На протяжении шестидесяти с лишним лет актёрское амплуа Ольги Аросевой многократно трансформировалось: от инженю и субретки до гранд-кокет и, наконец, гениальной комедийной старухи
Внизу: Ольга в первый школьный день  с сестрой Еленой (слева). 1932 год
Аросев (второй ряд, слева) сопровождает Анри Барбюса (первый ряд, в центре) в поездке по СССР. В первом ряду: слева — А. Видаль, секретарь Барбюса, справа — Жан-Ришар Блок, драматург. Москва, 1935 год
Проводы Ромена Роллана в Швейцарию на Белорусском вокзале. Справа налево: Ромен Роллан, Мария Кудашева (Кювилье), Александр Аросев. 21 июля 1935 года
Ольга Аросева. Конец 40-х годов
Александр Аросев. Середина 30-х годов По мнению историков, причиной ареста и гибели А. Аросева был его брак с Гертой Фрейнд, дочерью крупного пражского торговца. Девушка была известна широким образом жизни, состояла в «Союзе свободомыслящей молодёжи», а её брат, Гарри Фрейнд, был активнейшим троцкистом
С актрисой Ниной Корниенко и десантниками после бани. Афганистан, первая половина 1980-х годов
В фильме «Трембита». 1968 год

Поколение «врагов  народа»… Самым молодым его представителям сегодня далеко за девяносто. На всю страну их осталось две-три тысячи. Как коллективный носитель памяти нации о страшной эпохе это поколение практически ушло.
Но живут и здравствуют среди нас те, кого, следуя исторической традиции, называют «детьми врагов народа». Они, как и их родители, познали унижение, репрессии, лагеря. Что удивительно, их оценки той эпохи, доставшихся им испытаний подчас жёстче, чем у отцов и матерей. И это объяснимо: они лишились главного – детства.
Знаменитая актриса Ольга Аросева, в представлении многих небожительница и королева богемы, на самом деле принадлежит именно к категории этих вечных уже «вражеских детей».

– Нет ли у вас ощущения, что с уходом поколения «детей врагов народа» отношение к Сталину начнёт кардинально меняться? Останутся документы о тех скорбных временах, о репрессиях, но по большому счёту всё как-то начнёт забываться, уйдёт на третий план, и в итоге все всё простят.
– Такое ощущение есть. Потому что эпоха Сталина ещё и овеяна победами, трудовыми подвигами, достижениями в развитии страны. Это важно.
– А что крепче – память о победах или о преступлениях?
– Смотря для кого. Преступления ничем не оправданы для тех людей, кто это испытал. Размышляя об этом всю жизнь, я не могу понять, почему Сталин это делал. Никто не покушался на его власть. Я ещё понимаю, когда он боялся бы старых большевиков. Понимаю, почему убивал Троцкого, Бухарина. Но почему он истреблял крестьян, рабочих, невиновных людей из какой-нибудь сибирской глубинки? Просто зачем ему это было нужно? Не могу понять.
– Наверное, ему было нужно, чтобы народ был в страхе.
– Да зачем ему народ в страхе, когда народ был в любви к нему?!
– Народ боялся, за это и любил. Любовь от страха.
– Не знаю, не знаю… Народ кричал «ура!», не было никакой подпольщины. Были какие-то анекдоты, но серьёзного противодействия ему не существовало. Наоборот, народ испытывал воодушевление. Для какой же цели надо столько истребить своих же граждан? Это невероятно позорный акт истории – миллионы людей получили документ о реабилитации, а там написано: «ввиду отсутствия состава преступления»… Состав преступления находили мгновенно, а отсутствие состава искали двадцать лет? Засадить полстраны, а потом сказать, что «ввиду отсутствия состава преступления»!
– Ольга Александровна, вы много лет работаете с дневниками Александра Яковлевича Аросева. Как они к вам попали?
– Предчувствуя скорый арест, папа отдал их своей сестре, а она спрятала их в корзине с дровами в коридоре общежития Александринского театра, на улице Росси в Ленинграде. Так они там и лежали много лет. А в 1957-м она мне их отдала. Теперь буду их издавать.
