 |
Муж Елены Яковлевой откровенно рассказал о жене и конфликте в «Современнике»
 |
27.06.2013 |
|
Очень хорошо помню то утро: я подошел к театру, где прослужил тридцать с лишним лет, и вдруг поймал себя на мысли, что не хочу туда идти. Поднялся в гримерку, сел перед зеркалом: «Ну, Валерка, что делать будем? — и сам себе ответил: — Уходить. Мне здесь плохо без Лены».
Я долго считал «Современник» своим домом, но, строго говоря, дом у человека должен быть один. Если повезло, он там, где его семья, любимый человек, а мне уж точно
повезло. Моя жена Елена Яковлева тогда покинула наш театр. И стоило представить, что больше не встречу ее в коридоре, что не посидим вместе в актерском буфете, не перекинемся парой фраз перед спектаклем — такая тоска наваливалась.
Поднялся в дирекцию, попросил у секретарши лист бумаги и написал заявление об уходе. Потом сбежал по лестнице и выскочил на улицу. Когда садился в машину, тучки, заволакивавшие небо, рассеялись. Луч солнца скользнул по капоту и ударил прямо в глаза. Так закончился огромный кусок моей жизни, связанный с «Современником».
Здесь я сыграл в «Вишневом саде» и «Ревизоре», «Бесах», «Пигмалионе» и «Мурлин Мурло» — всего наберется с полсотни ролей в сорока спектаклях. Здесь получил звание народного
артиста. Театр всегда был у меня на первом месте. Ради него отказывался от многих съемок. Еще шестилетним пацаном мечтал не о кино, а именно о сцене. Она влекла неудержимо, заставляя печальную прозу жизни отступать на второй план.
Детство свое в Свердловске несчастным не назову, но тяжелым — это точно. Жили мы с мамой Александрой Ивановной, рабочей на номерном заводе (их тогда называли «почтовыми ящиками»), в жуткой бедности. Отца помню плохо. Самое яркое воспоминание — как мальчишкой несу ему передачку в ЛТП. В советские времена алкоголиков реабилитировали в лечебно-трудовых профилакториях, считали, что труд лечит. Но на отца эта метода не подействовала. Мне было восемь, когда он навсегда исчез из нашей жизни. Что с ним сталось — не знаю. Не объявился, даже когда я стал
артистом. Видно, кино и театр не входили в сферу его интересов.
А мамочка, моя Шура, меня на сцене видела и очень гордилась успехами сына. Она у меня была замечательная: деликатная, отзывчивая. Когда забрал ее из Свердловска в Москву, мама категорически отказалась селиться с нами в крошечной «двушке», не захотела стеснять. И четыре года прожила в актерском содоме — общежитии «Современника», пока мы, наконец, не смогли купить ей квартиру. Соседи маму обожали: Шура помогала всем. Она подняла обоих моих детей — и Катю, и Дениса. Последние годы жила с нами на подмосковной даче, что-то сажала, полола, ухаживала за тремя собаками, в общем, совсем не могла сидеть без дела. Год назад нашей Шурочки не стало. Никак не привыкну, что ее нет...
Мама моя спасительница. Только благодаря ей и заводскому драмкружку, куда она же меня и привела, я не пошел по кривой дорожке. Половина моих одноклассников по окончании школы тут же села. Я единственный попал в институт. Да еще в театральный! В столицу подался вместе с двумя ребятами из студии, так что страшно не было. Как принято, записались на прослушивание во все театральные училища. Но в Школе-студии МХАТ актер, режиссер и педагог Василий Петрович Марков, увидев меня на первом туре, с ходу принял решение: «Мы вас берем». Я не стал искать от добра добра. И не ошибся: на втором курсе к нам пришли преподавать прекрасные актеры, бывшие выпускники Школы-студии МХАТ — Алла Покровская и Андрей Мягков. Алла Борисовна позже сосватала меня в «Современник», она вообще много
мною занималась — хвалила, направляла.
