Яна Любарская

Аварии на Чернобыльской АЭС – 35 лет. Один из ликвидаторов Калман Цейтин рассказал Jewish.ru, как зашкаливала радиация, какую дозу получил он сам и чем излучение похоже на коронавирус.

Как вы узнали об аварии на Чернобыльской АЭС?

– 28 апреля 1986 года нас подняли по боевой тревоге и сообщили, что произошла авария на ЧАЭС. Первых пораженных стали привозить в Медицинский радиологический научный центр Обнинска. Трасса «Киев – Москва» проходит через Калужскую область, и было выпущено предписание: ни одна «загрязненная» радиацией машина, ни один «загрязненный» человек не должны попасть в столицу России. Меня поначалу назначали членом штаба по борьбе с последствиями аварии как раз в Калужской области. Мы отбирали пробы грунта в разных местах, следили за постами дозиметрического контроля, которые появились на автомобильных трассах и железнодорожных станциях. На дорогах нам, кстати, часто приходилось применять ленту с шипами, чтобы как-то останавливать транспорт – водители мчались на полной скорости. Открылись также пункты очистки транспорта и санитарной обработки людей, следовавших из чернобыльской зоны. У нас имелся запас белья, промывочных средств и сменных вещей. Зараженную радионуклидами одежду и детские игрушки «пойманных» граждан мы утилизировали. Лабораторный контроль осуществлялся и за водоснабжением, продуктами питания для людей и животных. Когда работы по ликвидации аварии на территории Калужской области завершились, меня направили в Чернобыль.

Что входило в ваши задачи там?

– В январе 1989-го после особого инструктажа в Киеве я прибыл на 1-й энергоблок ЧАЭС и приступил к обязанностям начальника химической службы оперативной группы особой чернобыльской зоны. На объекте «Укрытие» я занимался обеспечением радиационной безопасности своих сотрудников, работавших на 4-м энергоблоке ЧАЭС. У человека нет органов, способных ощутить, измерить радиационный фон, для этого нужны приборы. Помимо «внешнего» облучения ликвидаторы подвергались опасности «внутреннего» облучения, вызванного вдыханием радиоактивной пыли. Вот этот процесс крайне трудно контролировать. Моими инструментами стали дозиметр и два карандаша: красный и синий. Красным обводил фамилии людей, которым пребывание на 4-м блоке запрещено, синим – тех, кому разрешается трудиться. Все это с расчетом доз, которые уже получили военные. Тогда же выявил, что почти все они ходят без защитных масок, и немедленно ввел приказ об обязательном ношении масок на территории станции ликвидаторов и в пунктах охраны. Многим это спасло жизнь.

То есть были только маски, никаких специальных защитных костюмов?

– Нет, мы просто полностью переодевались несколько раз в день. Самой главной защитой тогда стали маски, которые были нам предоставлены в изобилии. Повторюсь, я всех заставил их носить, ведь радиация поражает органы дыхания и пищеварения, как сейчас коронавирус. Весьма опасно поймать частицу ртом или носом, это грозит онкологией. Также я добился, чтобы на 3-м и 4-м энергоблоках не стояли молодые мальчики с автоматами, они там совсем не требовались. Но большие начальники все равно пренебрегали масками.

Какие воспоминания остались от Чернобыля?

– Заброшенные дома, никакой инфраструктуры, автомобили, которые навсегда остались стоять в гаражах. На одном из зданий красовалась надпись: «Здесь живет житель города Чернобыля, который не эвакуировался». Помню знаменитый «Рыжий лес», пострадавший от радиации, наполовину белый, наполовину огненно-красный, и легендарный бассейн Припяти – в него мы залили чистую воду и иногда плавали после работы. Отмывать многочисленную «чернобыльскую» технику оказалось невероятно сложно, она навсегда осталась в той зоне, использовать ее в будущем было нельзя. В разрушенном реакторе 4-го энергоблока лежал полуразбитый вертолет, помогавший тушить пожар в 1986 году. Задев за трубу своим винтом, вертолет потерпел аварию, летчики погибли. По окончании той командировки мне выдали справку с указанием времени пребывания в особой зоне и дозы радиоактивного облучения.

Как вы себя после этого чувствовали?
– Чувствовал себя нормально, хотя облучение оказалось повышенным, меня направили в санаторий, выдали таблетки и витамины, которые принимал еще долгое время.

Сейчас стали популярны туристические экскурсии в «зону отчуждения». Могут ли они навредить здоровью?
– Нет, радиофобия страшнее любой радиации. Во время экскурсии люди в респираторах обычно выходят из автобуса, осматриваются и заходят обратно, главное – ничего там не трогать. Опаснее всего в Припяти было в первые дни после аварии, когда в воздухе витал радиоактивный йод. Постепенно высокий уровень радиации стал спадать, но в целом сохранится еще надолго.