– Ваш отец был пишущим человеком. Написал несколько книг о революции, в основном повести и рассказы. Но вот в одной из дневниковых записей, которые я видел, он рассказывает: «…звонил Вяче Молотову. Он деликатно расспрашивал… Однако к себе не приглашал, несмотря на то, что я говорил ему, что хочу прочитать ему свой роман». Что это за роман?
– Не знаю, романы он писал разные. И замыслов у него было много. Хотел написать роман, по-моему, под названием «Правда»… «Октябрьские рассказы» он выпустил: о встрече с друзьями в Европе – Роменом Ролланом и другими деятелями. Я храню эти книжечки, приложения к «Огоньку».
А Госиздат попросил отца написать очерк о Молотове. Они же с Молотовым учились в одном классе, а сам Молотов снимал комнату у моей бабушки. Мы были знакомы семьями. И вот этот очерк папа давал читать Молотову. Но о его содержании в дневниках не сказано.
– Расскажите, пожалуйста, об отце чуть подробнее.
– Он был военным, перешедшим на сторону революции. В 1917 году –   начальник военно-революционных сил в Москве. Перевёл своих солдат на сторону красных. В Гражданскую возглавлял реввоентрибунал в Харькове. Был в первом посольстве Франции, когда Франция в 1924 году признала СССР. А до этого – послом в Литве и в буржуазной Латвии. В 1925 году – посол в Швеции. Я там родилась. Потом Франция. В Париже он служил первым секретарём у Красина, нашего полпреда. Был знаком с президентом Думергом.
Он и до революции бывал много за границей, в эмиграции жил. Учился в университете Льежа, на филфаке. Не закончил, правда. Ездил к Горькому на Капри, до революции ещё. Тогда познакомился и с Роменом Ролланом. Имел огромные связи в Европе. Поэтому его и использовали. Он был одним из немногих, кто знал четыре языка. Благодаря этому его, слава Богу, не назначали на чиновничью должность в Москве, а посылали во все первые посольства, в страны, которые признавали Советский Союз. Латвия, Литва, Франция, Швеция…
– Образование в Льеже он получал за счёт партии?
– Какой партии?! Он гранил, камни клал на мостовых в Бельгии, в Льеже. Сам зарабатывал. Мне рассказывал, как это делается. Какая партия… И что там было, у этой партии!
– Но он сам называл себя в дневниках «метрдотелем Советского Союза»…
– Тяготился этой ролью. С трудом воспринимал эти дипломатические назначения. Он понимал, что там нужен, но страшно не хотел быть чиновником. Не хотел работать в партийных органах. Он думал, что его собираются назначить послом. И за создание Всесоюзного общества культурных связей с заграницей взялся с радостью, а потом понял, что от этого ВОКСа, мягко говоря, мало что зависит. Хотя он сделал очень много для привлечения западной интеллигенции к признанию Советской России. Вернул Илью Эренбурга. Эренбург об этом пишет в «Люди, годы, жизнь». Способствовал возвращению Алексея Толстого из Берлина, дружил с ним. Я знала Толстого – он бывал и в ВОКСе, и у нас дома. Отец очень много делал, причём искренне, чтобы убедить европейскую интеллигенцию признать СССР. Викто'р Маргери'т, Андре Жид, Анри Барбюс – все, кто приезжал к нам, это всё была работа ВОКСа и отца. Между прочим, в известной беседе Роллана со Сталиным отец был переводчиком.
– Художник Борис Ефимов, свидетель той эпохи, считал, что сталинские репрессии во многом были предопределены наличием в стране оппозиции – огромной массы людей, реально поддерживавших Троцкого, стремившихся к реваншу и свержению большевиков…
– Может быть, но отец с Троцким не общался. С Бухариным – да, они вместе ездили во Францию, когда обсуждалось приобретение архивов русской социал-демократии. Кстати, и Бухарин реально не представлял опасности для Сталина.
– В некоторых энциклопедиях говорится, что Александр Яковлевич якобы служил в ВЧК…
– Никогда. Это его путают с младшим братом, Вячеславом. Вот он одно время работал. А потом был начальником московской милиции. А его жена Елена Владимировна Репнина, очень красивая женщина, работала секретарём у Вышинского. И всё время предупреждала моего отца: «Саша, на тебя материалы есть».
– Вы видели дело отца?
– Мне его показывали на Лубянке дважды: сразу после реабилитации, в 1957 году, и в 2009-м. Взяли-то его по 58-й статье.
