В Нью-Йорке на 85-м году жизни от коронавируса скончался молдавский кинорежиссер и публицист Михаил Голер.

Он родился в Бухаресте 29 февраля 1936 года - его отец в это время учился в Бухарестском университете, а мать Рухля Борисовна Бройтман пела в хоральной синагоге и оперетте. «В советское время это вызывало настороженное недоумение у всех начальников отделов кадров, - пишет журналист газеты «Наш голос» Илья Марьяш. - И всем им приходилось объяснять, что родина родителей - город Кишинев - являлся до 1940 года частью королевской Румынии».

После воссоединения Бессарабии с СССР в 1940 году семья вернулась в Кишинев, куда вновь возвратилась из эвакуации в ноябре 1944 года (отец умер в 1942 году в Ашхабаде).

Михаил окончил факультет истории и русской филологии кишиневского педагогического института имени Иона Крянгэ в 1957 году. Работал актером в Русском драматическом театре имени А.П.Чехова, публиковал театральные рецензии в прессе, был ассистентом режиссера на молдавском телевидении, затем на новосибирском ТВ (1961-1964) и в Барнауле. Публиковал театральные заметки в газетах «Советская Сибирь» и «Алтайская правда».

В 1970 году закончил отделение режиссуры ТВ Ленинградского института театра, музыки и кинематографии. В 196-1978 годах работал режиссером телестудии «Телефилм-Кишинэу», затем киностудии «Молдова-фильм». Был телеведущим на молдавском телевидении. Возглавлял молдавское республиканское общество кинолюбителей.

В творческом багаже Голера 60 фильмов, призы всесоюзных и региональных кинофестивалей. Наиболее известная картина – «Мой голос для тебя». Это полнометражный фильм-портрет известной оперной певицы Марии Биешу. Многие годы параллельно с режиссурой был ведущим телепрограмм. Десять лет учил кинолюбителей режиссуре. Преподавал в театральном училище историю русского и зарубежного театра.

С 1991 года жил в Нью-Йорке, писал, работал экскурсоводом, издал две книги об Америке, вел блог.

Редакция газеты «Молдавские ведомости» глубоко скорбит в связи со смертью коллеги, бывшего журналиста газеты "Вечерний Кишинев" Михаила Самуиловича Голера и выражает соболезнования его родным и близким этого чудесного, умного, начитанного и жизнелюбивого человека. Вечная память!

***

Две певицы

Кишинев освободили 23 августа 1944 года, а в начале декабря мы уже были там.

Развалины, старые дома с треснувшими стенами и пустыри, пустыри… Жители, в основном евреи, тонкими струйками вливались в город. Тихо было и пустынно. Запомнилось, как мы, ватага с нашей улицы, на Рышкановке (а это был отдаленный район города, почти деревня) нашли над обрывом, нависающим над городом, немецкий пулемет с зарядной лентой и, естественно, нажали на гашетку, отправив очередь в божий свет как в копеечку. Где-то через полчаса появился пожилой милиционер, молча дал нам по подзатыльнику и, кряхтя и ворча себе что-то под нос, медленно поволок пулемет в отделение. Такие вот времена!

Весной 1945-го по городу зашелестело имя: Сиди Таль.

- Приезжает Сиди Таль! - радостно сказала мама.

- А кто это? – спросил я.

- Певица, - ответила мама. - Таких много не бывает.

Концерт должен был состояться в летнем театре парка Победы. Ряды скамеек без спинок и невысокая сцена с дощатым настилом.

Стало темнеть, гул заполнял все пространство. И вдруг голоса стали постепенно стихать, причем тишина надвигалась как бы волной от первых рядов к задним. Кто-то впереди увидел на краю сцены маленькую фигурку женщины, держащейся за край занавеса, и прошептал: «Это же Сидика!».

Когда все ее увидели и наступила поистине мертвая тишина, она так тихонечко сказала: «Ну вот, евреи, мы снова вместе…».

Боже мой, что тут началось… И крики, и плач, и аплодисменты. Как будто бы каждый представил себе тот путь, который ему пришлось пройти до этой встречи. И память о тех, кто не дожил до этого дня, до встречи с любимой Сидикой!

Зрители долго не отпускали Сиди Таль, а она все пела и пела, говорила и говорила. Потом мы зашли с мамой за кулисы (оказывается, они были знакомы как коллеги) и долго обнимались и плакали. И великая Сиди Таль положила мне руку на голову и сказала, как мне тогда показалось, банальность: «Береги маму. Ты теперь единственный мужчина в доме!».