Почему вообще случилась авария на Чернобыльской АЭС?

– Причин несколько, включая человеческий фактор. Реактор должны были остановить, но впереди маячили майские праздники, к которым советские люди по привычке «подгоняли» выполнение производственных планов. К тому же сам реактор изначально имел ряд конструктивных просчетов, был неидеален, не доведен до совершенства, сказались отсутствие современной системы безопасности, примитивные автоматическое управление и контроль. В итоге в атмосферу было выброшено восемь из 140 тонн радиоактивного топлива. Люди в Чернобыле подверглись облучению в 90 раз большему, чем при ядерном взрыве в Хиросиме, пострадали северная часть Украины, Белоруссия и запад России с населением более трех миллионов человек. Не многие знают имена трех чернобыльских инженеров, героически ушедших в водолазных костюмах под раскалённый ядерный реактор Чернобыля и спасших всю Европу: Алексей Ананенко, Валерий Беспалов, Борис Баранов. Они сохранили жизни миллионов жителей планеты, открыв задвижки для спуска воды, находившейся под реактором. Они сделали это, зная, что идут на смерть. Если бы не они, Чернобыль мог обернуться еще более страшными последствиями.

Когда чернобыльская радиация снизится?
– Места, где выпал плутоний, включая город Припять, остались «мертвой» зоной, в которой все вредные элементы сохранятся еще на сотни тысяч лет. Несколько лет назад Франция выиграла конкурс на строительство нового саркофага – самой большой в мире наземной передвижной конструкции, – на который Россия, Украина и ряд западных стран выделили более двух миллиардов долларов. Им плотно накрыли разрушенный объект. Но должны пройти сотни лет, чтобы чернобыльская радиация снизилась.

Возможно сделать так, чтобы подобная авария больше никогда в мире не повторилась?
– Чернобыльская катастрофа затормозила развитие атомной энергетики на десятки лет, во многих странах мира резко перестали строить АЭС. Но атомные электростанции нужны, ведь запасы газа и нефти у нас рано или поздно иссякнут. Тем более что сегодня уже доказано, что атомная энергетика является наиболее экологичной. Выбросы атомных станций приносят несоизмеримо меньше вреда, чем выбросы ТЭЦ – от последних в России гибнут, становятся инвалидами гораздо больше людей. Нужно просто серьезнее подходить к месту для строительства АЭС. Возможно, размещать их под землей. И перейти на ториевые, более безопасные реакторы, которые пока не применяют. Ну, и не экономить на степенях защиты, продумывать серьезную защиту и от дурака, и от коррумпированного проверяющего.

Вы одновременно и полковник, и академик, заслуженный эколог России. Как вы к этому пришли?
– Для начала родился в Могилеве в 1945 году в еврейской семье машиниста паровоза Файвы Калмановича Цейтина. Дома родители звали меня Колей. Впрочем, и отца на работе звали Павлом. Мой дед Калман работал в Чаусах, такое местечко возле Могилева, на мельнице. А хозяином той мельницы был дед Юлия Гусмана – капитана Бакинской команды КВН. Моя мама Роза Давидовна трудилась швеей. Ну, и занималась воспитанием троих детей. Перед Песахом прямо на нашей домашней русской печке папа выпекал мацу для многочисленной еврейской общины Могилева.

В юности я занимался многими видами спорта, а то, что я – еврей, осознал, когда меня стали обзывать моим же именем, то есть Калман. Я всегда мечтал походить на двоюродного брата, капитана второго ранга, морского офицера Изю Цейтина. Поэтому поступил в Вильнюсское радиотехническое училище, которое закончил с отличием. В 1968-м впервые столкнулся с оголтелым антисемитизмом: всем лейтенантам, служившим вместе со мной, присвоили звание старшего лейтенанта, а про меня – «забыли», хотя я висел на доске почета, числился отличником. После разбирательств я все-таки стал старшим лейтенантом и поступил в Военную Краснознаменную академию химической защиты, получил профессию инженера-химика. После выпуска занимался разработкой средств защиты от химического, биологического и ядерного оружия, создал тогда опытный образец противогаза, в котором можно говорить по системам связи. В 90-м году, к моему огромному удивлению, меня перевели в Москву, присвоили звание полковника и поручили ликвидировать крупнейшую аварию на Подольском заводе цветных металлов – уровень радиации в цехе и на территории предприятия был очень высоким, но мы справились.