– Сейчас, наверное, материалы можно увидеть в более полном объёме?
– Как раз наоборот. Тогда можно было ознакомиться с материалами дела более подробно. Но всё равно вникнуть во все детали ни тогда, ни сейчас нереально.
Так вот, среди этих материалов, как мне говорили на Лубянке, есть показания, в которых отец утверждает, что во время одной из поездок во Францию якобы встречался с сыном Троцкого, Львом Седовым. А в реабилитационных документах написано, что отец сознательно назвал такую дату встречи, когда Седова уже не было в живых. Очевидно, подследственные говорили всё это, чтобы их не били и не пытали. Надеясь, что будет открытый суд и на нём самооговор вскроется, папа назвал дату, когда встреча была невозможна…
Как только я получила справку о реабилитации отца, я отправила её Молотову. Его жена Полина сразу позвонила мне и позвала к себе на обед, прислала машину. И я помню, как Молотов вышел с этой бумажкой и говорит, ударяя на «о»: «Так, «реабилитирован посмертно ввиду отсутствия состава преступления…» – Помолчал. – «Да-а. Долгонько искали»…
– Вы даже интонации молотовские помните в точности…
– Да, он ведь заикался. И окал. Я же часто его слышала, и не по радио, а вживую. Они ведь с моим отцом были очень повязаны. И в первой ссылке были вместе, куда попали из реального училища. После побега из красноярской ссылки Молотов ехал в Москву с документами на имя Аросева…
– Книгу Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым», где он записывал их разговоры, вы читали?
– Честно говоря, только то место, где про отца. Когда Чуев выяснял, верит ли Молотов, что его друг Аросев был врагом. Тот ответил: нет, мол, ни одной минуты не верил. А что ж, дескать, вы за него слова замолвить не могли? Молотов ответил в том смысле, что уж очень вольный был этот Александр. Видно, мол, высказывался слишком вольно, мог что-нибудь не то сказать…
Из книги Чуева. «Молотов: – Потом <Аросев> был председателем ВОКСа. Пропал в 1937-м. Преданнейший человек. Видимо, неразборчивый в знакомствах. Запутать его в антисоветских делах было невозможно. А вот связи… Трудность революции.
– Вы не знали об этом или как?
– Как не знал, знал!
– А нельзя было вытащить его?
– А вытащить невозможно.
– Почему?
– Показания. Как же я скажу, мне давайте, я буду допрос, что ли, вести? Невозможно.
– А кто добыл показания?
– Чёрт его знает!
– Может, сфабриковано всё это было? Враги то тоже работали.
– Безусловно. Работали, безусловно, работали. И хотели нас подорвать.
– Вы Аросева хорошо знали, преданный человек. Такие вещи не совсем понятны.
– Вот непонятны, а это очень сложное дело, очень. Мою жену арестовали, а я был член Политбюро.
– Выходит, тогда Сталин виноват в таких вещах?
– Нет, нельзя сказать, что Сталин…
– Ну а кто же?
– Без него, конечно, не могли. У него было сложное положение, и столько вокруг него было людей, которые менялись…
– Вы знали, Сталин знал с положительной стороны, а человек пропадал…
– В этом смысле была очень жёсткая линия.
– А в чём Аросев провинился?
– Он мог провиниться только в одном: где нибудь какую нибудь либеральную фразу бросил.
– Мало ли что мы говорим!
– Мог за бабой какой нибудь, а та… Шла борьба. У правых крепкое ядро было. Бухарин, Рыков, Томский – тройка крепкая. Напористо вели себя. Подписанные документы посылали в Политбюро: члены Политбюро Бухарин, Рыков, Томский…»
– Ольга Александровна, что известно вам: признал в итоге отец вину или нет?
– Когда уже на самом «процессе» под председательством Ульриха судили его и Антонова-Овсеенко, они оба не признали себя виновными. И никаких обвинений не подписали. Ульрих махнул рукой – «эти не подпишут», суд приговорил к расстрелу. Расстреляли тут же, в подвале на улице 25 Октября, ныне Никольской. Там есть, говорят, подвал, который соединён с Лубянкой подземным ходом через площадь.
