Народный артист — о предстоящем 90-летии, премьерном спектакле «Машенька» и театральных традициях...

6 мая народному артисту СССР Владимиру Этушу исполняется 90 лет. Свой юбилей старейший артист Театра имени Вахтангова отметит премьерой спектакля «Машенька» — трогательной камерной историей об ученом и его вновь обретенной внучке. Накануне юбилейной премьеры Владимир Этуш встретился с корреспондентом «Известий».

— Владимир Абрамович, чем привлекала вас забытая пьеса Александра Афиногенова «Машенька»?

— Пересмотрев огромное количество пьес русских и зарубежных, я понял, что мне надоели мрачные темы, захотелось человечности и доброты.

— Для вас было важно, что пьеса написана накануне войны, в 1939 году, а драматург трагически погиб в 1941 году?

— Для меня было важно содержание пьесы. В современном мире, переполненном информацией, прогрессом, техникой, нивелируется простое человеческое общение. Это история из другого времени, именно поэтому я остановил на ней свой выбор.

— Ваш герой, ученый Окаемов, увлечен своим делом: в начале пьесы кроме науки его мало что интересует. Как считаете, должен ли артист быть общественно активным, принимать участие в политической жизни, или его дело — только играть?

— Не морочьте мне и себе голову. Человек есть человек. Один интересуется мышками, другой — кошками, третий — кенгуру. Мало ли кто чем интересуется? Актер ничто никому не должен, как любой другой человек.

— Насколько я знаю, вы всегда празднуете годовщину победы в Великой Отечественной войне, иногда объединяя празднование со своим днем рождения. Вы прошли войну, награждены орденом Красной Звезды, были ранены. Как относитесь к  столь популярному сегодня переосмыслению темы войны, ее итогов?

— Скажите, в какую сторону могут пересматриваться итоги события, которое захлестнуло всю страну? Это выкинуть из истории народа нельзя. До известной степени святость этой темы теряется, но не до конца. Я бежал с винтовкой в руках, и голодал, и бил вшей — всё это было. Забыть этого нельзя.

— Ваше отношение не изменилось, чего не скажешь о младших поколениях.

— Они этого не испытали. Для них была война и прошла война. Как можно забыть отдельные эпизоды? Например, что такое для меня война?

Вот цепь, в цепи лежат солдаты, и я в их числе. Сосед получил ранение в легкое, у него пневмоторакс, пенится кровь. Его нужно поднять, чтобы облегчить страдание. Я приподнял его и вдруг увидел, как его голова упала мне на грудь. Другая пуля, предназначенная мне, попала в него. Разве я могу это забыть?!

— При подготовке к премьере вы, как рассказывают в театре, работаете в строгом режиме, не пропуская репетиции, не делая скидку на зрелые годы. Откуда черпаете силы?

— Вы знаете, я очень не люблю это актерское кокетство, рассказы о секретах своей «молодости». Где я беру силы? Да просто живу.

— Судя по вашим интервью, к экспериментам современного театра вы относитесь несколько настороженно. Как в таком случае вы воспринимаете творчество художественного руководителя театра Римаса Туминаса? Его назвать традиционалистом можно с большой натяжкой.

— Так и воспринимаю (улыбается). Шучу, Римас много сделал хорошего. Один спектакль «Пристань» чего стоит — оригинальный по форме и содержанию, трудный спектакль. Не представляю, как ему пришло в голову соединить воедино такие разные произведения, и ведь получилось. А какой он придумал финал с портретами вахтанговцев! Это производит впечатление.

— Как вы отнеслись к тому, что Туминас снял легендарный спектакль «Принцесса Турандот», в котором вы играли когда-то Бригеллу?

— По каким-то причинам Римас понял, что спектакль изжил себя. Всё имеет начало и конец. Сколько можно было играть?

— Вам преподавали ученики Евгения Вахтангова, вы учите студентов с 1945 года. Скажите, вахтанговская школа существует до сих пор, или это миф?

— Я другого театра не знаю. Я пришел сюда, почувствовал и принял вахтанговскую традицию. Не могу уже отделить себя от нее, исповедую это учение, потому что сам стал его частью.

— Как вы относитесь к разговорам о реформировании репертуарного театра?

— Отношусь отрицательно. Театр может быть только репертуарным, когда есть управляющий (неважно, худрук, режиссер или директор) — человек, который всё объединяет. У театра должно быть определенное направление, творческие задачи, которые перед собой ставит его руководитель.

Я не приемлю того, что сейчас происходит в некоторых театрах — всеобщее желание сделать формалистическое направление магистральным. Мне это неприятно.

— Что вы подразумеваете под формалистическим направлением?

— Желание выпендриться, опрокинуть всё, что есть. Конечно, традиционный театр погрузнел, увлекся традиционализмом, но это не значит, что нужно всё время на сцене показывать, условно говоря, человека без штанов. Вы посмотрите, что делается в Художественном театре, да и не только в нем.

— Художественный театр считается одним из самых популярных, зритель в него ходит.

— Вы отстали или, наоборот, бежите впереди. Табакова давно обогнал Серебренников.

— Вы не допускаете, что это некий экспериментальный путь, без которого невозможно дальнейшее развитие театра?

— Я хочу увидеть, насколько затянется этот эксперимент.

— У вас есть ощущение, что вы недоиграли в театре?

— Такое ощущение есть у каждого актера. И это вовсе не значит, что его карьера не удалась. Конечно, хотелось бы сыграть еще что-нибудь значительное. У меня часто были паузы, когда я тосковал по ролям.

— А что бы посоветовали в такой ситуации молодым актерам?

— Тосковать по ролям. Желать играть.