И высокомерным особам дворянских кровей хочется найти свое счастье

Инна СТЕССЕЛЬ

"Встречи бывают разные:

Важные и желанные,

Странные, Богом данные,

Опасные и недужные…

И никому не нужные".

Не знаю, к какому разряду отнести наше телефонное пересечение с Ольгой, но долгое время я не могла заставить себя записать интервью с ней. Не потому, что в повествовании, похожем на пересказ авантюрного романа, кое-какие детали показались мне не вполне правдоподобными: в общем-то, каждый вправе сочинить свою судьбу и разукрашивать ее по собственному вкусу. Останавливала позиция собеседницы. На мой взгляд, она была не вполне адекватной: женщина безапелляционно выказывала свое превосходство над окружающими на том основании, что ее предки якобы принадлежали к старинной российской знати. С подобным сословным презрением мне никогда не приходилось сталкиваться, и я сомневалась, стоит ли делиться с читателями столь отталкивающим снобизмом. Однако прошло время, и я все же решила передать нашу с беседу с Ольгой. В конце концов, из песни слов не выкинешь…

— Милочка, прошу, отнеситесь ко мне с особым вниманием, — резкий тембр голоса придавал просьбе оттенок требования.

Я пропустила мимо ушей фамильярное "милочка" и поинтересовалась:

— В чем должно состоять "особое" внимание?

Она ответила:

— Как минимум, в том, что вы не порекомендуете для знакомства, кого попало.

Я было заикнулась, что рубрика никого никому не рекомендует, но женщина не дала досказать.

— Пожалуйста, не перебивайте! Я не из тех, с кем вы обычно имеете дело. Мне нужен мужчина. Знаю, что из вашего контингента меня никто не устроит, но обстоятельства таковы, что придется рискнуть: вдруг отыщется кто-то приемлемый. Я должна кое-что важное рассказать о себе.

— Слушаю вас.

— Начнем с того, что мой статус в нынешнем обществе обозначается печально известным клеймом "социально чуждый элемент", — сообщила Ольга.

— Не понимаю…

— Конечно, не понимаете, — усмехнулась она. В интонации звучала очевидная двусмысленность. — Меня мало кто понимает. Между мной и окружением социальная дистанция огромных размеров.

— В чем состоит дистанция?

— Хотя бы в том, что мои предки на порог не пускали предков тех, кто находится в обозримом окружении. Я, с вашего позволения, графиня…

"Приехали… — тихо ахнула я. — Почему не королева Марго?"

Но женщина на том конце телефонной линии сразу отмела нехорошие подозрения:

— Я не страдаю манией величия. Я действительно графиня по отцовской линии.

Видимо, она рассчитывала на эмоциональную реакцию — в конце концов, не каждый день графини звонят в рубрику "Вот и встретились два одиночества". Но мне почему-то не хотелось соответствовать ее ожиданиям. Я вполне буднично спросила:

— И что из этого следует?

— В плебейском мире ничего, — язвительно проговорила она. — А для меня означает невозможность встретить мужчину, минимально соответствующего моим требованиям. За 16 лет жизни в Израиле я в этом убедилась.

— У вас было много встреч?

— Имела даже гражданский брак. Чудовищный мезальянс!

— Зачем же вы пошли на отношения?

— Затем, что была нищей, а он богатый и, надо отдать должное, не скупой. Но вульгарный, косноязычный, с ужасными манерами. Пока мы не жили вместе, кое-как терпела, но видеть его перед собой ежедневно оказалось выше моих сил! Самое омерзительное — он считал, что деньги нас с ним уравнивают! Здешние мужчины не видят разницы между мной и своими женами и любовницами. Уверены, что деньги решают все. И не берут в толк, что я другая! И вести себя со мной нужно иначе, чем они привыкли.

Мне вспомнился стишок из романа Бориса Лавренева "Шторм":

"Я не такая, я иная, я вся из блесток и минут…

Во мне живут истомы рая, интимность, нега и уют".

— Ольга, — спросила я,- а в чем, собственно, вы другая?

Она обидчиво напряглась:

— На этот вопрос за меня ответил режиссер Михалков. На съезде кинематографистов мультипликатор Норштейн упрекнул его: вы, мол, Никита Сергеевич, интеллигент, а ведете себя совсем не интеллигентно! На что Михалков насмешливо возразил: "Ошибаетесь, уважаемый! Я не интеллигент, я аристократ!" То же самое могу сказать о себе и я. Веками природа шлифовала поколение за поколением, чтоб создать тончайший слой элиты. И зачем? Чтоб управлять миром пришли кухаркины внуки?! Они этот мир и прикончат!

— Вы не преувеличиваете роль происхождения?

— Ни на грамм. Происхождение — это корни. Из осинового корешка дуб не произрастет.

