Дмитрий Чубашенко

В российском издательстве РОССПЭН вышли три тома собрания документов «Православие в Молдавии. Власть. Церковь. Верующие».

На очереди четвертый, последний том работы, ответственным редактором, составителем и автором предисловия к которой выступил доктор исторических наук, член-корреспондент Академии наук Молдовы Валерий Пасат. С ним встретился и побеседовал журналист «Панорамы».

– В вашей работе собраны тысячи уникальных документов. В свое время в прессе промелькнуло сообщение, что вы работали над ними, даже находясь в тюрьме.

― Тюрьма, конечно, не самое лучшее место для занятий наукой. Но потерять два с половиной года жизни на пустую отсидку по вине президента Воронина я себе позволить не мог. Да, по мере возможности я занимался историей Молдовы в тюрьме, благодаря супруге Лилии.

Основной сферой моих научных интересов долгое время была история репрессий против молдавского народа в послевоенный период. Как я убедился на личном опыте, эта тема почти вечная. Однако в силу личных убеждений и опыта я последние годы значительно расширил сферу своих исторических исследований. Темой, которая в последние 10 лет оказалась в центре моего внимания, стала история православия в Советской Молдавии в 1940-1991 годах.

― К этой теме обращались многие историки.

― Моя личная оценка ситуации в этой области исторического знания достаточно критическая. Несмотря на появившиеся в последние годы публикации, новейшая история православия в Молдове еще не написана. В начале XXI века мы не можем назвать ничего подобного фундаментальным трудам епископа Арсения (Стадницкого) по истории молдавской церкви, вышедшим в начале XX века. Глубоко религиозный народ, не имевший в XX веке, вплоть до создания независимой Молдовы, своей полноценной государственности, существовавший в политической орбите то Российской империи, то королевской Румынии, то Советского Союза, сохранивший свою национальную идентичность благодаря языку и вере предков, почти не знает своей недавней культурной и церковной истории… Не потому ли столь поверхностно и легкомысленно судим мы порой как о собственном прошлом, так и той симфонии культур, которые определяли наше национальное бытие в ушедшем веке и еще будут определять в нынешнем.

― Любой ученый, увлеченный своим исследованием, считает его самым важным и актуальным. Хотелось бы понять общекультурный контекст вашей темы. А если перевести мой вопрос на обыденный язык, то он будет звучать очень просто: кому, кроме историков церкви, может быть интересна история православия в Молдавии?

― В дискуссиях и спорах о «Ţara Moldovei», об этнической идентичности молдавского народа вопросы православия играют если и не доминирующую, то, во всяком случае, достаточно важную роль. Это и воспринятая при крещении вера предков, и привычный язык богослужения, и своеобразие религиозных привычек народа, и традиции взаимоотношений епископа, клира и верующих ― все то, что многие и много раз пытались отменить или изменить декретами и постановлениями. Поучительная история отношений молдавских клириков и верующих с управляющими то Бессарабской митрополии Румынской православной церкви, то Молдавско-Кишиневской епархии Русской православной церкви, назначавшимися то из Бухареста, то из Москвы, до сих пор известна нам лишь понаслышке. Между тем канонические противоречия между двумя автокефальными церквами, существовавшие в прошлом, ныне обострились – в Молдове зарегистрированы и действуют епархии Русской и Румынской православных церквей. Это грозит расколом православного сообщества в Молдове, ослаблением духовного единства нации и свидетельствует об актуальности научного изучения истории православия на территории нашего государства. Сделать это необходимо вовсе не потому, что историческая наука способна подсказать политикам модель «правильного поведения» в конфессиональной политике, тем более научить народ, как ему «правильно верить». Но объективная и бесстрастная история поможет оценить актуальные политические лозунги и призывы различных политических сил, проверить их на соответствие целям и ценностям православия, народной традиции и устоявшимся церковным практикам.

― Судя по всему, вы не очень удовлетворены качеством дискуссий на эту тему.

