БОРИС ТАРАСОВ

Она не нуждается в представлениях, все прекрасные слова, которые можно сказать о ней, уже сказаны и будут сказаны еще не раз. Она к ним не прислушивается, она просто живет и творит чудо. Каждый день. Петербуржцы это хорошо знают, им повезло – она есть у них всегда. Москвичам не повезло – мы видим ее изредка на гастролях или приезжая в Питер. Именно в Петербурге случилось это интервью. А буквально через две недели она приехала в Москву и вновь покорила ее, еще раз доказав, что ей нет равных. Она – Алиса Фрейндлих. И этим сказано все.

– Алиса Бруновна, говорят, что, несмотря на «театральную семью», в детстве вы хотели стать балериной?

– Да… Была у меня такая мечта. Когда в Таллине, где мы тогда жили, открылся первый в истории города Дом пионеров, я тут же пошла и записалась во все кружки сразу. И в первую очередь в балетный. Руководительница Александра Федоровна Чернова, бывшая балерина, мне говорила: «Тебе надо в балет идти». Но когда мы вернулись в Ленинград в 1949 году, мне было уже четырнадцать – для балета поздно.

– И вы решили пойти по стопам знаменитого папы – актера Александринского театра Бруно Артуровича Фрейндлиха?

– Это влияние атмосферы в доме вообще. Бабушка замечательно пела, играла на скрипке. Старшая сестра папы окончила консерваторию и вышла замуж за певца Ираклия Сулханишвили. Мы жили все вместе. Можете себе представить, сколько музыки звучало в доме! И первым спектаклем, который я увидела, была опера «Евгений Онегин» – дипломный спектакль моей тетки. Когда в 1949 году мы с мамой вернулись в Ленинград, я стала снова учиться в своей школе. И там организовался драматический кружок. Это было настоящее пиршество духа! Мы сами ставили спектакли, рисовали и клеили декорации, сооружали костюмы. Руководила драмкружком Мария Александровна Призван-Соколова, актриса БДТ, которую я считаю своей творческой матерью – она мне преподала первые и настоящие уроки театра. У меня был хороший голос, и, что вполне естественно, все родственники советовали мне поступать в консерваторию. А у меня не было даже начального музыкального образования. И когда я сказала папе, что все хотят, чтобы я поступила в консерваторию, он ответил: «Допускаю, но если ты туда пойдешь, то в опере тебе ничего интересного не светит, потому что ты маленькая, а опера требует фактуру. Другое дело, если ты будешь камерной певицей, то реализуешь и свои драматические способности. Но если пойдешь в театральный институт, то на сцене сможешь все – и играть, и петь, и танцевать». Что, кстати говоря, потом мне мой педагог Борис Вольфович Зон и написал в напутствии. Он нам всем подарил свои фотографии с пожеланиями. При этом папа не помогал в моем желании пойти в театральный институт именно потому, что меня не знал (мы с мамой уже давно жили отдельно). Он ведь был человек совестливый. Помню, Мария Александровна говорила ему: «Может, вы замолвите словечко? Девочка мелкая такая, маленькая, худенькая, могут и не заметить. Все-таки первое впечатление – это какая-то фактура, выразительная и яркая внешность. Ведь не заметят, и будет беда». А папа ответил: «Как я могу сказать, Мария Александровна, если никогда ее на сцене не видел и не знаю? Я могу вам верить на слово, но этого недостаточно, чтобы поручиться». И только муж Марии Александровны, Павел Карлович Вейсбрем, который курировал наш кружок, написал в приемную комиссию записочку: «Обратите внимание на эту девочку». Вот и весь текст. И началось самое замечательное время – учеба в институте.

– После института вас распределили в Театр имени Комиссаржевской, где вы познакомились с Игорем Владимировым, к которому потом ушли в Театр имени Ленсовета?

– Надо сказать, до этого я много играла в театре, в основном девчонок, мальчишек, девушек молоденьких. Но однажды в Театр Комиссаржевской пришел красавец Игорь Петрович Владимиров, его пригласили поставить два спектакля: «Время любить» и «Случайные встречи». Он первый поверил в то, что я могу сыграть лирическую героиню. В общем, я влюбилась в Игоря Петровича. Потом, когда его назначили главным режиссером Театра имени Ленсовета, он меня туда пригласил. Это было в 1960 году. А у меня тогда как раз обнаружили туберкулез. Слава Богу, это оказалась не открытая форма, и на полгода меня отправили лечиться в санаторий – четыре месяца я провела под Питером, в Сосновом бору, два месяца – в Крыму. Естественно, что за время лечения я «выпала» из репертуара. Вспомнив о приглашении Владимирова, пришла в Театр имени Ленсовета. И двадцать два года мы с ним проработали вместе. Восемнадцать лет из этих двадцати двух и прожили вместе.

– Это было непросто?

– Непросто было потом. А тогда… Игорь Петрович был старше меня на шестнадцать лет, и я стала его третьей женой. Когда мы встретились, я была абсолютно белым листом во всех житейских отношениях. Как актриса-то уже сформирована, много играла, будь я незаметным пятнышком, он меня не позвал бы в театр. Он был большой умница, с потрясающим чувством юмора. Мне было интересно – я жадно, как губка, впитывала все, что он знал, умел, мог, чем был богат. И я не боялась выходить за него замуж, потому что мне все в нем было интересно, мне было чему у него поучиться.

– Всегда вместе – дома и на работе… Это не создавало проблем?

– Знаете, поначалу – нет. Мы оба были так заражены и поглощены театром, в котором вместе работали, что проводили в нем большую часть времени, практически двадцать четыре часа в сутки, и дома разговоры о театре продолжались. Но, как ни странно, мы не уставали друг от друга. Игорь Петрович «строил» театр, собирал труппу, мы оба были одержимы идеей нового театра – он стал нашим общим «ребенком», которого мы вместе пеленали, нянчили, кормили, поили и так далее. Скучно не было. И в это время даже если и случались какие-то грешки со стороны Игоря Петровича, я их просто не замечала. Хотя, что скрывать, он был женолюб. Но тогда нас обоих полностью захватил театр. Игорь Петрович отказывался от очень многих съемок, а его звали в кино. Но он не хотел надолго уезжать, потому что театр в то время был для него всем. И только когда «Ленсовет» о себе заявил, уже в семидесятые годы, и заявил основательно, потому что были очень хорошие спектакли, и труппа состояла из людей «одной группы крови», только тогда Игорь Петрович позволил себе сняться в нескольких картинах. Он и меня не пускал, именно потому, что я была очень и очень плотно занята в репертуаре. Он ревновал к кино. Но ведь и сам отказывался от каких-то вещей именно во имя того, чтобы создать театр...

– После развода вы еще пять лет работали вместе…

– С Игорем Петровичем мы расстались, потому что он был большой любитель женщин. Да, я его не ревновала до поры до времени, потому что он вел себя очень осторожно. А потом стал сильно выпивать, был у него такой жуткий период. Вы знаете, пьяный человек немножко «сорит» за собой, и все его грехи стали видны. Как только наступил такой период, мне это показалось уже не очень симпатичным, и я стала себя чувствовать более свободной. И тоже пустилась во все тяжкие. Не в прямом, конечно же, смысле, но у меня тоже появились какие-то романы. И у Игоря Петровича, и у меня. Он дал мне, правда, сто очков вперед... Я пыталась его образумить в смысле выпивки. Просила прекратить это дело, потому что театр стал погибать. Но он считал, что ничего особенного не делает: он же не алкоголик, не пьяница. Короче, это стало большой бедой.