Когда перешли на третий курс, Анатолий Васильевич Эфрос начал ставить во МХАТе «Эшелон» Михаила Рощина. На роли двух школьников исполнителей искали среди студентов Школы-студии и взяли меня. Каждая репетиция гениального режиссера превращалась в мастер-класс. Я не мог это пропустить и даже если не был занят, отмечался в институте на лекциях и нырял в переход, соединявший наше здание с театром. На сцене была установлена декорация вагона с деревянными нарами. Тихонечко на них ложился, замирал и три часа, в течение которых шла репетиция, боясь шевельнуться, внимал наставлениям Эфроса исполнителям главных ролей Ирине Мирошниченко, Ирине Акуловой, Славе Невинному, Евгению Евстигнееву. В тот
день, когда он репетировал со мной, был на седьмом небе от счастья и ужаса одновременно. Эфрос не сделал ни одного замечания! Спустя годы я рассказал об этом ассистенту Анатолия Васильевича Володе Портнову, он очень удивился: «Не верю, быть такого не может!» Скорее всего, Эфросу было просто не до меня с моей маленькой ролью, хватало других проблем с постановкой, но я тогда раздувался от гордости: великий режиссер доволен моей игрой!
«Эшелон» играли во МХАТе два года, я сидел в гримерке самого Качалова, даже ездил на гастроли. Тогдашний руководитель Художественного театра Олег Ефремов набрал в Школе-студии режиссерский курс, его студенты задействовали нас в своих постановках. Так что я постоянно был у Ефремова на глазах. Когда до выпуска оставалось несколько месяцев, Олег Николаевич
пригласил меня в кафе напротив театра, которое служители Мельпомены окрестили «Артистик». Сидели, выпивали, Ефремов звал в труппу, рисовал заманчивые перспективы. Я мялся, обещал подумать и все-таки во МХАТ не пошел. Наверное, сработала интуиция: трое моих однокурсников, влившихся в легендарную труппу, благополучно там сгинули в безвестности. Пробиться дебютанту во МХАТе, где собралось невероятное количество звезд, было практически нереально.
Долго потом мучился, считая, что Ефремов на меня обиделся. Но однажды Нина Михайловна Дорошина, с которой мы работали в «Современнике», затащила Олега Николаевича на наш аншлаговый спектакль «Мурлин Мурло»: у нее когда-то были близкие отношения с мастером, со временем они переросли
в настоящую дружбу. Я занервничал, узнав, что в зале сам Ефремов. Ведь герой, которого я играл, был «голубой». Не в смысле гей, а слишком уж положительный, не живой человек, а какой-то ангел бестелесный. Актеру в таком персонаже не за что зацепиться, это всегда вызов его способностям.
После спектакля Олег Николаевич буквально на минуту заскочил к нам в гримерку, обнял мою жену Лену Яковлеву (он ее обожал и постоянно звал во МХАТ), пожал руку мне. Я с напряжением ждал, что Ефремов что-нибудь скажет про спектакль, но он тут же исчез, опаздывал куда-то. Чуть позже прибежала Дорошина, которая его провожала: «Валера, Олег очень всеми доволен. Мне, говорит, особенно понравилось, как Шальных выбрался из трудного положения, сумел сделать интересным никакого персонажа, придал ему лицо». Я очень дорожу этой оценкой.
Но о том, что не пошел во МХАТ, ни минуты не жалел. В «Современнике» Волчек сразу предложила мне главную роль. Предстояло сыграть первого секретаря горкома партии в пьесе Гельмана «Обратная связь». Галина Борисовна человек дотошный. Она созвонилась с первым секретарем Бауманского райкома партии Сергеем Александровичем Купреевым (наш «очаг культуры» находился на его территории) и попросила меня поднатаскать. Помню, как я, сопля, которого не приняли бы в свою компанию даже райкомовские комсомольцы, важно восседал на заседаниях бюро, впитывал их особую атмосферу, копил эмоции.
На репетициях Волчек требовала мощной, безумной энергетики, ведь мой герой воевал с обкомом партии. А я поначалу комплексовал, зажимался рядом с Олегом Табаковым,
Валентином Гафтом, Игорем Квашой, Петром Щербаковым. Но потом понял: надо все послать к черту, не смотреть по сторонам. И роль пошла. Кстати, пьеса Гельмана была чуть интересней телефонной книги, но в руках великолепного мастера Галины Борисовны Волчек трансформировалась в антисоветскую крамолу. Управлению культуры мы сдали спектакль лишь с третьей попытки, а когда ездили на гастроли, региональные партийные царьки запрещали его играть, только секретарь Томского обкома попросил дать два спектакля вместо одного.