– Бывший корреспондент «Правды» в Париже Вольф Седых в своих воспоминаниях пишет: «Мария Павловна (жена Ромена Роллана. – Ю.П.) подобрала мне копии нескольких писем с ходатайствами. (Всего, по её словам, подобных писем было около двадцати.) 4 августа 1937 года Роллан писал сестре Мадлен об аресте своего московского знакомого, тогдашнего председателя Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС) Александра Аросева и его жены. «Я написал Сталину, – сообщал Роллан, – (совершенно без всякой надежды!)…» 
– Вы что-нибудь об этих ходатайствах Роллана за вашего отца знаете?
– К сожалению, нет.
– Ромен Роллан и его жена Мария Павловна Кудашева бывали у вас в доме, когда приезжали в Москву?
– Они просто жили у нас в квартире.
– Очень многие убеждены, что Кудашева была сотрудницей ОГПУ, НКВД и её фактически подослали к Роллану, едва ли не самому крупному писателю той поры…
– Слушайте, она была его женой. А выполняла ли она какие-то поручения, знать нельзя. Поводов так думать нет. Она до брака была гувернанткой в дворянской семье, списалась с ним по почте. Вряд ли была агентом. Не думаю.
– В те годы у многих знаменитых французов были русские «музы». Надежда Ходасевич-Леже, Эльза Триоле, Мария Кудашева, Лидия Делекторская, Ольга Хохлова, Елена Дьяконова, Дина Вьерни…
– Россиянки тогда входили в моду, пользовались популярностью у мужчин европейской элиты. Что Лиля Брик, сестра Эльзы Триоле, была агентом ОГПУ, это известно. Она сама по себе была авантюрная женщина. Но Эльза – вряд ли. Кудашева – таинственная личность. Но я не думаю, нет, не похожа… Она-то как раз не авантюрного типа. Она потом очень долго посылала мне приветы через советских журналистов и дипломатов, вплоть до кончины в 1985-м. Интересовалась моей судьбой, смотрела фильмы с моим участием.
– Наверное, вы могли видеть в Москве и Арагона с Эльзой? В 1930-м они на несколько месяцев приезжали в СССР, чтобы поддержать Лилю Брик после гибели Маяковского. Тогда же они ездили в Харьков на Международную конференцию революционных писателей…
– Нет, мы-то в Москву переехали только в 1933 году. Но папа неоднократно общался с ними в Париже. Я же их встречала намного позже, в шестидесятые, когда сама была во Франции с Театром Сатиры. Мы тогда играли «Клопа» и «Мистерию-буфф». Я бывала у них дома в Париже. Ещё и Лиля Брик была жива.
– Известен факт, что именно Александр Аросев перевозил мозг Ленина…
– И сердце. Из Горок, где Ленин умер, в создававшийся тогда Институт Ленина. Отец как раз и был его основателем и первым директором. У него на эту тему есть даже рассказ литературный: он вспоминает, как ехал в машине и осторожно держал в руках ёмкость с бесценным грузом, всё боялся растрясти. И есть документ – подписанный Аросевым акт передачи стеклянной банки с сердцем и мозгом Ленина, от 24 января 1924 года. Вообще отцу часто приходилось иметь дело с великими покойниками. Вот что он пишет в дневнике:
«На днях был у Вс. Иванова, Павленко, Н. Тихонова. Рассказывали, как отрыли прах Гоголя, Хомякова и Языкова.
У Гоголя головы не нашли. Кто-то раньше её взял в числе других двух черепов, кои и теперь хранятся в каком-то доме. Которая Гоголя – определить трудно. Украл кто-то у Гоголя ребро. Сняли ботинки на высоких каблуках. Отослали в Поленовский музей. Гоголь лежал в синем фраке. Хомяков – в поддёвке… У него сквозь грудь пророс дуб.
Языкова (поэта) голова, когда открыли могилу, оказалась высунувшейся из гроба. Это потому, что крышка гроба треснула. Жутко. Прах этих людей перенесли в Новодевичий монастырь. Бессмысленная «унификация» и «централизация».
– Вы были свидетелем многих знаменательных исторических эпизодов самого разного свойства. Вот вы где-то рассказывали, как во время октябрьской паники 1941 года в Москве на ваших глазах грабили антикварный магазин в Столешниковом. А где именно он был, помните?
– Конечно. Как входишь в переулок с Пушкинской (теперь – Большая Дмитровка) – сразу направо. Я помню, как двое мародёров убегали и их застрелил прохожий военный.