— Но человек не дерево, — возразила я, — кроме корней, его формируют образование, среда, книги, наконец… Кстати, вы в курсе, что 200 лет назад Французская революция отменила сословные различия?

— Я в курсе, — иронически ответила она. — Тем не менее белая кость это белая кость, а чернь это чернь, в какие бы одежды ни рядилась.

Мелькнула мысль: а не розыгрыш ли это? Какой-то атавизм — белая кость, чернь… Как же такое чудо оказалось в "Израиловке" (как нашу страну часто называют высокомерные особы, мнящие себя невесть кем). Но тут на меня обрушились истории о графском роде Ольги. Что-то о красавице-прабабушке, блиставшей на царских балах, о бесследно исчезнувших драгоценностях, о прадеде-лихом офицере, выигравшем в карты у цыганского барона сакральный перстень. Когда барон опомнился, стал умолять вернуть перстень, взамен предлагая лучшего таборного коня. Прадед не согласился. А вскоре погиб на войне. Перстень исчез бесследно, но цыгане о своем проигрыше не забывали и на протяжении десятков лет, несмотря на революции и войны, не упускали из вида семью прадеда. Перстень стал легендой, которая передавалась от стариков молодым. Время от времени являлись представители табора и предлагали на выбор: либо отдать перстень, либо заплатить компенсацию, либо быть проклятыми на семь колен вперед. Семья, конечно, платила… Во второй половине 1950-х годов трое молодых цыган явились к отцу Ольги. Тот ни о каком перстне слыхом не слыхивал, в проклятья не верил и погнал их в три шеи. Тогда они похитили маленькую Ольгу, и родителям пришлось продать все, что имелось мало-мальски ценного, чтобы выкупить дочку. Вот такие сюжеты…

О титулованных предках Ольга узнала, когда ей было уже лет двенадцать. Открытие произвело на девочку ошеломляющее впечатление.

— Я ощущала себя принцессой, разбуженной на мусорной свалке, — продолжала рассказ Ольга. — Все вокруг стало серым, унылым, лишенным смысла. Я потеряла интерес даже к учебе в хореографическом училище, хотя с раннего детства больше всего любила танцевать. С головой ушла в изучение российской истории, везде искала упоминание о нашем роде. Подруги теперь казались мне примитивными, ограниченными, их занимали только балетные интриги и мальчики. Я их презирала.

— Вы поделились с подругами своим открытием?

— Родители просили не распускать язык. Но я давала понять, что не такая, как они. Это вызывало подначки, меня дразнили воображалой и… завидовали!

— Чему? — спросила я, чем вызвала неудовольствие собеседницы.

— Как чему?! Всему! Изысканности, породе, врожденному благородству… То же происходило и в театре, куда я пришла после училища. Мне не давали танцевать партии, которые соответствовали моим данным, постоянно задвигали в тень, чуть ли не в миманс. В 37 лет я была вынуждена уйти на пенсию, хотя могла танцевать еще, как минимум, лет десять. Плисецкая танцевала до 85 лет! Но ко мне был другой счет. Я всегда оказывалась чужой на "их" празднике жизни.

— Вы считаете, что это связано с вашим дворянством?

— В первую очередь. Хотя времена были брежневские, относительно "вегетарианские", но к тем, кто выделялся из общей массы, всегда относились враждебно. Это потом, в девяностые годы, возникла мода на "бывших". Нувориши рисовали себе пышные генеалогии, придумывали титулы, покупали родовые гербы. Но во времена моей молодости известие о непролетарском происхождении вызывало одновременно любопытство и отторжение.

— Ольга, может быть, вас отторгали из-за надменности?

Она возмутилась:

— Надменность — качество выскочек! А у меня чувство достоинства, которое не позволяет приближать к себе всех без разбора.

— Вы были замужем? — спросила я.

Последовало молчание.

— Мне трудно об этом говорить, — наконец, произнесла она. — Муж — горькая страница моей жизни. Он был потомственным музыкантом, из по-настоящему культурной семьи, что в Союзе встречалось нечасто. Работал флейтистом в оркестре нашего театра, человек тонкий, чувствительный, безумно любил меня. Балетные коллеги подстроили так, чтобы он усомнился в моей верности. И у него произошел психический срыв. Он пытался перерезать себе вены.

— Какой ужас! — воскликнула я.

— Его спасли, но потом он долго лечился. За это время свекровь, которая всегда меня недолюбливала, развела нас.

Слушая Ольгу, я не могла отделаться от некоторой неловкости. Не то, чтобы я не верила ее рассказам, но мне казалось, что для одной биографии как-то многовато драматических событий. Впрочем, чего на свете не бывает…

— Как вы оказались в Израиле?

