Когда он впервые открыл для себя работы Ленина и решил стать большевиком-революционером, Иосиф Джугашвили еще изучал богословие в семинарии. Впоследствии, кроме взрывов, ограблений банков и организации стачек, ему приходилось работать и редактором – двух газет в Баку и первого ежедневного издания большевиков, «Правды». Ленин обожал редакторское чутье Джугашвили. Джугашвили боготворил Ленина – и не принял 47 писем, который тот отправил в «Правду».

Джугашвили (позднее Сталин) был жестоким человеком – и серьезным редактором. Советский историк Михаил Гефтер писал, что ему попадалась рукопись о германском государственном деятеле Отто фон Бисмарке с пометками, сделанными лично Сталиным. Отредактированная рукопись датировалась 1940 годом, когда Советский Союз еще поддерживал дружеские отношения с нацистской Германией. Зная, что Сталин повинен в бесчисленных смертях и страдании, Гефтер пытался искал «в книге страшное». Но не нашел. Вместо этого он увидел там «разумную редакторскую правку, свидетельства хорошего вкуса и понимания истории». 

Помимо этого, Сталин внес в рукопись неожиданные изменения. В заключении автор предупреждает немцев, что не стоит разрывать союз и нападать на Россию. Сталин вычеркнул этот фрагмент. Когда автор возразил, что именно в этом фрагменте и заключается весь смысл книги, Сталин ответил: «А зачем вы их пугаете? Пусть попробуют…» И таки попробовали – в результате погибло более 30 миллионов человек, в основном жителей Советского Союза. Но славу в конце снискал все-таки Сталин.

Редактор – это невидимая рука, которая обладает силой менять смыслы и содержания, даже по ходу истории. В те времена, когда корректура выполнялась вручную, при помощи ножниц и клея, а откорекктированный экземпляр перед отправкой в печать фотографировали, редакторы предпочитали вносить правки синим карандашом – помарки, сделанные им, не были видны на фотографиях. Вмешательство редактора было намеренно невидимым.

Похоже, у Сталина при себе всегда был синий карандаш, и зачастую то, как он им пользовался, прямо противоречило общепринятым представлениям о его личности и взглядах. Он вымарывал чересчур идеологизированные фрагменты или подбирал более сдержанные выражения, вырезал упоминания себя и своих достижений, и даже демонстрировал гибкость мысли, отменяя собственные правки, сделанные ранее.

И в то же самое время, когда голос Сталина транслировался в каждое ухо, его портрет висел в каждом кабинете, на каждом заводе и покачивался во главе колонны на каждом тщательно срежиссированном параде, настоящий Сталин с синим карандашом в руке оставался в тени. Более того, он держал в строгом секрете почти все подробности своей личной жизни – биограф Сталина Роберт Сервис (Robert Service) отметил необычайную «скудность» «культа личности Сталина». Но не стоит спешить путать сталинское самоуничижение со скромностью. Хотя мы часто принимаем стремление остаться невидимым со смирением, у этой медали есть обратная сторона, которую уличный художник Бэнкси (Banksy) понимает лучше, чем кто-либо другой: «невидимость – это суперсила».

Для Сталина редактура была страстью, которая простиралась куда дальше мира опубликованных текстов. Следы его синего карандаша можно обнаружить на циркулярах и докладах высокопоставленных партийных работников («Против кого направлен этот тезис?») и на карикатурах, нарисованных членами его ближнего круга во время бесконечных ночных заседаний («Верно!» или «Покажите всех членов Политбюро!»). Во время блокады Ленинграда немцами (1942-43) он нарисовал вокруг города на большой карте, висевшей в Кремле, синий круг, а летом 1944 года начертил новые границы Польши именно синим карандашом. На встрече с Уинстоном Черчиллем несколькими месяцами позже британский премьер-министр наблюдал, как Сталин «взял синий карандаш и поставил на листке большую птичку», означавшую его согласие с «Соглашением о процентах» - договоренности о  разделе Европы на западную и советскую сферы влияния. 

Те немногие, кому удалось встретиться с лидером СССР в его кремлевском кабинете, упоминают в своих мемуарах тот самый синий карандаш. Георгий Жуков, командующий советскими войсками в годы Второй мировой, вспоминал, что Сталин «обычно делал свои записи синим карандашом, писал быстро, размашисто, разборчиво». Югославский коммунист Милован Джилас, встретившись со Сталиным, с удивлением обнаружил, что это вовсе не тот спокойный, уверенный человек, знакомый ему по фотографиям и кинопленкам: «Он играл своей трубкой, обводил синим карандашом слова, которыми были обозначены главные темы обсуждения, зачеркивал их косыми штрихами, когда обсуждение того или иного пункта было завершено, вертел головой и ерзал на стуле». 

