, как Вы узнали о том, что у Вас рак?

— Это была халатность с моей стороны. За границей говорят, что нужно делать маммографию раз в год или раз в два года. Я врач, и мое рабочее время совпадает с рабочим временем моих коллег, поэтому я думала, что у меня нет времени, чтобы ходить на проверку. Я прошла УЗИ в октябре 2017 года, потому что поблизости был маммолог. И я сказал себе – пойду, покажусь. Я знала, что не делала маммографию в течение очень многих лет. Другими словами, я думала, что нет никаких факторов риска. Так я себя успокаивала. Я сходила к маммологу, меня прощупали, сделали мне УЗИ и сказали, что я в порядке. На этом я успокоилась. 19 мая 2018 года я с сыном пошла на Ночь музеев.

Так случилось, что мы сели в автобус, где произошла ссора между двумя парнями, и мы были рядом с ними. Я не сказала им ни слова, и все в транспорте молчали. В какой-то момент один обругал другого. Ему градус ударил в голову, и он послал другого. Тогда он сильно ударил меня локтем в грудь. Я ничего ему не сказала, я понимала, что он не хотел меня ударить и сделал это непроизвольно. Когда они начали драться, люди растащили их. Я не хотела портить вечер, и мы пошли на Ночь музеев. Вернувшись домой, я прощупала себя. Ничего не было видно. Это была суббота. Только в четверг я увидела большой синяк сбоку на груди. В пятницу я пошла к маммологу, мне сделали УЗИ и сказали, что видна гематома. Это было летом. В августе я пошла на маммографию и там обнаружили три узла. Внезапно мне сказали, что это рак. Женщина из лаборатории целенаправленно подошла ко мне и сказала: «Это рак».

— Что произошло дальше?

— Я шла по тому коридору и говорила: «Боже, я не могу поверить, что ты позволяешь, чтобы от удара возник рак. Этого не может быть. Я не согласна». Мне нужно было пройти биопсию, чтобы выяснить, какой у меня тип рака. В широком смысле, чем «питается» этот рак? Узнав это, понимаешь, что можешь сделать, чтобы его заблокировать. Мне помогла подруга из Франции, и я получила результаты проведенного там анализа, который показал мне, что это тот тип рака, когда мы не знаем, чем он подпитывается. И тогда я начала химиотерапию, думая, что это может помочь. В моей ментальной схеме я рассчитала, чтобы последнюю сделать до Нового года.

Я не знала, что они тяжело переносятся, что падают лейкоциты. Я очень часто простывала и получала антибиотики. На фоне низких лейкоцитов они не могли провести мне следующий курс. Спустя время я решила сделать румынский полис и поехала на консультацию в Румынию. Там все было очень просто, раз у меня был полис. Они предложили мне операцию и последующее терапевтическое лечение – все бесплатно. Теперь я собираюсь к ним на проверку. Но хожу и сюда, к нам. Я делала и соблюдала все, что предполагала моя терапия.

— Вы продолжили работать, даже узнав о диагнозе?

— Я узнала о диагнозе в августе и проработала до Нового года. После, врачи сказали, что мне станет намного хуже, если я продолжу работать. Я не успевала побороть одну инфекцию, как настигала другая. Сейчас я снова вышла на работу. Далее я регулярно буду проверяться в Онкологическом институте. Я должна поехать в Клуж, тоже на проверку. Насколько я знаю, они держат на учете в течение пяти лет. Хотя в Румынии я видела рецидивы и после семи лет. Но я не боюсь. На одном из августовских обследований женщина сказала мне: «Хорошо, что они Вас ударили, потому что там Вы узнали о раке. То, что я вижу, не могло появиться недавно». Так что благодарю Бога за все и иду дальше.

— Что изменил в Вашей жизни данный диагноз?

