Вадим Дышкант

Знаменитый режиссер Роман Виктюк демонстрирует публике разных стран свой новый спектакль "R & J" по мотивам шекспировской трагедии "Ромео и Джульетта". Как и двадцать лет назад в "Служанках" по Жану Жене, ныне признанных театральной классикой, постановщик поручил все женские роли мужчинам. В этом, по правде говоря, удивительно целомудренном, лишенном и намека на вульгарность или извращенность спектакле всех персонажей изображают четверо молодых артистов. Сам режиссер подчеркивает, что прибегнул на сей раз к подобной травестии, чтобы сделать повествование максимально трагичным.

— Я оттолкнулся от реальной истории, случившейся в ХVII столетии, — рассказывает Роман Виктюк. — Английский корабль, получив пробоину, шел ко дну, и тогда капитан попросил моряков сыграть "Ромео и Джульетту". К финалу спектакля зрители вместе с героями Шекспира переступили черту между жизнью и смертью. Вот так это надо играть!

— Что вы вообще думаете о том, что же такое на самом деле театр — храм, творческая лаборатория или бизнес?

— Театр должен быть храмом. Но цивилизация сделала так, что массовая публика (чтобы не употреблять пафосного слова "народ") требует развлечений, хочет слушать примитивные ритмы бубна, а не высокую классику. Билеты в театр теперь стали дорогими ввиду появления плебса совершенно нового сорта. Этот плебс богат денежно, но беден духовно. Он может себе позволить после сытного богатого ужина прийти в театр на полтора-два часа — больше они не выдерживают — и стимулировать процесс пищеварения концертом или развлекательным зрелищем. Серьезные, философские проблемы этих людей не интересуют. Поэтому сейчас в искусстве ситуация трагическая, оно полностью зависит от потребностей плебса.

— Чувствуете себя порабощенным этим плебсом?

— К счастью, мы можем себе позволить играть только для тех, кому это нужно. Эта привилегия дается не так легко. Ведь есть и другая часть публики, которую я называю "эмоциональным меньшинством". Эти люди — а среди них 70 процентов молодежи — по нескольку месяцев откладывают деньги, чтобы прийти раз в год на спектакль.

— Приступая к постановке, вы четко знаете, на какую публику рассчитан будущий спектакль?

— А как же, иначе и быть не может. Я считаю, что нынешнее время требует, чтобы в спектакле было несколько содержательных пластов. Одна часть публики следит только за сюжетом, другая — за формой, за эстетикой. Должно быть как бы несколько этажей: сугубо сюжетный, этический, эстетический. Должна быть блестящая, словно дорогая конфета, форма, под этой блестящей бумажкой — вкусные "карамель", "шоколад" и тому подобное. А уже внутри этой привлекательной конфеты — яд, который нам нужен. Известно, что ядом при точном дозировании можно лечить много разных болезней. Приходящие в театр для развлечения "денежные тузы" обращают внимание прежде всего на поверхность этой "конфеты", ради нее они и смотрят спектакль. Они держат в руках эту золотую бумажку, которая шуршит, напоминая им доллары, и радуются. А тем временем, как это бывает в кино благодаря знаменитому двадцать пятому кадру, который вводит в подсознание ту или иную информацию, мы даем зрителю то содержание, ради которого и создавали эту "конфету". В конце спектакля у зрителя должен быть эмоциональный стресс. А уже потом, через какое-то время, он начнет раскручивать ту мысль, которая глубоко засела в голове. Когда это происходит, публика долго не отпускает актеров, не понимая, что она аплодирует себе — тем внутренним изменениям, которые в ней происходят.

— В свое время многие московские театры хотели видеть вас своим руководителем, но вы отвергли все эти предложения. Что вас не устраивало?

— Там меня поработили бы. А так я — "кошка, которая гуляет сама по себе". Я отказался от всех предложений, и мне позволили создать свой частный театр с определенными государственными вливаниями. Я совмещал две системы — мне позволили этот эксперимент. У нас дотация только на помещение. Все остальное зарабатываем сами и тратим эти деньги на будущие постановки, на рекламу, на гонорары. У актеров зарплата плюс премия за каждый спектакль. Например, Алиса Фрейндлих, когда играет у нас, получает сумму, которую у себя в театре в Петербурге может получить, наверное, за полгода работы. Конечно, не у всех такие большие гонорары — только у звезд.

