Алла БЕРЕЗОВСКАЯ, Рига

Мы познакомились на международной конференции по Холокосту, проходившей в Риге в конце мая. Худощавый, небольшого роста, скромно одетый седобородый человек с удивительно добрыми голубыми глазами и обаятельной улыбкой — раввин Иосиф Менделевич. Глядя на его абсолютно мирный и совсем не героический вид, сложно было поверить, что это тот самый диссидент Менделевич, который в 1970 году с группой товарищей задумал угнать самолет из Ленинграда в Швецию, чтобы оттуда улететь в Израиль.
Едва заговорщики успели подойти к аэропорту Смольный, как их тут же всех повязали. Лежа лицом на грязном заплеванном асфальте, двадцатилетний Иосиф с грустью подумал, что дорога на Землю Обетованную будет не близкой…

Рассказывая о той давней авантюре, известной как операция «Свадьба», или «ленинградское самолетное дело», Иосиф Менделевич, бывший рижанин, а ныне гражданин Израиля, иногда иронизирует и даже подсмеивается над собой, стараясь избегать излишнего пафоса и драматизма в своем повествовании. А между тем в его жизни трагического было гораздо больше, чем веселого. Всем 12 участникам неудавшегося захвата самолета советский «самый гуманный суд в мире» отвесил в брежневские годы по полной программе — двоих главных организаторов приговорили к высшей мере (позже заменив казнь на 15 лет лагерей), Иосиф отсидел 11 из 12 назначенных ему лет в лагерях строгого режима, после чего его лишили советского гражданства и депортировали в Израиль.

При подготовке операции подпольщики рассчитывали лишь на собственную смекалку и «еврейское счастье», заранее условившись насилия не применять, использовать только веревки и кляп, если кто-то из членов экипажа окажет им сопротивление.

– Неужели вы действительно верили, что ваш план может сработать?
– Знаете, это было 50 на 50, — признается Иосиф. — Наш лидер, детально разработавший всю операцию, Марк Дымшиц — бывший военный летчик, он был старше и опытнее нас всех, и он был уверен, что все получится. Даже в недавнем его интервью по телевидению он еще раз подтвердил, что если бы с самого начала связался не с ленинградцами, а только с рижанами, то все бы пошло как надо. Ведь были две фазы плана, первая разрабатывалась членами еврейского подпольного комитета Ленинграда, частью этой организации мы тоже были. Поначалу речь шла о захвате самолета ТУ-124 (48 мест) на маршруте Ленинград — Мурманск. Для этого предполагалось закупить все пассажирские места, а в случае, если большое количество еврейских фамилий привлечет внимание органов, была заготовлена версия, что все они едут на свадьбу. Позже дело еврейских «самолетчиков» на суде именовалась не иначе как операция «Свадьба». Но потом ленинградцы соскочили, осталась одна рижская группа, и мы остановились на 12-местном АН-2. Повели мы себя довольно решительно: тщательно разработали план операции, продумали все детали и пошли на дело. Вот-вот: «Раз пошли на дело я и Рабинович…» Вернее, Менделевич. Ни о каком терроризме мы не помышляли, мы просто хотели выехать в Израиль, а нас не выпускали, несмотря на неоднократные обращения. На протяжении следствия я много раз говорил, что я не против советской власти, у меня ни к кому не было и нет ненависти. Я просто хочу быть со своим народом и жить на своей родине.
– Что вы называете своей родиной?
– Израиль, конечно! Человек называет своей родиной не только место, где он родился, а там, где его сердце, его душа, его народ. Я родился в Риге в 1947 году, учился в 1-й железнодорожной школе на ул. Висвалжу. Детство мое было бедное и не очень счастливое. Когда мне было 10 лет, арестовали отца по ложному обвинению, мать осталась одна, на руках четверо детей — я и мои три сестры. Через год его оправдали, но вскоре после освобождения папы умерла мама. Она похоронена в Шмерли. Позже папа женился вторично…
В 16 лет, чтобы помочь семье, я пошел работать на завод. В юности увлекся идеями сионизма, участвовал в сборах еврейской молодежи у синагоги, читал самиздатовскую литературу, потом и сам включился в ее издание. По воскресеньям мы ездили в Румбулу, вместе с бывшими узниками концлагерей приводили в порядок места захоронения евреев, уничтоженных в Рижском гетто, боролись за установление памятника жертвам нацизма… Моей семье трижды отказывали в выдаче виз для отъезда в Израиль, поэтому, когда мне предложили подключиться к ленинградской операции, я тут же согласился.