― Дискуссии, посвященные проблемам молдавской национальной идентичности, страдают, по крайней мере, двумя существенными недостатками. Во-первых, они носят избыточно «светский» характер, слишком примитивно ставят вопрос о соотношении веры и этничности. В расчет, как правило, не принимается византийская традиция отношений церкви, государства и личности, в рамках которой развивались обе автокефальные православные церкви, действовавшие на территории современной Молдовы в ХХ веке и влиявшие, прямо или косвенно, на молдавских клириков и мирян. Во-вторых, в этих дискуссиях, обычно в угоду политическим интересам, сглаживаются острые углы взаимоотношений православных церквей России и Румынии с авторитарными режимами и их вождями – Антонеску, Чаушеску, Сталиным, Хрущевым, Брежневым. Вопрос о том, как враждебным православию силам – фашиствующим легионерам Э.Кодряну, принявшим имя Архангела Михаила и объявившим конечной целью «легионерской революции» искупление людей, «интернациональному» коммунизму Сталина и «национальному» – Чаушеску удавалось с выгодой для себя использовать краеугольные камни современного православия (автономность, автокефальность и соборность), в концептуальном плане уже давно сформулирован. В историографии давно идут споры о «Константиновском наследии» в истории отношений Румынской и Русской православных церквей с государством. Достаточно назвать имена французского историка О.Жийе и канадского исследователя Д.В.Поспеловского. Последний во введении к своей работе, озаглавленном «Константиновское наследие и кризис православия в ХХ веке», прямо пишет о порочности «тесной связи Церкви с государством, вернее, с правительством», в результате чего «в православных государствах радикальное изменение структуры власти катастрофически сказывается на всей жизни, структуре, положении и даже внутреннем самоощущении церкви». Другую отрицательную сторону константиновского наследия – постепенную утерю православием «чувства вселенскости Церкви», рост обособленности, изолированности поместных церквей» – молдавские верующие в полной мере ощутили в современном конфликте Русской и Румынской православных церквей на территории нашего государства.

– Большинству жителей нашей страны, даже представителям интеллигенции, подобные дискуссии кажутся все-таки слишком теоретическими. Глубокая религиозность нашего народа воспринимается обыденным сознанием как данность, не нуждающаяся в объяснениях. Может быть, поэтому считается, что интерес историков к этой теме носит сугубо академический характер и простых людей не касается?

– Сомнения в пользе академических дискуссий по истории взаимоотношений церкви и государства в Молдавии, а особенно то, как вы эти сомнения обосновываете, сами по себе являются частью проблемы, которой я пытаюсь заниматься в последнее время. Речь идет о так называемом «народном православии». Оно способно объяснить историю молдавского народа с гораздо большей глубиной и основательностью, чем тонкие перипетии политических отношений церкви и государства в Москве или Бухаресте. Современный историк Русской православной церкви А.В.Журавский может быть и прав, с канонической точки зрения, когда объявляет термин «народное православие», используемый, в частности, социологами, «укоренившимся и бессмысленным». По его мнению, «нет и не может быть разного Православия (ортодоксии), как не может быть ''народной'' и ''официальной'' Церкви». Однако, как показывает даже беглое знакомство с историческими документами, отвергавшиеся церковью действия молдавских прихожан (например, практика приглашения бродячих священников для совершения треб и т.п.), так же как и выступления верующих в защиту церквей и монастырей не по призыву пастырей, а порой вопреки их увещеваниям, были достаточно распространены в республике. Верующие часто действовали на свой страх и риск, весьма вольно, с канонической точки зрения, мотивируя свои поступки. К сожалению, тема «народного православия» в Молдове практически не затрагивается в историографии, потому что сколько-нибудь достаточный для серьезных размышлений корпус документов по истории православия в Молдавии в ХХ веке из архивов России, Молдавии и Румынии стал доступным исследователям лишь недавно, да и то не полностью.

― В борьбе с «румынизмом» советские власти, так же как и их румынские предшественники в борьбе с «русизмом», прибегали не только к пропаганде, но и к репрессиям, а также методам тайной войны. В какой мере ваше исследование помогает разобраться в этом вопросе?