Теперь я понимаю, что она дала мне главный нравственный завет,  как и подобает настоящей еврейской маме. Больше я Сиди Таль не видел.

С другой большой еврейской актрисой жизнь столкнула меня в 60-е годы, когда я начинал молодым журналистом, увлекающимся искусством. Было время, когда чуть ли не ежедневно я выдавал в родной «Вечерке» по рецензии то на концерт гастролера, то на цирковое представление, то на театральный спектакль местного театра.

И вот концерт певицы из Литвы Нехамы Лифшицайте. Пела она песни «народов мира» и среди них еврейские, на языке идиш. И тут на меня пахнуло моим детским прошлым: вот она достойная преемница Сиди Таль! Я написал восторженную рецензию, которая была напечатана. И не только в «Вечернем Кишиневе». Еврейский писатель, кишиневец, Ихил Шрайбман, показал мне перепечатку моей рецензии в левой идишистской газете Австрии «Найе пресса» с редакционной врезкой: что вот мол, когда западная пресса шумит об антисемитизме в СССР, партийная газета Молдавии с теплотой пишет о гастролях еврейской певицы. Газета эта австрийская была такая «правильная», что ее даже выписывала наша республиканская библиотека. Я честно признался Шрайбману, что мне моя статья даже больше понравилась на идиш, чем на русском. Казалось бы, все отлично, идеологическая прибыль налицо.

Но у начальства своя логика. Со мной стали вести беседы в высоких кабинетах: «А почему вы, товарищ Голер, с таким же блеском не пишете о великой молдавской певице Тамаре Чебан?». Короче говоря, перекрыли мне начисто кислород, и пришлось уехать в Сибирь.

Перед Нехамой Лифшицайте я безмерно виноват. В той злополучной рецензии есть такие строки: «На сцену выходит маленькая, некрасивая женщина…». А далее я расписываю, как талант ее преображает.

Мне рассказывали, что ее маленькая дочка в недоумении спрашивала: «Мама, неужели ты некрасивая?!».

Прекрасный молдавский поэт и эссэист Иосиф Балцан, опекавший меня и помогавший проталкивать в печать мои опусы, осуждающе сказал мне: «Так женщинам не говорят. Чувствуется малый опыт…».

Сейчас, спустя годы, мне хочется сказать ей: милая Нехама, простите меня, молодого самовлюбленного идиота! Конечно же, вы прекрасны. Как всякая женщина, освященная даром, которую поцеловали боги! Вы прекрасны и ныне, и присно, и во веки веков. Может быть только слабым оправданием мне может служить то, что в те дни я ухаживал за своей будущей женой, красавицей Дорой, и все остальные женщины блекли перед ней…В моих глазах, естественно.

Я хотел бы, чтобы эти строки дошли до великой певицы Нехамы Лифшиц, живущей сейчас в Израиле в надежде на прощение (Певица умерла в 2017 году. - Ред.). Но под каждым словом в своей рецензии о том прекрасном концерте я готов и сегодня подписаться.

Еврей с молдавской душой

Задание было рутинным: воспеть в документальном фильме одно из любимых детищ первого секретаря ЦК Молдавии Ивана Ивановича Бодюла – успешно работающее объединение совхоз-заводов Котовского района. Вызывала удивление и некую оторопь только фигура главного героя – генерального директора Абы Яковлевича Гохберга.

Когда мы уже стали ближе и доверяли друг другу, я осторожно поинтересовался, как он попал в эту высокую номенклатуру. Разгадка оказалась простой, как прозрачное летнее утро. До него на этом посту сменилось шесть или семь человек. Кто-то крупно проворовался, у других дело не пошло – место стало проклятым. Туда отправляли как в ссылку, на служебную погибель.  Так что поставили Абу от безвыходности. А у него дело пошло. Высокие урожаи, крепкая дисциплина.

Крестьяне начали прилично зарабатывать, к нему стали возить делегации для обмена опытом. Были у Гохберга две фишки, которые поражали воображение. Все его виноградники были обсажены цветами.

Я спрашивал у Гохберга: зачем ему это было нужно. И он, хитро улыбаясь, отвечал: для красоты. Рабочее место крестьянина должно воздействовать на него красотой. Ведь только она, как утверждал герой Достоевского, спасёт мир. Не знаю, как эти цветочки действовали на крестьян, но на делегации, журналистов, киношников они производили ошеломляющее впечатление: о них только и писали.