— Этот год научил меня очень многим вещам. Одной из них является то, что я должна ценить время. Я ни о чем не сожалею, даже благодарна за то, что со мной происходит. Так я создала для себя другую шкалу приоритетов. То есть то, что раньше было приоритетным, становится неактуальным. Понимаешь, насколько важно проводить время с близкими людьми. Потом, так много людей пришли мне на помощь… Люди, от которых я даже не ожидала, люди, которых я не знала, люди из-за границы, которых я консультировала десятилетия назад, и которых я даже не помню, они написали мне, что хотят помочь мне деньгами. И это так приятно и важно! Бог открывает небо и покрывает все нужды. Это было впечатляющим для меня. Это научило меня не бояться.

— Как Ваша семья отреагировала на весть о раке?

— Отец помог мне деньгами, было много трат, в том числе на дорогу. Отец однажды сказал мне со слезами на глазах, прежде чем он узнал о своем диагнозе: «Мы собрали деньги на старость, когда будем болеть, чтобы не обременять вас. Я не знал, что они будут для тебя. Я отдам тебе все, что у меня есть, только бы тебе было хорошо». Позже, когда я рассказала ему о своем опыте в Клуже, он решил поехать со мной. У отца была аденома предстательной железы. Здесь он оставался на учете годами подряд, а там, в Клуже, через два дня ему поставили диагноз – рак четвертой стадии с метастазами. Так и он начал ездить. Он принимал лекарства и говорил мне, что у него поредели волосы. Он облысел и грустил из-за этого. Однажды я сняла свой парик и сказала ему: «Папа, теперь мы идеально похожи». Он был лысый, я – лысая, мы тогда сделали много совместных фотографий и поддерживали друг друга. Мама, однако, плачет. Она все время плачет. Я не считаю, что это поддержка…

Больше всего меня поддерживали муж и друзья. Дети расстерялись, они не знали, как реагировать в такой ситуации. У меня сыновья 28 и 16 лет. Я осознавала – они не знали, что делать. У меня сложилось впечатление, что младший вообще избегает этой темы. Я понимала, что как мать я должна проявлять любовь, объяснять им, общаться, что все зависит от того, как я себя поставлю: если я буду плакать, если буду закатывать истерики, очевидно, они буду чувствовать себя плохо и беспомощно. Поэтому я решила идти вперед, все вместе идти вперед, с надеждой на то, что все будет хорошо. Маме я сказала – с ней была самая важная беседа: «Если ты будешь плакать, не думай, что я исцелюсь, а я верю, что исцелюсь. Пожалуйста, не подрезай мои крылья». Знаете, в Клуже бесплатной предоставляется консультация диетолога и психолога. И тамошний психолог сказал мне, что я ему предоставила курс лечения, и что он очень рад, когда видит оптимистичных пациентов.

— Вы решились идти на работу, потому что это была своеобразная терапия?

— Нет, я не думаю, что это была терапия. Моя работа довольно напряженная. Я консультирую в поликлинике, а также консультирую пациентов в больнице, хотя и не должна этого делать. Поскольку у них там нет врача, случается, что они звонят мне из разных отделений и просят меня о консультации, в виде исключения, хотя это уже становится правилом. Мне должны дать группу инвалидности. Кто-то говорил мне, что так у меня будет меньше рабочих часов. И я собираюсь использовать их, если это правда. Много лет я работала в режиме нон-стоп. В течение многих лет я не знала, что если не выходишь в отпуск в течение года, то предоставляют еще три дня профсоюзного отпуска. Я очень много работала, и теперь я сожалею об этом. Нехорошо так работать. Это стресс. Мне жаль, что я не научилась расставлять границы раньше. Мне казалось, что я должна сделать все и объять необъятное.

— Как долго Вы работает в медицине?

— Более 25 лет. Я выпустилась в 1991 году, но изначально я была на Кафедре пропедевтики, в тогдашней Железнодорожной больнице. А с 1995 года я работаю здесь, в Институте матери и ребенка.

— Почему Вы решили заняться кардиологией?