― Коммунистический режим, пришедший на территорию Молдовы, как показывает опыт последних десятилетий, не сумел разрешить ни спора между «румынизаторами» и «самобытниками», ни конфликта «румынизма» и «русизма» в православном сообществе бывшей Бессарабии. Он лишь на долгое время загнал эти проблемы вглубь. Парадокс в том, что после крушения коммунизма история обоих патриархатов, московского и румынского, под эгидой которых существовали молдавские клирики и прихожане в ХХ веке, оказалась изучена гораздо лучше, чем история Бессарабской и Молдавско-Кишиневской епархий. Гражданские историки с увлечением изучают сегодня все тонкости взаимоотношений епископата Русской и Румынской православных церквей с политическим руководством СССР и СРР, зигзаги и повороты церковной политики Сталина, Хрущева, Антонеску, Чаушеску и т.д., но пренебрегают повседневной жизнью епархий, благочиний и приходов, в том числе и на территории Молдовы ― до прихода коммунистов и при них. В какой-то мере это отсутствие интереса объясняется имперским историографическим синдромом, которым страдает историография как России, так и Румынии. Но дело не только в этом. Авторитарные режимы ХХ века, существовавшие в СССР и Румынии, пытались, часто весьма успешно, использовать православную церковь в своих политических целях. Они добивались этого, прежде всего, с помощью контроля, прямого или косвенного, явного и тайного, мягкого или жесткого, над высшими церковными иерархами. Неудивительно, что именно этот аспект истории православия (государственно-церковные отношения) оказался в центре внимания российских историков после крушения коммунизма. Именно эту сторону истории православия досконально изучали и изучают западные историки православной церкви. Народ же, живущий, как выразился, однажды Монтень, повседневностью, может быть, и не всегда умеет активно противостоять «высшей политике», но его традиции и привычки, в том числе и религиозные, способны остановить или отторгнуть преобразовательные порывы любой власти – авторитарной, демократической, церковной ― любой!

― Каким было румынское влияние на молдавских клириков и мирян?

― Если деятельность Румынской православной церкви на территории Бессарабии и Транснистрии в период Второй мировой войны хотя бы обозначена в историографии, то о послевоенном периоде практически ничего неизвестно. А речь идет не о частностях, а о таких ключевых вопросах, как, например, бегство румынского духовенства из Молдавии в 1944 году, его последующая репатриация в 1946-1948 годах, неофициальные контакты некоторых молдавских клириков с представителями Румынского патриарха во второй половине 40-х годов и позднее, острая оценка Румынской православной церковью новой церковной политики советского руководства 1960-1970-х годов. Известно, что и в конце 1960-х годов Совет по делам религий связывал «активизацию деятельности православной церкви в республике» с влиянием не только «обильных остаток бывших священнослужителей, монахов и бывших церковных активистов и религиозных фанатиков», но и эмигрантского духовенства, бежавшего с территории республики в 1944 году. Советские власти считали, что это влияние не только одобряется патриархом Румынской православной церкви, но и инспирируется им. Патриарх Юстиниан, в частности, весьма критически высказывался о реформе церковного управления, проведенной в СССР в 1961-1965 годах: «… у вас не православие, а протестантское устройство приходов. Ваш священник является наемным лицом. Он не пастырь своего прихода».