Вторая фишка: дом виноградаря. Посреди виноградников, на вершине холма, было выстроено роскошное здание в итальянском стиле. Изысканная мебель, камин с решеткой, спальни, обеденный зал, как в рыцарском замке. С террас открывался роскошный вид на виноградники. Кстати, на сценарии рукой первого секретаря было указано, с какой точки террасы лучше всего снимать круговую панораму.

«Слушай, – сказал мне оператор, – похоже, Бодюл рвется к тебе в ассистенты». Надо ли говорить, что мы в точности выполнили указания хозяина республики. В доме этом принимали и щедро угощали нужных людей, крупных чиновников, иностранные делегации...

Был там и постоянный штат... Я спросил Абу, не накладно ли содержать этот замок. Он ответил, что дом многократно окупил себя. В нем многие вопросы с высокими гостями решались быстро и четко.

В то же время как хозяин он не разбрасывался добром. Я помню, как-то во время съемок мы с ним встретили по дороге телегу, груженную ящиками с виноградом. Аба коршуном набросился на возницу:

«Ты у кого воруешь?! У себя? У своей бригады?». Тот в ответ что-то смущенно лепетал, что-де сына ему надо женить, а вино кончилось...

«А ты, что, не знаешь дорогу ко мне? – со страстью спросил его Аба. – Я хоть кому-нибудь отказал в помощи?». Пристыженный крестьянин только сокрушенно качал головой.   

«Ну вот что, – решил Гохберг, – виноград отвези на склад, сдай под расписку, а завтра с утра приходи ко мне в контору. Там и решим со свадьбой!».

Видимо, под впечатлением от этого эпизода он рассказал мне потрясающую историю из своей жизни. Работал он в маленьком молдавском селе бригадиром. Было это после войны, в страшные голодные годы, на рубеже сорок шестого и сорок седьмого. Тогда власть вычистила у крестьян всё подчистую. Голод был настоящий. И вот молодой бригадир составил акт, что пала лошадь от болезни и была она сожжена, как и положено по инструкции. А на самом деле животину просто забили и раздали мясо по домам. Рисковал страшно: тогда за колоски сажали, но никто из односельчан его не выдал.

У меня было ощущение, что он чувствует себя молдавским крестьянином в большей мере, чем кем-либо другим. Обо всех своих коллегах-молдаванах он отзывался только в превосходных степенях. Даже о человеке, который должен был прийти ему на смену: «О, это такая светлая голова!».

Но больше всего он ценил... жену первого секретаря Бодюла. «Вот у кого многим министрам надо было бы поучиться», – говорил он.

И еще один запомнившийся эпизод. Было громкое дело в республике: известная дикторша телевидения, красавица, поражавшая своим румынским акцентом (это в те-то годы!) убила своего любовника, уголовника, который не хотел прекращать с ней связь. К тому же втянула в это дело своего коллегу, мужчину, который помогал ей спрятать труп. Была она женой известного поэта, красавца. Естественно, ее осудили. И вот, когда в Президиуме Верховного Совета республики рассматривалась ее просьба о помиловании, поддержал эту просьбу только один член Президиума – Герой Социалистического Труда Аба Яковлевич Гохберг: «Женщина запуталась. Она просто не нашла выхода, запуганная этим мерзавцем». Но с ним не согласились:  «Народ нас не поймет!» – был вердикт.

Вот таким мне запомнился герой моего фильма, еврей с молдавской душой Аба Яковлевич Гохберг. 

Как бабушка Эстер Михаила Ульянова в евреи определила

Моя бабушка Эстер, да будет ей земля пухом, была всему нашему роду голова. Без мужа, рано умершего, подняла четверых детей, была в курсе всех событий и правила родственниками ближними и дальними твердой, бестрепетной рукой.

Вернулась она с дочкой, моей тетей Лией, и сыном, дядей Фимой, почему-то не в родной Кишинев, а в маленький районный центр Оргеев. Там семья, возросшая (вернулись с войны сын Сема и зять Санду), вольготно расположилась в доме с небольшим двором. Каждое лето я проводил у бабушки, отъедаясь на сельских харчах и срубая деревянным мечом верхушки бурьяна.

Единственное чем я вызывал ее недовольство, это своей актерской деятельностью. «Подумать только, - говорила она в сердцах. - Там где дед молился, его внук кривляется».