Постановка получилась резонансная, и Волчек была на седьмом небе от счастья. Ведь параллельно с нами «Обратная связь» шла у Ефремова во МХАТе, а наши театры постоянно соревновались, чей спектакль лучше. Меня тогда сравнивали — страшно сказать! — со Смоктуновским. Роль
борца за светлые идеалы Ефремов доверил именно ему.
Через некоторое время судьба свела нас с Иннокентием Михайловичем на съемках телефильма «Поздняя любовь» Леонида Пчелкина, где он играл несчастного адвоката Маргаритова, а я — его непорядочного помощника Дормедонта. Оказалось, в молодости Иннокентий Михайлович тоже играл эту роль. Каждую реплику, жест Смоктуновский выверял до миллиметра, поэтому постоянно останавливал съемку и начинал меня учить, как и что надо делать. Учил, учил и заучил. В очередной раз, когда Иннокентий Михайлович пытался втолковать, насколько я не прав в трактовке роли, у меня вдруг вылетело: «Да пошел ты на х...р!» Разругались мы в пух и прах. Больше замечаний Смоктуновский не делал, но вне съемочной площадки перестал меня
замечать. «А мне по фигу! — возмущался я про себя. — Не замечаешь — и не надо. Достал!» По молодости был взрывной и безумно конфликтный, за что себя корю. Только с возрастом подуспокоился. Недавно пересматривал «Позднюю любовь» и ужаснулся своей игре. А тогда казалось, что все отлично и Смоктуновский просто цепляется, самоутверждается за мой счет. Но гениальному артисту это было незачем. Просто Иннокентий Михайлович был перфекционистом, стремился достичь в актерской игре идеала и элементарно хотел помочь менее опытному коллеге. С Леной Смоктуновский потом снимался у того же режиссера Леонида Пчелкина в картине «Сердце не камень». Но меня в нее уже, разумеется, не позвали.
Вернусь к «Современнику». Не припомню, чтобы где-то труппа готова была принимать новичков с
распростертыми объятиями, и мой бывший театр — не исключение. Конкуренция в актерской среде жесткая, предложение всегда превышает спрос. Когда я пришел, труппа «Современника» насчитывала пятьдесят человек и делилась примерно пополам — на тех, кто играет главные роли, и помсостав. Открытой вражды по отношению ко мне не было, битое стекло в ботинки не засовывали, как случалось в других театрах. Но и особых симпатий никто не проявлял: иду по коридору, навстречу кто-то из мэтров, естественно, я здороваюсь, а в ответ лишь холодно кивают головой, всем видом демонстрируя, что место мое — десятое с краю.
Но Галина Борисовна в меня поверила. Она всегда была для актеров эдакой матерью-волчицей. Знала по именам всех наших жен, мужей, детей, вникала в семейные проблемы. Если
требовалась помощь, особенно с лечением, никогда не отказывала. То, что труппу не захлестывали интриги, ее безусловная заслуга. В этом смысле в театре ничего не поменялось с годами. В «Современнике» все было просто: пока артист не сыграл что-то стоящее, коллектив его всерьез не воспринимает. Если показал, на что способен, значит, достоин уважения. Тебе начинают улыбаться даже билетеры. Мне повезло: одновременно с «Обратной связью» я готовился играть главную роль в постановке «НЛО». Моими партнерами стали Мишка Жигалов и Марина Неелова. Премьера была громкой. Мэтры «Современника» оценили мою работу, стали здороваться. А с Мариной работа нас потом сводила еще не раз. Она замечательный, приятный, несклочный человек. Неелова всегда знала себе цену, пахала как проклятая, капризничать, «включать звезду» ей было недосуг.