— По сути, я хотел быть неврологом. Я была 18-летней девчонкой с золотой медалью, которая верила, что для нее все двери открыты повсюду. Но признаюсь вам кое в чем: в десятом классе я пошла на артистку, даже не думала о медицине. Тогда родители заперли дверь и не пустили меня на второй тур – первый я прошла. И правильно сделали. В то время я читала много литературы о мозге и постоянно задавалась вопросами – почему человек поступает так или иначе, почему выбирает то или иное, от чего зависит настроение человека? Это связано с психологией, но в то время этот предмет не изучался, и мне казалось, что эти вещи изучаются в Медицинском университете. Кстати, в то время моя мама, в возрасте 30 лет, работала с кардиологом, будучи медсестрой во Флорештах. Она ассистировала, по тем временам, очень хорошему доктору, который приходил к нам домой.

Об этой истории моя мама рассказала мне всего несколько лет назад. Итак, этот доктор брал меня на руки, именно меня из всех троих детей, и говорил: «Она будет хорошим врачом». Вероятно, он был своего рода пророком. Это был Божий план, чтобы я стала врачом. Когда я устроилась на работу в Институт матери и ребенка, я думала, что это будет временно. До меня кардиологи работали там максимум по два года. Все бежали с этого места. Это работа с беременными женщинами, с женщинами, которые ложатся на гинекологические операции, и которых нужно подготовить, все избегали этой работы.

Когда я пришла на эту должность, я сказала, что меня не устраивает плохо знать свою работу, и я попросила направить меня на специализацию, чтобы я не открывала кардиограмму и просто смотрела на нее, но и могла ее анализировать. К сожалению, многие врачи не читают кардиограммы, но я убеждена, что все должны ее читать. Кардиология стала для меня самым интересным предметом в медицине, теперь я не понимаю, почему я хотела в неврологию. Все идет от сердца… Даже Библия говорит, что все добро и зло идет от сердца.

— Какие случаи из Вашего опыта остались в памяти?

— В кардиологии видишь пациентов со всех районов, есть беременные девушки, которые приезжают сюда… Я видел случаи, которые не видят врачи из-за рубежа. Есть пороки сердца, которые там оперируют в раннем детстве. У нас есть этот период девочек 89-91 года рождения, период, когда в медицине был хаос. Советского Союза больше не было, и страховой медицины не было. Как следствие, часть пациентов, родившиеся в то время с сердечными пороками, должны были платить, но не имели денег на операции.

Абсурдно, что они не узнали позже, что с полисом их могли прооперировать. Теперь они приходят к нам с неоперабельными пороками сердца. Бывают и трагические ситуации. В этом контексте я хочу сказать, что я видела и настоящие чудеса. Например, два года назад у нас родила пациентка, у которой было сердце с тремя функциональными камерами, и которая отказывалась прерывать беременность. Я, так или иначе, стараюсь поддержать этих пациенток. Если женщина решила сохранить беременность, хотя она противопоказана, я объясняю ей, обрисовываю: «Смотри, должно быть так, но в твоем случае это так, может быть так, может быть наоборот, ты можешь потерять ребенка, у тебя могут быть осложнения… ты должна знать, чтобы принять решение».

С моей стороны, я объясняю так ясно, как могу. Несмотря на риски, многие пациентки предпочитают идти дальше, сохраняя беременность. Именно благодаря им я видела чудеса. Мы поддерживаем связь с ними. Я вспоминаю и другую пациентке, беременную в 16 лет, которая приехала с матерью, у нее была неоперабельная сердечная недостаточность, она была напугана, срок был большим, и прерывать беременность было рискованно. Так что, мы пошли вперед. Она родила. Все прошло хорошо. Впоследствии ей сделали операцию на сердце. Она дала ребенку мое имя.

— Какие моменты приносят Вам самое большое удовлетворение от Вашей работы?