– Но ведь в 60–70-е годы тема Холокоста в Советском Союзе замалчивалась, откуда вы об этом знали?
– Я был членом подпольного еврейского движения с середины 1960-х годов, про Варшавское гетто прочитал в самиздатовских книгах, а от выживших узников Рижского гетто многое слышал о том, что творилось в Латвии. Читал документы по процессу Эйхмана на русском языке. Но особенно сильное впечатление на меня произвел фотоальбом, изданный в Польше, с фотографиями из немецких архивов. Нацисты сфотографировали участника восстания узников Варшавского гетто — молодого парня, которого извлекли из бункера и ведут на расстрел. Знаете, что меня поразило? Он улыбался… Представляете, человек идет умирать — и улыбается! Он горд и счастлив тем, что воевал! Это стало для меня символом в моей борьбе. Да, далеко не все узники концлагерей были героями в те трагические годы…
Когда в 1970 году я шел на прорыв, конечно, в душе я надеялся попасть в Израиль, мои действия были продиктованы прежде всего огромной любовью к своему многострадальному народу и нежеланием жить на чужбине…

Я благодарю Б-га, что он именно меня избрал для этой миссии, я горжусь этим! После нашей акции действительно наступил прорыв, и евреев начали выпускать в Израиль. Это была победа! Увы, мой отец не дожил до моего освобождения, он умер в 1978 году. После моего ареста отец стал одним из главных сионистов в Риге, КГБ требовало, чтобы он уехал в Израиль к дочерям, но он сказал, что не уедет, пока не отпустят меня. Его избил агент КГБ, после чего ему пришлось лечиться в больницах. Выхода не было… Отец согласился уехать, но за два дня до отъезда неожиданно умер в Риге на нашей квартире — с билетом в кармане. Его жена с большим трудом добилась разрешения и привезла тело отца в Иерусалим (не обошлось без вмешательства Киссинджера). Папу похоронили на Масличной горе в июне 1978 года. Мне сегодня столько же лет, сколько было моему отцу в день смерти. Я ношу его душу в себе…

– Иосиф, но вам пришлось провести долгих 11 лет в советских тюрьмах и лагерях. Как удалось выдержать?
– Мы, советские люди, в сущности, и так жили в социалистическом лагере, это была просто другая сторона советской зоны. Там я так же продолжал работать на заводе, окружение немногим отличалось от того, что было на воле, хотя публика среди политических была разношерстная. Это и бывшие полицаи, убивавшие людей в годы немецкой оккупации, и так называемые националисты. В тюрьме я изучал английский и иврит, изучал Тору и другие книги, это меня и поддерживало, и спасало. Но главным было осознание того, что я сидел за дело, как и другие участники нашего процесса. Между прочим, многие заключенные нам даже завидовали.

– Иосиф, как после всего пережитого можно было не озлобиться?
– А я в лагере жил полной жизнью, несмотря на все запреты и наказания — соблюдал религиозные праздники и еврейские традиции, читал молитвы, за что меня называли «раввином», даже в субботу умудрялся не работать, заранее выполняя план. Рядом были мои друзья и соратники, мы поддерживали друг друга. К тому же пребывание за колючей проволокой было для меня частью моей борьбы. Вот оказаться вне этого было бы страшней! Я был бойцом и попал в плен — на кого ж тут обижаться?
Вышел ли я из тюрьмы озлобленным человеком? Во-первых, я не выходил, а меня вывезли из Лефортово в Домодедово, а оттуда — в Вену. Я не успел испытать никаких чувств.