Главным испытанием актерских отношений были гастроли. Мы тогда много колесили по стране. Выезжали, к примеру, в Волгоград и месяц там жили, играли спектакли, еще и репетировали новые. А вечерами в гостинице собирались веселые компании и «гудели» допоздна. Честно признаюсь, выпивали мы крепко. Но только после работы. Пьяным я ни разу не выходил на сцену, ни-ког-да! А в свободное от работы время... Старшие поначалу тусовались отдельно от молодежи. Но когда градус настроения повышался, шли «в народ». Сидим мы однажды с Костей Райкиным и Гариком Леонтьевым, ведем беседу о своем месте в искусстве, вдруг распахивается дверь, на пороге Кваша:
— Ребята, примете в компанию?
— Конечно, Игорь Владимирович, о чем речь!
— Значит так, давай без отчества, это лишнее, — говорит мэтр Кваша, которому тогда было сорок лет. — Наливай!
Не стану лукавить: собирались по вечерам не в сугубо мужской компании. Поклонницы осаждали служебные входы театров, пробирались мимо бдительного ока швейцара в гостиницы. А мы были горячими, холостыми...
Директором «Современника» работал потрясающий парень Володя Носков: приятный, компанейский. До нас он возглавлял коллектив «Цирка на воде». И вот приезжаем на гастроли в тот же Волгоград, а по городу расклеены афиши: «Цирк на воде» дает представления. Естественно, вечером все симпатичные акробатки гуляют с нами. Ничего, что по совковой традиции размещали нас по двое в номере, крутить гастрольные романы это особо не мешало.
Я, как правило, селился вместе с приятелем актером Сашкой Кахуном. Однажды мы накрывали на стол и ненароком опрокинули открытую банку печени трески. Как потом ни пытались отдраить пол, запах рыбьего жира так и шибал в нос. Зато коллеги повадились чистить у нас воблу. Засыпая чешуей пол, они говорили: «Да ладно, ребят, у вас же все равно засрано! Вон как воняет!»
Жаль, что сегодня не выезжают на такие длительные гастроли. Театр вахтовым методом дает спектакль-другой и отваливает. Наши большие поездки, общение под рюмочку сильно улучшали атмосферу в труппе. Актеры часто используют алкоголь, чтобы сбросить лишнюю энергию после работы, избавиться от напряга. К сожалению, пьянство — часть нашей профессии. И от этого никуда не денешься. Но не каждый организм
принимает алкоголь. Олег Павлович Табаков, например, редко составлял нам компанию, больше пары рюмок выпить не мог, ему становилось плохо.
В достопамятные времена в «Современнике» была партячейка (человек восемь членов КПСС) во главе с вечным парторгом Петром Ивановичем Щербаковым. Ходил Щербаков в галстуке, поскольку в любой момент могли вызвать в райком. А там от него постоянно требовали вести работу по увеличению численности партийцев. И вот однажды поехали мы в Дубну давать спектакль. Прикупили с Петром Ивановичем, Володечкой Земляникиным и Сашкой Кахуном ящик портвейна и за сутки его распили. Все это время Щербаков склонял Сашку вступить в партию, убеждал: «Мы с тобой бойцы идеологического фронта!» Сашка высказывал сомнения: не дорос еще, не достоин.
На двадцать четвертой бутылке Кахун согласился. Через день Щербаков подошел в театре к актеру Васе Мищенко:
— Ну что, Вась, ты написал заявление?
— Какое? — удивился Мищенко.
— Как какое? О чем мы с тобой в Дубне договорились? Заявление на прием в кандидаты КПСС.
— Петр Иванович, я не ездил в Дубну.
— Б..., с кем же я тогда договаривался?
С Мищенко у нас своя история. Мы с Васькой два сапога пара. С концертами, творческими вечерами, шукшинским спектаклем «А поутру они проснулись» объехали без преувеличения всю страну, да еще и не один раз. «Чесали» нереально, играли по два спектакля в
день — в шесть и девять вечера. Благо он короткий и там очень мало декораций. (К слову, в «Современнике» давали «А поутру они проснулись» рекордные восемьсот раз.) Как после такого не расслабиться? Между нами была железная договоренность: если Васька начинает пить, я на стреме — завожу его под белы руки в номер, укладываю на кровать. Если я «полетел», он меня пасет.