— Я считаю, что хорошо, когда знаешь, что делаешь лучшим образом то, в чем разбираешься. Несколько лет назад на консультацию пришла пациентка. За дверью было шумно. Я писала, что услышала ссору. И та, что была причиной шума, пришедшая вне очереди, зашла ко мне. И если смотреть на внешность, это была 30-летняя дамочка на каблуках, накрашенная. Я сказал ей, что то, как она поступила, говорит об отсутствии воспитания. На что она без тени стыда отвечает мне: «Да, меня не воспитали. Откуда взяться воспитанию? Моя мать умерла при родах, а отец отдал меня в детский дом. Я там голодала, меня избивали, и я научилась хватать у других, потому что у меня тоже хватали. Вот так я и научилась жить. Не ждите от меня воспитанности». Позже мы очень сдружились.

Она была второй в Молдове, кто родил с трансплантатом почки. Супруга ее отца позаботилась о том, чтобы забрать ее из детского дома и отвезти в Румынию для трансплантации. Она сказала мне, что у нее давление, что ей сказали прервать беременность, и что она не хочет. Я поняла, что не имею никакого права ее судить. Я сказала ей: «Хорошо, давай двигаться дальше, сохраняя беременность». Я была счастлива, когда родился ребенок. Это великая радость – видеть, что ты вовлечен в Божье дело. Я не вижу себя отдельно от этой работы, я не могу утверждать, что я делаю это сама. Это непередаваемо – видеть глаза матери после родов, позже они приходят и во время второй беременности…

— Даже если у них такие проблемы со здоровьем?

— Да. У меня была пациентка из Бельц, которая была после инсульта, дрожала в моем кабинете, боясь, что ей посоветуют прервать беременность. Тогда, признаюсь, мне тоже было страшно. Но она не прервала беременность, а пошла дальше. Я сказала ей, что обязательно нужно сделать операцию на сердце. Она не сделала. Через три года она снова приехала беременная, за чем последовал еще один инсульт. Теперь у нее два мальчика, она присылает мне фотографии и поздравления с праздниками…

— Как Вы поддерживаете эти отношения с пациентами посреди событийного ажиотажа?

— Мне интересно жить, общаться с людьми, понимать, как они думают, а также анализировать мои эмоции и мои мысли. Я научилась не создавать свое мнение с первого взгляда …

— В заключение, какой совет Вы бы дали тем, у кого недавно был диагностирован рак?

— Стараться сохранять веру, не паниковать, идти к врачу. Если у них есть полис в Румынии, ехать туда. Я увидела разницу, поэтому говорю это, хотя и у нас есть хорошие врачи. Также, важно, чтобы пациенты рассказывали, говорили о том, что с ними происходит, чтобы они не испытывали подавленности. Если вовремя обратиться, это лечится. Сейчас есть необыкновенные способы. Меня больше всего поддерживала моя подруга, у которой был рак четвертой стадии с метастазами. Вы представляете? Человек с раком четвертой стадии, она смеется, поддерживает вас, идет с вами на биопсию, говорит, что все будет хорошо… К сожалению, моя подруга умерла, но я уверена, что все, что Бог хотел, чтобы она сделала на земле, она сделала. Она болела раком четвертой стадии в течение десяти лет, так что, в любом случае, стоит пойти к врачу…

Каждый день стоит того, чтобы жить. Не нужно ставить на себе крест, грех впадать в отчаяние. Я видела чудеса в кардиологии, и это чрезвычайно воодушевляет меня. Я радуюсь жизни. Когда я шла в больницу и видела очередь пациентов, иногда в углу кто-то плакал, тогда я подходила к нему и обнимала. Я говорила ему, что все будет хорошо, что я врач, и я знаю. Я увидела, что человек напуган, и ободряла его. Важно, чтобы люди не оставались равнодушными. Представь, что это твой ребенок, что это твоя мать… Подойди к нему. Во Флорештах мне известен случай, когда зимой на улице умер мужчина, и никто не подошел, все думали, что он пьян. На самом деле, у него случился инфаркт. Лично на меня этот случай произвел глубокое впечатление. Теперь я подхожу ко всем пьяницам и спрашиваю: Вы пьяны или Вам плохо? Один сказал мне однажды: я пьян и мне хорошо (смеется).

АЛЕНА ЧУРКЭ