Среди богатых особняков тихой буюканской улицы жилище Сарры Соломоновны Шпитальник выглядит весьма скромно. Вся обстановка двух комнаток дышит благородством. На письменном столе – в легком беспорядке исписанные листочки. Это продолжение мемуаров, которые начаты еще в 2006 году. Всё не было времени приступить к их продолжению. На стенах – домотканый молдавский ковер, пейзажи местных профессиональных художников. В шкафах и сервантах – не хрусталь и не фарфор, а книги, альбомы по изобразительному искусству. А еще сувенирные куклы в национальных костюмах, которых чета Шпитальник привозила из поездок.

 

– Детей у нас не было, – поясняет Сарра Соломоновна, – мы были свободны, в отпуск обязательно куда-то с мужем ездили и привозили эти сувениры. Друзья нам дарили кукол, зная о нашей коллекции, – даже из Боливии и Мексики. Художественной ценности они не представляют, но память – на всю жизнь.

 

 Когда-то в доме часто бывали гости. Муж – Моисей Григорьевич Шпитальник – был хлебосольным хозяином. Расставлял столы, за которыми помещались иногда 45 человек! Дружили с Тростянецкими, Давидом Сиротой и его женой Фаиной, в последнее время – со Столярами, Шрайбманами. Весело, хорошо жили. В одной комнате – родители, в другой – Сарра с Моисеем. В выдвижной шкафчик на кухне клали зарплату каждого и считали деньги общими. Муж баловал жену, любил делать подарки. Может, оттого, что всё было в дефиците, Моисей Григорьевич не мог удержаться от покупки, если что-то «выбрасывали» в продажу.

 

Познакомились они в Кишиневе. Сарра – тогда студентка Черновицкого университета – приехала в свой родной город на каникулы. А Моисей был родом из Рыбницы,учился в сельхозе. Через пять дней знакомства решил сделать предложение.

 

Родители Сарры снимали жилье в Черновцах. До войны они жили в Кишиневе, в большом 26-квартирном доме на Пушкинской – там, где позже был ломбард. Мама окончила гимназию еще во времена Российской империи, румынского почти не знала. И папа – выпускник еврейской гимназии Сорок. А сама Сарра училась уже при румынах, знает этот язык в совершенстве, а еще – французский, английский, позже освоила украинский. Идишу ее учила бабушка, в эвакуации в Бухаре. Внучка ей говорила: «Нас,евреев не любят. А за что? Я даже идиша не знаю – учи меня!» Папу с началом войны забрали на трудовой фронт на Урал. После победы жить было негде: их дом был разрушен, так что мыкались по углам. Когда единственная дочка поступила в черновицкий университет, родители решили быть рядом. Многим позже обрели свое жилье – полдома на Буюканах в Кишиневе.

 

Так вот, Моисей приехал в Черновцы и с ходу выпалил будущей теще: «Здравствуй, мама!» – этим он ее и подкупил. Обаятельный был, бесхитростный. Папу Сарры, правда, побаивался, но и с ним вскоре перешел на ты. Молодые поженились и уехали по распределению во Флорешты, где жили пять лет. Сарра преподавала французский, а Моисей был агрономом. Потом в Кишиневе работал на табачном комбинате, был старшим агрономом большого хозяйства в Гратиештах. Сарра Соломоновна прожила с мужем 52 года. Уже 10 лет она живет одна. Дом опустел.

 

 

Поговорить с Саррой Соломоновной считают за честь идишисты со всего мира. Уважаемый библиограф, умница, знаток истории еврейства Бессарабии, прекрасный лектор. Не думала она и не гадала, что печально прославится в свои 84 года. Однажды, часов в 10 вечера, когда Сарра Соломоновна открыла дверь, чтобы впустить свою собаку, в дом ворвались грабители.

– Я была в шапочке, и один из них сразу натянул ее мне на глаза, чтобы я не могла разглядеть лиц. Усадил на кухне, стал поначалу довольно мирно разговаривать. А другой принялся переворачивать весь дом, – Сарра Соломоновна рассказывает спокойно, как будто всё это было не с ней. – Перетряхивал каждую книгу, вспарывал подушки, матрасы. Между собой они говорили не на молдавском (может, на гагаузском или цыганском?). Вначале ничего не находили и стали злиться, мой «охранник» перетащил меня в кресло в комнате, связал (заклеил скотчем руки и ноги), стал угрожать, что будет пытать горячим утюгом, требовал, чтобы я показала, где спрятаны ценности. Другой приставил к горлу нож. Из-под шапочки я разглядела, что нож заточен по-особому – как штык. Они говорили: «Вы, евреи, – богатые. Мы знаем, что муж вас любил и дарил бриллианты». Еще говорили: «Это вам за то, что вы распяли нашего Христа». Я им сказала: «Ну, убейте меня, если это нужно для спасения человечества!». «Нет, – отвечают, – не хотим брать лишний грех на душу». Умереть я не боялась. Но испытать пытки – эта перспектива не радовала.

 

Они всё нашли. Конечно, не бриллианты – я их никогда в глаза не видела. Нашли золотые швейцарские часы, которые передавались в семье моего мужа по мужской линии. Когда в 90-х было трудно и мы пытались их продать, то не смогли: не отыскалось покупателей, настолько они дорогие. Забрали два обручальных кольца. Еще часики, из золота невысокой пробы, которые муж подарил на 20-летие свадьбы, другие вещицы. Денег мы не копили, и никогда их у нас не было. Сбережения появились, когда Германия стала выплачивать реституцию узникам гетто и концлагерей. А муж был узником гетто в Балте.