— Моя мама еврейка, внучка знаменитого раввина. Она давно мечтала переехать в Израиль, отец был против. Как же, потомственный русский дворянин не мог оставить любимый Петербург!

В тоне Ольги звучал сарказм.

— Ваш отец тоже ощущал себя графом, лишенным наследства?

— Мой отец был жалким человеком, вполне советским, — сердито отмахнулась она, — Всю жизнь проработал инженеришкой в занюханном НИИ и был вполне доволен своей участью. Я никогда не находила с ним общий язык. Для него происхождение было пустым звуком. Надо мной насмехался: "Стара барыня на вате". Осенью 2006 года отец умер, и мама вернулась к мысли об отъезде. К тому времени я уже пять лет не работала в театре, прозябала на пенсии и поддалась на мамины уговоры "сменить обстановку". Это была роковая ошибка.

— Почему?

— Потому что в Израиле я еще более чужая, чем везде. Здесь нет ничего моего — ни дома, ни мало-мальски близкой среды, ни человека, поддерживающего меня. А теперь и мамы нет, этой зимой я ее похоронила. Плыву по течению, куда, не знаю. Наверное, лучшим вариантом было бы вернуться домой, в Питер, но возвращаться некуда. Перед отъездом мы продали квартиру. Я уезжала убежденная, что меня в этом городе ничего не держит. Оказалось, не так. Там осталось самое ценное — мое прошлое!

Мы помолчали.

— В Петербурге сохранился особняк, который принадлежал нашей семье, — вспоминала она. — В советские годы там была детская библиотека. Когда я проходила мимо, от ярости кулаки сами собой сжимались. Этот прекрасный особняк и многое другое должно было стать моим наследством, но меня беспощадно ограбили!

В ее голосе звучала такая печаль, что на минуту показалось, будто она, наконец, сбросила маску исключительности и чисто по-женски делится своими горестями. Но Ольга встряхнулась и заговорила все тем же высокомерным тоном:

— Простому человеку невозможно вообразить, что сделала с такими семьями, как моя, революция! У нас отняли все — богатство, титулы, положение в обществе, будущее. Взамен предназначенной мне великолепной жизни я получила нищету, убожество, одиночество! Легко ли смириться с мыслью, как могло быть и как есть?

— Наверное, трудно, если постоянно об этом думать,- признала я. — Но времена, как известно, не выбирают. А рвать душу из-за бесплодных сожалений — только себе вредить. Давайте поговорим о мужчине, с которым вы хотите познакомиться.

— "Хотите познакомиться", — фыркнула Ольга. — Это не желание, а необходимость. Я и быт, как гений и злодейство, две вещи несовместные. Балерина, актриса, творческая личность не может носить из супермаркета пакеты с картошкой, это унизительно! Обо мне всегда заботилась мама или мужчина, который оказывался рядом. Теперь я одна. Мне необходим мужчина, который займется всеми моими делами, повседневными и вообще.

— Как вы представляете его?

— Мужчина лет шестидесяти, прилично образованный, не нищеброд. И достаточно респектабельный, чтоб не компрометировал меня внешним видом. Я все еще хороша и рядом должен быть мужчина под стать.

— Ольга, кем вы его видите? Помощником по хозяйству, доверенным лицом, сожителем?

— Я разберусь, в каком качестве он мне пригодится, — холодно сказала она. — Мне нужен человек, способный ценить меня, быть преданным и приспосабливаться к моему характеру!

Тут я неосторожно спросила:

— А вы-то сами способны приспосабливаться к другому человеку? Ведь без взаимного приспособления никаких отношений не построишь.

— Я прекрасно понимаю все ваши намеки! — взвилась Ольга. — Но, смею вас уверить, совершенно не нуждаюсь в них! Как вы считаете, зачем вам, постороннему человеку, я достаточно подробно рассказала о себе? Неужели захотелось с вами пооткровенничать? Вот уж нет. Мое обращение вообще адресовано не вам, а мужчине, с которым, возможно, сойдусь. Это ему транслирую, кто я и как следует вести себя со мной. И вопросы будет задавать мне он. А ваше мнение мне совершенно не интересно!

И она отключила телефон.

— Как неаристократично! — растерянно пробормотала я. — Даже не попрощалась.

Но прошла неделя, другая… Раздражение и недоумение улеглись, и я подумала: при всем своем высокомерии и эксцентричности Ольга — несчастливая и бесконечно одинокая женщина. Будет неправильно, если рубрика откажет ей в шансе познакомиться. Правда, координаты для публикации она не оставила, однако если найдется мужчина, который решится принять эту женщину такой, какая она есть, вместе с ее фантазиями, амбициями и несложившейся судьбой, он может написать о себе в рубрику. Ольга прочитает и, возможно, отзовется.

Инна СТЕССЕЛЬ