– Как это было?
– Меня продержали в лагере дольше всех моих подельников, включая даже тех, кто шел «паровозом» — Кузнецова и Дымшица. Их обменяли на советских шпионов и отправили в Израиль в 1979 году, когда подписывалось Соглашение о сокращении стратегического вооружения между США и СССР. Они были частью этого договора, которые по существующей практике сопровождаются жестами доброй воли. Еврейская мировая общественность постаралась, чтобы при этом были упомянуты политические заключенные. Но Соглашение было разбито на две части — первую партию узников должны были выпустить в момент его подписания, вторую — после ратификации договора. Об этом я узнал на прогулке от Натана Щаранского, он был осужден в 1977 году за «измену Родине». Мы вместе сидели во Владимирской крытой тюрьме, а потом и в Чистопольской, в Татарии.
Мое лагерное правило: никогда не обольщаться и ни на что не надеяться. Всегда рассчитывать на самое худшее, если придет хорошее — тогда и буду радоваться. Но, конечно, я нервничал. На зоне говорили, что меня так долго держат, т.к. ко всем своим недостаткам я еще и религиозный еврей. И если я откажусь от религии, то меня могут освободить. Я этого делать не собирался. На самом деле, как мне это пояснил тот же Щаранский, мы с ним оба стояли во втором списке на освобождение и депортацию в Израиль, но тут Советский Союз вступил в войну с Афганистаном, и Сенат США отказался от ратификации Соглашения. Так что я тоже своего рода жертва Афганистана…

– Но все же в 1981 году вас выпустили — за год до окончания срока. Что сработало в итоге?
– К этому времени сложилась парадоксальная ситуация, когда все главные фигуранты «самолетного дела» были освобождены и лишь один Менделевич продолжал сидеть. Как мне позже рассказывали в неформальной обстановке, за меня вступился только что избранный председатель Всемирного еврейского конгресса Эдгар Бронфман, он посчитал делом чести договориться с Советами о моей судьбе. У Бронфмана были хорошие отношения с тогдашним советским послом Добрыниным, говорят, что он принес послу бутылку своей знаменитой фирменной водки. Короче, продали меня за бутылку или за ящик водки, я не знаю. В 1981 году я только что вышел из 56-дневной голодовки, а т.к. она получила большую огласку, в том числе и в ООН, я решил, что именно поэтому мое имя и выплыло вновь из небытия. В начале 1981 года меня ночью взяли прямо из цеха Чусовского лагеря и, ничего не объясняя, повезли на поезде в Пермь. Знаете, я до сих пор помню эту поездку до мельчайших деталей. Меня везли в обычном пригородном поезде в общем вагоне, в котором сидели обыкновенные мужики, выпивали-закусывали, говорили о рыбалке. Это была совершенно другая атмосфера, не лагерная, нормальная, человеческая… В Пермской тюрьме на меня накинули манишку — кусок чего-то, напоминающего рубашку и пиджак, сфотографировали и повезли в аэропорт. Я пребывал в полном неведении, но не исключал, что мне добавят срок за то, что я передал на Запад информацию о своей голодовке…

– Вы, наверное, были вне себя от радости?
– Вы не поверите, но я был полностью опустошен, сил не было ни на какие эмоции. Мне «устроили» душ, привезли черный костюм и шляпу, купленные на мои деньги, которые мне на счет присылали родные. Меня посадили в машину и в сопровождении мотоциклистов довезли прямо до трапа самолета, вылетающего в Вену. Там меня встречали представители израильского посольства, они и пересадили в самолет на Тель-Авив. Натан Щаранский, кстати, освободился только через пять лет после меня.
Когда я был в Израиле у него в агентстве, он меня представил своим сотрудницам со словами: «Мой друг Менделевич, который сидел дольше, чем я». Все страшно удивились, они были уверены, что их шеф самый супергерой, но среди ветеранов сионистского движения я действительно рекордсмен по величине отбытого за решеткой срока.
– Вас встретили как героя?
– Поначалу интерес был большой, но в глазах израильских властей я был сомнительной персоной — террорист, который не подчинялся приказам. В Израиле я первым делом нашел своих друзей, жена Натана Щаранского Авиталь познакомила меня со своей подругой — тунисской еврейкой Катей Саруси, которая в течение нескольких лет вместе с другими членами религиозного движения боролась за мое освобождение. Она рассказала, что, узнав о моей голодовке, всю ночь проплакала, а на следующий день Катя и еще около тысячи единомышленников вышли в Иерусалиме на демонстрацию в мою защиту. Через несколько месяцев мы поженились, у нас родилось семеро детей, старшему из которых сейчас 30 лет, а младшему — 17.