 

– Говорят, что от такого стресса люди, бывает, сходят с ума. Племянник пошутил: «Вы – как Зоя Космодемьянская»… У меня такое свойство характера: в больших испытаниях сохраняю спокойствие. А из-за пустяка могу разнервничаться. Часа через два грабители ушли, оставили меня связанной, с заклеенным скотчем ртом. Но совершили одну оплошность: не перерезали телефонный провод. Когда мне удалось высвободить руку, я позвонила соседке, но дверь воры заперли снаружи. Хорошо, что у племянника была вторая связка ключей.

 

– Пока нет. Хотя это дело, как мне сказали, поставлено на контроль в самых высоких инстанциях. Приходил следователь, очень приятный, культурный человек, говорил, что найти преступников для него дело чести, уж слишком налетчики действовали дерзко и цинично. Меня все просят подумать, кто мог дать наводку. Не знаю, о часах я никому не говорила. Но наводка была. Иначе откуда бы преступникам знать, что муж делал мне подарки? Правда, они немного ошиблись. Бриллиантов он никогда не покупал.

 

Телевидение, которое снимало сюжет о погроме в моем доме, представило меня чуть ли не миллионершей. Мне было неприятно, я разнервничалась, на восьмой день после ограбления у меня случился инфаркт. Хочу, пользуясь случаем, поблагодарить коллектив отделения реанимации 3-й больницы. Ко мне относились с большим вниманием и сочувствием, особенно сестры, санитарки.

 

– Конечно. Из родственников у меня один племянник, сын двоюродного брата. Первое время он с женой даже ночевал у меня. Многие проявили участие. Помогали небольшими суммами, навещали в больнице. Это и Анна Яковлевна Бацманова, и мой добрый ангел Олечка Сивак, Фрида Спектор, Шура Козлова, Марк Рабинович, Борис Друцэ, Нелли Филипова звонит. Тесно общаемся с Серго Бенгельсдорфом. Навещают бывшие коллеги из мединститута, в научной библиотеке которого я работала 34 года. Бенджи, американский волонтер, очень милый человек, приходит и даже устраивает концерты у меня дома. Но главное – это «Хэсэд Иегуда», который оплатил счета за газ. Община тоже помогла в оплате счетов. Так что я спокойна пока. От «хэсэда» у меня есть карточка для покупки продуктов, лекарств. Благотворительный центр предоставляет услуги патронажной сестры: Анна Владимировна Ротарь помогает мне уже восемь лет. Это очень толковая, хозяйственная женщина. Когда она уходит в отпуск, я даже переживаю, кого мне пришлют. Так что я не бедствую. Но мне всё же горько. На деньги, что у меня были, я хотела издать мемуары. Теперь пишу в стол. Жаль, столько ценного материала! У меня сотни фотографий. Когда мы уезжали в эвакуацию – всё бросили. Но я, 13-летняя девочка, сообразила, что нужно взять фотографии. Мама никогда не видела своего отца, он погиб в русско-японскую войну, а фотография дедушки сохранилась…

 

– Я очень любила свою работу. Еще студенткой, когда писала курсовую, библиограф как-то учила меня подбирать литературу. «Какая вы счастливая! – сказала я ей. – Какая у вас интересная работа!». И вот я тоже обрела это счастье. Когда мы переехали из Флорешт в Кишинев, я долго не могла найти работу. А библиографом в научную библиотеку мединститута меня взяли. Книги – это был мой мир. Я начала читать с трех лет. Погружалась в работу и никогда не была в курсе ни новостей, ни сенсаций, ни сплетен в коллективе. Особенно чувствовала себя счастливой, когда начала работать в Еврейской библиотеке, когда в руки мне попали книги, о которых я даже не мечтала. Ведь всё еврейское раньше было в загоне.

 

– Конечно, справочник «Евреи Молдовы». В мединституте тоже хорошая работа была – «Медицинский работник в художественной литературе». Я писала на эту тему диссертацию, но так ее и не защитила. Были всяческие препоны, думаю, что на почве антисемитизма.

 

– В личном общении редко. В Москве мне сказали: издайте книгу тиражом 10 тысяч экземпляров, и мы засчитаем вам ее как диссертацию. Мы с мужем разослали бланки заказов по медицинским учебным заведениям, получили 15 тысяч заказов. Но издательство отказалось печатать книгу. Самое интересное, что я и тогда особо не переживала. Видимо, генетическая память предков подготовила меня ко всему.

– Внешне – да… Знаете, я не умею плакать. Не плакала даже когда потеряла родителей, мужа, которых очень любила. Единственный случай был, когда мы собирались уезжать в Израиль. Уже были проставлены визы, уже подходила очередь на сдачу багажа. Мы с мужем пошли на могилу родителей, и вдруг меня прорвало: «Мама, – рыдала я, – как не хочу уезжать!». И муж произнес: «Всё, мы никуда не едем». И никогда меня не упрекал. Я всегда очень любила Кишинев. Потом мы бывали в гостях у друзей в Израиле. Мне там нравится. Но мой дом здесь.

Моя жизнь разделилась на периоды «до ограбления» и «после». Я жила надеждой издать книгу. Заставляю и сейчас себя писать, но надежды теперь нет. И появилось безразличие…

 

На кухне раздалось какое-то бульканье и чавканье. Это старая больная собачка Бианка приковыляла попить воды. После налета она была так напугана, что добровольно переселилась в сарай. И больше не лает.

Мы стали прощаться.

– Дальше крыльца уже не ступаю – боюсь споткнуться, – говорит Сарра Соломоновна. – Совсем плохо вижу; ужасно, что теперь не могу читать. А из-за плохих почек врачи не берутся оперировать катаракту.

Ободряющих слов в голову не приходило. Кроме ничего не значащих.