«Вот, оказывается, чем они там занимаются», — возмутится далекий от актерской жизни читатель. А зря! На первом месте для каждого из нас всегда стояло дело. Я ничего не забыл: ни мурашек, бегущих по спине перед выходом на сцену, ни ощущения счастья, когда зал в конце спектакля разражался овацией, вызывая актеров на поклоны раз по десять, ни чувства бессилия, если что-то не получалось. За тридцать четыре года в
«Современнике» многое пережил. Люблю и своего Тузенбаха из «Трех сестер», и Петю Трофимова из «Вишневого сада», и Розенталя из «Анфисы» Леонида Андреева. А еще больше люблю процесс рождения роли, непередаваемое ощущение, когда работа удалась.
Но актерская профессия — одна из самых вредных для здоровья, если, конечно, заниматься ею серьезно. Ведь актерский инструментарий — это ты сам, твои нервы, эмоции. И чем нервы разболтанней, тем больше способен выдать на сцене артист. Как потом вернуться к нормальной жизни? Легче всего с помощью «проверенного народного средства» — выпить и покурить. Многие так и поступают, немногие в этом признаются. Мне не стыдно рассказывать, «из какого сора» росли наши «стихи». Главное — что происходило «на выходе», на сцене. В
«Современнике» спектакли годами шли с аншлагами, театр вошел в историю, влиял на умы, восхищал зрителей — с этим никто не поспорит. И я горжусь, что был к этому причастен.
У Галины Борисовны в труппе не было любимчиков, только любимицы — Таня Лаврова, Марина Неелова, Лена Яковлева, Чулпан Хаматова. Волчек находилась в таком потрясении от их таланта, что ни о ком другом уже не думала. Ей как режиссеру вообще ближе женская сущность. Затевая постановку, она всегда прикидывала ее на одну из своих любимых актрис. Не могу сказать, что ко мне Волчек относилась плохо, но уж точно не так, как к моей Лене. В таком подходе заключалась большая проблема. Именно поэтому Галина Борисовна не удержала в театре ни Валеру Хлевинского, ни Мишу Жигалова, ни Гарика Леонтьева, хотя могла это
сделать. Без таких ребят, будь в спектакле хоть трижды суперзвезда, постановка проиграет. Труппе не хватало сильных актеров-мужчин.
Лишь Игорь Кваша оставался советником Волчек до конца жизни, без его согласия ничего не происходило. Они с Галиной Борисовной были последними из основателей «Современника», продолжавших в нем работать.
Помню, когда Кваша взялся за булгаковские «Дни Турбиных», я просто засветился от радости. Понимал: лучше меня кандидатуры на роль Лариосика не найти. Игорю Владимировичу это тоже было очевидно, но однажды он вызвал к себе: «Валер, я знаю, что Лариосик твоя роль, но прошу тебя сыграть Николку. Честно скажу, персонаж никакой, одна надежда, что ты сможешь что-то привнести в образ.
А Лариосика сыграет Антоша Табаков: выйдет, произнесет свой текст, справится — получится нормально».
Расстроился страшно, но разве я мог отказать Кваше? И Лариосик пролетел мимо. Похожая ситуация произошла с «Ревизором». Хлестакова режиссер Валерий Фокин начинал репетировать со мной. И я уверен, что справился бы с ролью. Но через какое-то время Фокин отозвал меня в сторонку: «Валера, зачем тебе этот пэтэушник? Тебе ведь это все не близко, придется что-то придумывать, наворачивать. А вот Васька Мищенко такой по своей природе... Вот кто мне нужен!»
Так уплыл Хлестаков, которого, признаю, Мищенко сыграл потрясающе. А меня Фокин позже попросил ввестись на роль почтмейстера.
Напомню неоспоримую истину: нет
маленьких ролей, есть маленькие актеры. В полной мере убедился в этом, играя роль полковника Пиккеринга в «Пигмалионе». У меня вообще впечатление, что Шоу сочинил этого персонажа, чтобы как-то разбавить длиннющие монологи Хиггинса. Подсчитал: у меня за спектакль тридцать семь реплик, так вот двадцать пять из них я произносил под аплодисменты.