– А, там «Луи Витон» сейчас… Ещё одну историю рассказывал Юрий Любимов, вспоминая те же дни: как в гастрономе на Лубянке продавцы раздавали прохожим продукты…
– Да, это там, где до последнего времени был «Седьмой континент». Там во время войны моя мама, которая работала секретарём у Полины Жемчужиной, отоваривалась по карточкам. А в другом магазине, на Масловке, мать моей подруги была кассиром. К вечеру им сказали: забирайте всё, что хотите. Я тоже об этом узнала и побежала туда. У меня были такие физкультурные шаровары – сатиновые, огромные, я их сняла, узлом завязала и насыпала туда рис и сахар.
– Теперь о совсем личном, если позволите. Драматург Алексей Арбузов был в вас влюблён, это известно. Вы извините… А что же вы за него не вышли?
– У него были две жены и масса детей. Но дело не в этом. Послушайте, разве это можно объяснить – почему кто-то за кого-то не вышел замуж столько лет тому назад? Не знаю почему. Так вот случилось…
– Похоже, Арбузов испытывал к вам очень сильные чувства…
– Ну да, он опрокинул на меня такой силы чувства, что я по молодости просто была не в состоянии всё это осознать и как-то отреагировать. Между прочим, я его письма до сих пор храню. Он большую любовь испытывал, это я понимала, но меня это, может быть, и пугало? Не знаю… А, вспомнила! Я ведь была замужем!
– Ну вот и разобрались. Ольга Александровна, а как бы жену Молотова Полину Жемчужину охарактеризовали вы?
– Как замечательную женщину. Никогда нас не бросала. Ни в войну, ни позже. Моя сестра Лена уезжала на работу в Брест, так Жемчужина подарила ей чемодан вещей. Моя мама у нее работала секретарём, помощником. «Ольга, скажи матери, чтоб она меня при людях на «ты» не называла». А мать ей: «А ну-ка слушай, Полин!..» Только так с ней и разговаривала.
Полина даже Молотова старалась оправдать – и в том, что он от неё отказался, и в том, что не заступился за моего отца. Говорила мне: «Оля, он не мог ничего сделать». Я не понимала: «Как же так? И вас не защитил». Она: «Защитил тем, что ничего не делал». Ну да, его бы посадили самого. Этого ждали.
– В дневниках отец отражал в основном важные исторические события или бытовые мелочи тоже?
– Там это перемешано. Пишет о чём-нибудь очень важном – и тут же о том, что у Оли, к примеру, заболел зуб, а Митя (мой сводный брат), допустим, накакал мимо горшка.
– Кстати, что с Митей стало?
– Он умер уже. Но у него семеро детей. Мы все собираемся. Вот 24 июля – день моих именин, день именин мамы, день смерти моей мамы, день смерти моей старшей сестры Наташи. И мы собираемся всей семьёй на кладбище в 12 часов, я заказываю службу. Потом все едем поминать ко мне.
Возвращаясь к папиным дневникам. Это редчайший документ, написанный убеждённым революционером. Он и жизнь свою отдал революции. Мать его тоже погибла – белогвардейцы расстреляли. Какой он враг народа…
– Хотя не был он и «социально близким»…
– Это точно. Его отец, Яков Аросев, был купцом первой гильдии. Его доход составлял 6 тысяч рублей в месяц… Три рубля телёнок тогда стоил. Во время революции 1905 года в Казани были забастовки, а дом его – четвёртый от казанского Кремля. Улица называлась Воздвиженка, потом Ленина, теперь – Кремлёвская… Вот улица, дом, огород – и к Волге обрыв. Когда рабочие во время демонстрации двинулись к Кремлю, их казаки принялись разгонять нагайками. Тогда демонстранты стали ломиться в двери домов, чтобы спрятаться. И отец открыл им дверь, чтобы они огородами могли убежать к Волге. А дед Яков стал с сыном драться, кричал: «Я эту шпану не пущу!» И папа мой с ним в драку вступил! Спасал людей. Бабушка тоже была на стороне отца. Открыли ворота и пустили рабочих. Дед был богатым человеком, реакционером и ненавидел всё это. Спился в результате, умер в 48 лет. Я ездила недавно в Казань, восстановила памятник на