— Есть ли у вашего театра какие-то другие источники прибыли?

— Зачем нам это нужно? У нас на год все расписано. И гастролируем мы и в Америке, и в Европе, и в Израиле.

— Сейчас вы, конечно, не бедствуете, как во времена молодости...

— Прекрасно помню ту пору. У меня не было прописки в Москве, и пока меня не поселили в общежитии Театра имени Моссовета, я был совершенно бесправным человеком. Это при том, что я уже ставил спектакли во МХАТе, благодаря чему мог выжить, получая огромные по тем временам гонорары. В ресторане ВТО на 50—60 копеек можно было съесть первое. На второе денег уже иногда не хватало.

— Интересно, на что вы потратили свой мхатовский гонорар?

— Разменял его на купюры по три и пять рублей (их было ужасно много!), приехал с этими деньгами на Украину, во Львов, собрал всех своих родственников и начал из портфельчика выбрасывать эти бумажки вверх. Я их бросал, бросал, и на мою родню будто сыпалась манна небесная. Сестры пытались посчитать, сколько же здесь денег, а мама, даже не глядя, какие это купюры, сказала: "Девочки, он украл!"

— Правда ли, что московская квартира, в которой вы сегодня живете, когда-то принадлежала опальному сыну Иосифа Сталина Василию?

— Я никогда не надеялся, что получу такую квартиру. До этого у меня была комната в трехкомнатной коммуналке. Актер Михаил Ульянов ходил к Лужкову со списком претендентов на жилье, и Лужков ему с порога, даже не слушая фамилий, ответил, что в этом доме генералов и маршалов режиссеру квартиру получить нельзя. А Ульянов говорит: "Ну, хотя бы дайте назвать фамилию того, за кого мы просим!" И Лужков согласился: "Ему — можно". После чего сразу все, в том числе и Геннадий Хазанов, и Ефим Шифрин стали меня убеждать, что квартиру нужно немедленно приватизировать. Я знаком с Анатолием Чубайсом, поэтому спросил его, нужно ли это делать. Он сказал: "Очень нужно". Я оформил приватизацию, а потом потерял эти бумаги. Но это уже другая история. Поэтому теперь живу по соседству с такими людьми, которых просто боюсь. Вокруг дома какие-то шлагбаумы, камеры, охрана, дорогие машины... Мне до сих пор кажется, что все это неправда и все это закончится.

— А ваша машина там, рядом с другими?

— Нет у меня никакой машины, если бы я на ней ездил в театр, то добирался бы полтора часа. А на метро еду десять минут. Журналисты не могли поверить в это, ездили за мной, фотографировали на эскалаторе, в вагоне, я потом видел эти снимки в газетах. Бывает, люди меня узнают, кто-то здоровается, кто-то автограф просит и спрашивает, где моя охрана. Я одно им говорю: "Украдите меня!" Никто не крадет. Не дай Бог!

— Значит, богатым человеком вас назвать нельзя?

— Я богат душой. У меня есть те книги, которые я всегда хотел иметь. А еще важнее для меня всегда были пластинки и компакт-диски, чтобы, когда приснится какая-то мелодия, я мог соскочить с кровати и на высококачественной аппаратуре ее послушать. Сейчас у меня отдельная комната полностью отведена под музыку. Журналисты, которых я пустил в эту комнату (в другие комнаты их теперь не пускаю — после того, как они расписали, дескать, у меня дорогой антиквариат, картины, мебель, и мне должны завидовать богачи), были поражены количеством пластинок и качеством аппаратуры. Вот это и есть мое самое главное богатство. Со всего мира я привожу музыку, я заказываю в самых известных студиях все новое, что только появляется.

— Кроме музыки и книг, вы еще коллекционируете пиджаки. Одеваетесь haute couture?