Вообще-то мне грех жаловаться. К примеру, «Мурлин Мурло» мы играли в течение восемнадцати лет, и в зале я не видел ни одного свободного кресла. Безусловно, это заслуга прежде всего Лены, Сергея Гармаша, Нины Дорошиной, но и моя тоже. Я всегда любовался Ниной Михайловной: у нее природный талант, глаз оторвать невозможно. Зрители Дорошину обожали, но в театре всякое случается. В «Мурлин Мурло» есть сцена, когда
свет гаснет и Дорошина произносит драматический монолог, во время которого публика обычно тянется за носовыми платками, смахивая слезу. И вот однажды Нина Михайловна начала говорить, а из зала в ответ ей слышится пьяный голос: «Да ладно! Ну чё ты там базаришь?!»
Недолго думая, я выскочил в кулисы и рванул в зрительный зал разбираться с хамом. Билетерши, понимая, что подерусь, повисли у меня на руках. Кто-то успел вызвать охрану, которая утащила пьяного, а я снова вышел на сцену, сел за стол, и зал взорвался аплодисментами. После спектакля Лена сказала: «Молодец! Горжусь тобой».
Вот и добрался в своем рассказе до Лены Яковлевой — главной женщины моей жизни. Вместе мы уже двадцать семь лет, а любовь не прошла, по крайней мере за себя уж точно могу поручиться.
До Лены я был женат дважды. Первый раз завел семью в двадцать три года, когда поступил в «Современник». С театроведом Леной Левиковой мы пересеклись в компании, понравились друг другу, ну и закрутилось. Я тогда жил в общаге, ничего не имел за душой. А Левикова выросла в семье дипломатов. Ее родня тут же пробила нам квартиру. Лена была на несколько лет старше, поумнее и помудрее, а у меня мозгов было ноль, зато амбиций — выше крыши. Считал себя пупом земли, непререкаемым авторитетом, если Смоктуновского матом посылал. Вел себя как попало, был уверен: раз любит — простит. Ошибался. Лене в конце концов надоел мой «цирк на воде», и через три года мы развелись. Как сложилась ее жизнь — не знаю. С моего горизонта она исчезла окончательно и бесповоротно.
Вторую жену, Наташу, я нашел на
работе, можно сказать, не отходя от кассы. Она была бухгалтером в «Современнике», начисляла зарплату. Женились мы по любви и прожили два года. Когда на свет появилась дочка Катя, я ощутил себя самым счастливым человеком на земле. В том, что мы расстались, только моя вина. Но ничего не мог с собой поделать: я встретил Лену.
Меня как члена худсовета театра всегда приглашали на показы молодых актеров, пытающихся попасть в труппу «Современника». Яковлева читала отрывок из Тендрякова — ярко, эмоционально. Мы все переглянулись, и режиссер Фокин произнес: «Надо брать».
Лену зачислили в штат. Она поначалу выходила в массовке, а через какое-то время получила большую роль: возобновили спектакль «Двое на
качелях», где играли когда-то Лиля Толмачева, Таня Лаврова, Миша Козаков и Гена Фролов. Гене и поручили вести репетиции. Партнерами Яковлевой стали Саша Кахун и Колька Попков, спектакль потом жил еще десять лет. Я тоже в нем участвовал, но в основном на «чесах», просто подучил текст и пару раз подыграл Лене.
Пришла молодая красивая девка, к тому же одаренная, к ней многие кадрились. Но Яковлева была замужем и настойчивых ухажеров мягко отшивала. Мне потом она рассказывала: «Понять не могу, с чего вдруг вышла замуж за однокурсника. Никаких страстей между нами не было. А он взял и потащил меня в ЗАГС. Опомниться не успела, как расписали».
Прожили они с мужем полгода, а потом разбежались. У него в Москве совсем не складывалась актерская карьера,
вернулся на родину, и с тех пор они не общались. И хотя формально Лена еще не развелась, но когда у нас начался роман, на самом деле она уже была свободным человеком.