Рассматривая историю православной Молдавии – этого вечного пограничья между Русской и Румынской православными церквами. ― нельзя не затронуть вопрос о специфических особенностях советской и румынской модели отношений церкви с коммунистическими режимами. Вопрос о советской модели государственно-церковных отношений, ее развитии, эволюции, фундаментальных перестройках, ситуативных вариациях и, наконец, о влиянии на церковную политику стран советского блока следует отнести к числу наименее ясных в историографии, хотя большинство историков исходят из презумпции его очевидности. Некоторые российские авторы склонны, например, считать, что в Румынии после смерти патриарха Никодима в 1948 году и избрания на этот пост Юстиниана произошло «окончательное внедрение» советской (сергианской) модели государственно-церковных отношений. Можно, конечно, согласиться с О.Жийе в том, что после Второй мировой войны замысел официального Бухареста сводился к созданию «румынского сергианства» (читай: лояльного и готового к сотрудничеству с коммунистической властью епископата). Ошибки в этом не будет. Однако считать саму по себе лояльность и готовность церкви к сотрудничеству советской моделью государственно-церковных отношений значит предельно упрощать проблему, не учитывать ни формата, ни системных основ этих отношений, например того весьма значимого факта, что Румыния не пошла по пути полного отделения церкви от государства, а Румынская православная церковь в определенном смысле не только de facto, но и de jure осталась составной частью коммунистического государства, в какой-то мере вписалась в национальную модель социализма, а не выпала из нее как «пережиток». Институциональная зависимость церкви от государства в Румынии была в этом отношении даже больше, чем в СССР (в конце концов, даже часть своей зарплаты румынские священнослужители получали от государства), но положение церкви в обществе – более стабильным и устойчивым. Даже стремясь к идеологической автономии, Румынская православная церковь вряд ли была заинтересована в той юридической «отдельности», которую имела РПЦ в результате отделения от государства. Румынские коммунисты действовали в отношении церкви более прагматично. Они, например, в обмен на политическое сотрудничество и лояльность очень быстро отказались от попыток вести антирелигиозную пропаганду ― только убрали священнослужителей из образовательных учреждений, армии и больниц. А масштабным гонениям на церковь как способу «ограничения деятельности» и «нейтрализации тлетворного влияния церковников» предпочли включение церкви в систему государственных институтов в сочетании с точечными репрессиями и тайным полицейским контролем. В июле 1969 года заместитель председателя Совета по делам религий при Совете министров СССР П.В.Макарцев подчеркивал, что в Румынии «атеистической пропаганды никакой не ведется. Церкви живут за счет государства. Продолжается строительство церквей… Церковь занимает лояльные позиции по отношению к государству, активно поддерживает румынскую политику».

― В советском централизованном государстве сигналы из Москвы об изменении или корректировке политической линии синхронно доходили до «мест». Другое дело, как именно они выполнялись или, точнее говоря, как именно местным властям удавалось (и удавалось ли вообще?) проводить их в жизнь?

― В своей новой работе я как раз и пытаюсь ответить на вопрос о том, в каком виде к молдавскому клиру и мирянам доходили из Москвы постановления, решения и циркуляры, сигналы о «послаблениях» и гонениях на церковь. Как их (эти сигналы) трансформировали местные коммунистические функционеры и молдавский клир, церковный актив и верующие? Как возникало неповторимое сочетание безбожных практик властей и пропитанной православными привычками повседневной жизни населения? Принято считать, что на присоединенных к СССР перед войной территориях намечалось проведение антицерковных государственных мероприятий, уже осуществленных в прежних границах СССР. Но этому помешала война с гитлеровской Германией. Однако известно и то, что в «старом» СССР перед войной уже начинался поворот Сталина к более умеренной церковной политике. Мне не удалось найти документов, подтверждающих существование каких-либо действительно масштабных планов по проведению «антицерковных государственных мероприятий» в Молдавии в 1940-1941 годах. Единственным, но важным исключением была опись имущества религиозных организаций, прежде всего предметов из драгоценных металлов, которую лишь с большой долей условности можно было считать подготовкой к национализации. Описанное имущество оставалось в распоряжении церковной общины и передавалось под расписку на ответственное хранение ее официальным представителям. Мероприятие затянулось, вызвало протесты верующих и насторожило коммунистическое руководство. 20 мая 1941 года, то есть за месяц до начала войны, последовало директивное указание секретаря ЦК КП(б) Молдавии П. Бородина секретарям укомов, горкомов и райкомов КП(б) Молдавии. Бородин предписал считаться с «глубокими религиозными чувствами населения Бессарабии». При этом партийный функционер, как и уполномоченный ЦК ВКП(б), сослался на массовый протест в Раковце, где опись проходила особенно «бестактно, без учета религиозного настроения». Неумные антицерковные наскоки молдавских коммунистов в 1940-1941 годах захлебнулись. А московское руководство, по крайней мере, не чинило препятствий восстановлению юрисдикции РПЦ в бывшей Бессарабии. Русская православная церковь считала эти свои действия совершенно правомерными. Ни Тихон, ни Алексий I не признавали каноничным подчинение бывших приходов РПЦ Румынской православной церкви, осуществленное после присоединения Бессарабии к Румынии в 1918 году. Юрисдикцию Румынской православной церкви в Бессарабии не признавали и деятели Русской православной церкви за границей (Карловацкий Синод).