Дело в том, что Русский театр им. А. П. Чехова в Кишиневе расположен в здании бывшей хоральной синагоги. Правда, помещение не раз перестраивалось, и от прежнего мало что осталось, но все же…

Бабушка не могла понять, чем же я занимаюсь, когда я стал кинорежиссером.

- Ты пишешь все это?

- Нет, это делает автор, сценарист.

- Ты снимаешь?

- Нет, это дело оператора.

- Может быть, ты сочиняешь музыку?

- Нет, приглашаю композитора.

- Так за что тебе деньги платят, да еще считают главным? – искренне недоумевала она.

Я любил свою бабушку. Но так получилось, что несколько раз сильно огорчал ее, правда, не желая этого.

Я ее огорчил, когда был напечатан «Бабий Яр» Евгения Евтушенко. Бабушка Эстер прозвонилась ко мне из Оргеева.

- Ну ты читал? - с придыханием спросила она.

- Читал, - ответил я.

– Вот что значит настоящая еврейская душа!

- Бабушка, - изумился я, - он же сам пишет, что еврейской крови нет в нем.

– Ай, что он там пишет… Никакой гой так написать не может.

И тут я, почему-то рассердившись, во всеоружии фактов, начал переубеждать свою бабушку. Рассказал о его белорусских корнях, о станции Зима, о маме, которая в Москве в киоске газетами торгует и с которой я знаком….

Бабушка выслушала мою длинную тираду и печально так сказала: «Ну как же он может так чувствовать боль чужого народа?!». – «Чужого горя не бывает», - убеждал я бабушку.

И вот, годы спустя, всесоюзная премьера телевизионного спектакля «Тевье – молочник» по Шолом-Алейхему с Михаилом Ульяновым в главной роли. И как только закончилось действие - раздался звонок из Оргеева и я услышал ликующий голос бабушки: «Ну, и ты хочешь сказать, что Ульянов не еврей! Ха-ха!». И быстро положила трубку, чтобы я не стал ее переубеждать.

И я, каюсь, не стал этого делать. Так и умерла моя бабушка Эстер, да будет земля ей пухом, в твердой уверенности, что великий русский актер Михаил Ульянов – еврей!

Право первородства

Фильм режиссёра Эмиля Лотяну «Табор уходит в небо» был продан в 112 стран мира. Абсолютный рекорд.

Ни один советский фильм не пользовался таким успехом на мировом экране. Молодую молдавскую актрису Светлану Тома, сыгравшую роль цыганки Рады, он сделал звездой союзного масштаба. Она ездила на фестивали, давала многочисленные интервью. И всегда охотно рассказывала о своем отце. Но никогда о матери. Как будто бы ее и не было.

Но в век интернета нет ничего тайного. Набрал ее фамилию в поисковике - и оказалось: папа Фомичев, русский, а мама – Идес (Ида) Сауловна Сухая. Мамины сестры носят выразительные еврейские имена: Берта, Сарра, Ребекка, Ада...

По еврейским канонам Галахи национальность идет от матери. Одного не понимаю: зачем скрывать это? Разве в принадлежности к еврейской нации есть что-то постыдное? Запрещенное?

Светлана пишет, что фамилию взяла от своей прабабки француженки Тома (с ударением на последнем слоге). И вообще де в ее крови намешано всего, и австрийцев, и венгров… Ох, думаю лукавит народная артистка Молдавии… Нормальными еврейками были ее предки по материнской линии. Только судьба рассеяла их по разным странам. Иначе откуда у нее мама Ида Сауловна?

Впрочем, у этого явления давние даже библейские корни, когда один брат уступил другому свое право первородства за чечевичную похлёбку. Не так давно по ТВ прошел сериал о знаменитом ансамбле народного танца «Березка». Малахов в своей передаче раскрыл много тайн «Березки». Только одного не открыли: фамилия основательницы ансамбля Надеждина – псевдоним, настоящая фамилия - Бруштейн. Ее наследница и нынешний руководитель ансамбля Мира Кольцова родилась как Мириам Равичер.

Это что? Фатомные боли прошлого?

Когда я высказал свое недоумение одному приятелю, он мне назидательно заметил: «Ты хочешь, чтобы на весь мир возвестили, что русский народный танец подняли на мировую высоту две еврейки? Да этих квасных патриотов жаба задушит».

Но я все равно не понимаю! 

Из воспоминаний Михаила ГОЛЕРА

Публикуется в сокращении