Если б не гастроли, может, ничего бы между нами не случилось: ну, пересеклись в театре, перекинулись парой фраз. Но мы месяц сидели в Иркутске, а в чужом городе сама обстановка способствовала сближению. Гуляли подолгу, вели разговоры. Было очевидно: мы друг другу симпатичны. Ходили, ходили вместе и доходились. Однажды просто не смогли расстаться. Я как-то сразу понял, что жизни без Лены мне не будет. Тянуло к ней так, что часа не мог прожить, начинал дергаться, если ее не видел. Яковлева чрезвычайно одаренная актриса, можно сказать универсальная, способна одинаково талантливо сыграть любую роль — все будет впечатляюще. Вообще
считаю ее лучшей актрисой нашего поколения, и меня не переубедить.
Скрыть от коллег, что творится между Яковлевой и Шальных, было нереально. Все всё видели. Но поскольку окружали нас люди нормальные, то отнеслись к нашему роману с пониманием. Пришло время возвращаться в Москву. Лена ничего от меня не требовала, а я мучился: несколько часов в самолете, прикрыв глаза и делая вид, что уснул, обдумывал, как поступить. Дочке исполнился годик, от жены Наташи видел только хорошее. Ну что я за подлец?!
Но когда шасси коснулись земли, решил: не могу потерять Лену! Забыл сказать, что Яковлева тогда еще не снялась в «Интердевочке», на улице ее не узнавали, никакой бешеной популярности не было и в помине. Так что обвинить меня, что приклеился к
ней по расчету, невозможно. Напротив, огреб ворох проблем.
Объяснение с Наташей было мучительным. Сказал ей:
— Прости, очень перед тобой виноват, но я полюбил и это сильнее меня. Ничего не могу с собой поделать. Дочку не брошу, буду помогать. Ты имеешь полное право считать меня предателем и негодяем, но я ухожу.
— К кому? — еле выговорила жена.
— К Лене Яковлевой.
Начинался отпуск, Лена повезла меня в Харьков знакомить с родителями. Они люди старой закалки, консервативных взглядов, папа — настоящий полковник.
— Это мой друг Валерий, — представила меня Лена.
У родителей вытянулись лица.
— А вы, Валерий, в курсе, что Лена замужем?
— Конечно, я тоже женат.
Будущие тесть с тещей вообще онемели. Вмешалась Лена:
— Не волнуйтесь, мы оба подаем на развод.
И все, больше мы эту тему не поднимали. У Лены характер твердый, сказала — значит так тому и быть. Родители это знали и смирились с неизбежным.
Дочку я действительно не бросил. Спасибо Наташе, она проявила мудрость и не стала препятствовать нашему общению. Тогда ей пришлось уволиться из «Современника», было тяжело встречаться с нами в
коридорах, я ее понимаю. Лена прекрасно относилась к Кате, у них сложились добрые отношения. Во время школьных каникул брали Катюшу с собой на гастроли. А потом родился наш с Леной сын Денис, и мы стали ездить вчетвером. Помню, в Таллине заказали двухкомнатный номер. Когда уходили играть спектакль, двенадцатилетняя Катя оставалась приглядывать за пятилетним братом. Лена заботилась о моей дочери как о родной, никогда ничего для нее не жалела. После развода Наташа на алименты не подавала, да и я не стал бы ими ограничиваться. Катя ни в чем не нуждалась, а если требовалось оплатить еще и репетиторов, кружки, да что угодно — вопросов не возникало.
Дочке сегодня двадцать шесть, она стала экономистом, пару лет назад вышла замуж за отличного парня, он занимается бизнесом. На ее свадьбе
мы, естественно, гуляли вместе с Денисом. Между моими детьми хорошие отношения. А год назад я стал дедом. Недавно Катя приезжала нас навестить с мелким Никиткой. Чудный пацан! Обожаю!
Галина Борисовна тогда поддержала меня и Лену. Поскольку жить нам — лимите — было негде, театр поселил нас с другими молодыми актерами на служебной площади. Для этих целей городские власти выделили дирекции десятикомнатную коммуналку на Чистых прудах. Первыми выбирали комнаты мы с Леной и Серега Гармаш с женой Инной. Да и потом мы с Гармашем были там за главных. Квартира оказалась совершенно убитая. Однажды Серега решил побелить закопченный потолок, забрался на стремянку, промучился часа три, весь измазался, бросил кисть и сказал: «Хуже уже не будет!»