— А как же! Во-первых, я был знаком с Джанни Версаче. Мы даже договаривались, что он будет делать костюмы к моему спектаклю "Саломея". Я для лос-анджелесской газеты даже написал статью о нем, в которой провел параллели между ним, Жаном Жене и Оскаром Уайльдом. Ему статья ужасно понравилась, и он передал мне в подарок перстень с Горгоной. А одеваюсь я в Италии. Когда ставлю в Риме или Неаполе, прихожу на все главные модные показы. И когда меня приглашают на оптовые склады, то там могу выбрать то, что мне нравится. Однажды в Париже я познакомился с главным сегодняшним кутюрье мира Ямамотой. Разумеется, у меня есть одежда и от него.

— Я слышал, что вы одеваете не только себя, но и своих актеров. Стоите на том, что человек должен жертвовать?

- По этому случаю расскажу интересную историю. В киевском Доме актера мне вручали премию Союза театральных деятелей Украины "Триумф". Все получали конверты и сразу их прятали. Вызвали меня, тоже вручили конверт. Я даже не посмотрел, сколько там, подошел к микрофону и сказал: "Эти деньги я отдаю в фонд ветеранов сцены". И передал этот конверт актеру, который сидел в президиуме. Думал, мои коллеги хоть по нескольку гривен тоже пожертвуют в этот фонд, но только услышал в спину: "У богатых свои причуды". В перерыве подходит ко мне этот актер-функционер и говорит: "Спасибо, камеры сняли, какой вы замечательный человек, я вас поцеловал, поблагодарил, но деньги заберите обратно". И возвращает мне мой конверт. Я спрашиваю: "Зачем вы отдаете?" А он говорит: "Все так делают, показывают свою щедрость на людях, а потом забирают "пожертвование" в свой карман". Когда же я отказался взять эти деньги, он не мог в это поверить, стал объяснять, что там большая сумма. Короче, был очень поражен тем, что я действительно все театральным старикам жертвую. А я был поражен его реакцией. Это, возможно, самое дурное в нашей сегодняшней жизни — все только деньги определяют.

Досье MIGnews

Роман Григорьевич Виктюк родился 28 октября 1936 года во Львове. Свой первый спектакль поставил, будучи мальчишкой, во дворе – с дворовыми друзьями и для них. Это была пушкинская "Пиковая дама". Потом, в пионерском лагере, поставил спектакль о "немце, который допрашивал комсомольцев", сам играл немца и имел большой успех у девочек.

По окончании в 1956 году актерского факультета ГИТИСА работал в театрах Львова, Киева, Твери и Вильнюса. Начиная с середины 1970-х Виктюк ставит спектакли в московских театрах, среди которых "Царская охота" в Театре им. Моссовета, "Муж и жена снимут комнату" и "Татуированная роза" во МХАТе, "Утиная охота" А. Вампилова и "Уроки музыки" Л. Петрушевской в Студенческом театре МГУ (был запрещен).

В 1988 году на сцене театра "Сатирикон" Роман Виктюк поставил свой самый известный спектакль — "Служанки" по пьесе Жана Жене. Благодаря разработке особой актерской пластики Валентином Гнеушевым, хореографии Аллой Сигаловой, подбору музыки Асафом Фараджевым, костюмам Аллы Коженковой, гриму Льва Новикова, — в сочетании с актерской игрой Константина Райкина (Соланж), Николая Добрынина (Клер) и Александра Зуева (Мадам), — Виктюку удалось создать неповторимый спектакль, с исключительно яркой внешней театральностью. Спектакль был показан во многих странах мира, собрал восторженные отзывы в мировой театральной прессе, а самого режиссера сделал одним из самых узнаваемых и известных театральных деятелей страны.
Спектаклем "М. Баттерфляй" по пьесе Д. Г. Хуана открылся "Театр Романа Виктюка", объединивший артистов из разных театров, близких режиссеру своим мировоззрением.

Осуществил ряд постановок в театрах Швеции, Финляндии, США, Италии, Греции, Израиля, Югославии.

Единственный из режиссеров иностранного происхождения, награжденный международной премией Института итальянской драмы за лучшее воплощение современной драматургии (1997 г.). Обладатель театральной премии "Maratea" Центра европейской драматургии (1991 г.).