Жили дружно, вечерами после спектаклей собирались с соседями, накрывали столы, засиживались за рюмочкой, вели беседы об искусстве, о нашей одновременно прекрасной и проклятой профессии. Почему называю ее проклятой? Потому что уж очень она зависимая: от обстоятельств, от настроения, с которым выходишь на сцену. От режиссеров. Сегодня он способен задушить тебя своей любовью, а завтра непонятно по какой причине к тебе охладевает. Так часто случается.
Валерий Фокин перешел в Театр имени Ермоловой и сманил за собой Лену, пообещал поставить на нее несколько спектаклей. Понимая, как короток век актрисы, я не стал ее отговаривать. Вдруг это шанс сыграть роли, о которых она мечтала, и больше такой возможности не представится?
Несмотря на то, что я оставался в «Современнике», пришлось перебираться в общежитие Театра Ермоловой — Лене не простили ухода. Нам предоставили крошечную пятнадцатиметровую комнатушку в доме на 2-й Тверской-Ямской, где едва умещались кровать и стол. Повернуться было просто негде. Актерская профессия и так нервно-затратная, а тут приходим домой и не можем расслабиться, постоянно натыкаемся друг на друга. У одного рано утром репетиция, у другого вчера поздно ночью закончился спектакль, он планировал поспать подольше, но не тут-то было: тихо уйти на работу на этих квадратных метрах не представлялось возможным. Да и третий год супружества считается критическим, так что началось у нас в этой коммуналке «веселье».
Поскольку люди мы эмоциональные, из
любой вспыхнувшей искры тут же разгоралось пламя скандала. Настоящий пожар! Ругались каждый день, дело непременно дошло бы до развода, если б не купили собаку. Не поверите, но как только в этой комнатке появился американский кокер-спаниель Гришка, жизнь наладилась. Его надо было выгуливать, кормить, возить к ветеринару. Времени выяснять отношения просто не стало. Приходили домой, а Гриша бросался на нас с радостным лаем, виляя хвостом и всем своим видом показывая, насколько мы ему дороги. Настроение резко улучшалось.
Забегая вперед, скажу, что одним псом мы не ограничились. Как только в семье накапливалось напряжение, как только чувствовали, что скандал может довести нас до непоправимого шага — развода, заводили очередную собаку. У нас их сегодня три. Гриша прожил в
доме семнадцать лет. Ему в компанию мы взяли хаски Дика, Дику в компанию — лабрадора Ластика, а недавно купили йоркшира Юстаса. Юська обожает Лену, они почти не разлучаются. Да и нас собаки дисциплинируют: они не терпят проявлений агрессии и мы стараемся при них сдерживаться. Даже дети могут войти в положение — понять, почему родители ругаются, а вот собаки никогда, с ума будут сходить от волнения. Так что мы ценим их вклад в укрепление нашей семьи.
В Ермоловском театре Лена прослужила два года, но того, что обещал ей Фокин, так и не сыграла. Карьера режиссера там складывалась сложно, многие проекты Фокина остались нереализованными. Я видел, как Лена расстраивается, и предложил: «Пойди к Галине Борисовне, поговори, может, она тебя простит».
Волчек согласилась встретиться. Лена рассказывала: когда вошла к ней в кабинет, слова от волнения застряли в горле, попыталась что-то сказать, но просто разрыдалась. Галина Борисовна подошла, обняла и стала успокаивать. Из «Современника» уходили многие, но Яковлева остается единственной актрисой за всю историю театра, кого приняли назад.
Три года мы с Леной жили не расписываясь. Штамп в паспорте ничего в наших отношениях не изменил бы. Но тут подоспели гастроли и выяснилось, что в один номер нас поселить не могут, поскольку официально мы не муж и жена. Значит, ребятишки с нетрадиционной сексуальной ориентацией имеют право спать в одной гостиничной койке, а мы нет?! Пришлось посетить ЗАГС. Отправились туда прямо в перерыве репетиции «Дней Турбиных», прихватив
в качестве свидетеля Игоря Владимировича Квашу. Перед дамой с лентой через плечо стояли в джинсах и свитерах, резко контрастируя с
Количество просмотров:
3561
|
|
|
Наш канал в Telegram
вверх
Пишите нам