Историк из Стэнфордского университета Норман Неймарк (Norman Naimark) описывает пометки, оставленные карандашом Сталина как «жирные» и «толстые и обильные». Он отмечает, что Сталин лично редактировал «буквально любой внутренний документ, имевший хоть какую-нибудь важность» - и о том, что считать внутренним и важным, у него были самые широкие представления. Когда он правил речь известного биолога, готовившегося произнести ее на международной конференции, Сталин пользовался целым набором цветных карандашей – красным, зеленым, синим и т.д. – вымарывая все упоминания «советской» науки и «буржуазной» философии. Кроме того, он вычеркнул целую страницу рассуждений о том, что «любая наука - классовая», написав на полях: «Ха-ха-ха!!! А математика? А дарвинизм?»

Даже когда у него в руках не было его верного синего карандаша, страсть Сталина к правке была всепоглощающей. Он вычеркивал людей – и целые народы – из рукописи земного бытия, стирал их с фотографий и вымарывал любые упоминания о них из словарей, приписывал им чужие слова и менял значения слов на противоположные, переписывал диалоги, подыскивая для своих собеседников более удобные (для него) формулировки. «Приезжали тут польские товарищи», рассказывал он бывшему генеральному секретарю Коминтерна в 1948 году. «Я их спрашиваю – что думаете о речь товарища Димитрова? Они отвечают – хорошая речь. А я им: а мне кажется, что не очень. Тогда они отвечают: и нам кажется, что не очень хорошая речь». 

Все редакторы, писал культуролог Жак Барзун (Jacuqes Barzun), «демонстрируют одинаковую пристрастность: оставить в тексте нужно то, что нравится самому редактору». Быть автором – это, конечно, хорошо,  да и сам Сталин написал немало книг – недаром «автор» имеет общий корень со словом «авторитет» - но он знал, что редактор обладает большей властью. Неймарк утверждает, что правка, редактура – такая же неотъемлемая часть сталинской идеологии, как и все, что он написал или сказал. Эту мысль нелишне развить. При Сталине писать или говорить мог кто угодно, но, поскольку Сталин сам был верховным привратником цензурной иерархии и системы ГУЛАГа, то возможность редактировать была властью как таковой. 

В 1938 году был опубликован «Краткий курс истории ВКП(б)» - один важнейших идеологических трудов прошлого века. Как пишет в своих мемуарах историк Вальтер Лакер (Walter Laqueur), «эту книгу должен был прочесть каждый коммунист. Она цитировалась в каждой статье, переведенной на все языки. Общее количество опубликованных экземпляров превышало десятки миллионов». История появления этой книги проливает свет как на истинную власть писателей и редакторов, так и на загадочную страсть Сталина к правке чужих текстов. 

В издательстве Йельского университета готовится к выходу переиздание «Краткого курса» под редакцией Дэвида Бранденбергера (David Branderberger) и Михаила Зеленова. Полное название звучит как «Сталинский катехизис: критическое издание краткого курса истории Коммунистической партии Советского Союза» (Stalin's Catechism: A Critical Edition of the Short Course on the Communist Party of the Soviet Union). В ней будут отражены все многочисленные правки, внесенные Сталиным, и подробная история публикации и реакции на книгу. Это переиздание обещает стать настоящим откровением – ведь впервые читатель отчетливо увидит Сталина-редактора.

Советский Союз успел просуществовать почти 20 лет, когда его правящая партия наконец решила обзавестись собственной официальной историей. Хотя начиная с самой революции 1917 года непрерывно работали целые бригады (они так и назывались – бригады) историков, Сталина результат не устраивал. В своей речи 1931 года он обозвал их «архивными крысами»,  которые так и не смогли составить убедительную и цельную картину достижений партии.

Но это было до начала чисток.

В 1934 году был убит высокопоставленный член Компартии Сергей Киров. Его смерть, скорее всего подстроенная самим Сталиным, использовалась как предлог для массовых чисток, в результате которых более миллиона человек оказались в тюрьмах, а сотни тысяч лишились жизни. В первую очередь пострадали представители бюрократической элиты самой партии. Они подвергались допросам, пыткам и были вынуждены публично раскаиваться в якобы совершенных преступлениях, прежде чем получить пулю в затылок.

Сложно написать убедительную историю, если у тебя нет достойного набора персонажей. Ни один автор не поспевал за всеми сокращениями. («Тайное оружие редактора – клавиша “стереть”» - пишет автор и редактор Харриет Рубин (Harriet Rubin)). Вопреки, или даже благодаря, этому, чиновник, заместивший Кирова в партийной иерархии, пообещал Сталину, что над официальной историей партии будет работать «целый колхоз» историков. Команду возглавили двое – Емельян Ярославский и Петр Поспелов. В 1937 году они вручили Сталину 800-страничную рукопись. Его ответ знаком каждому, кто хоть раз сдавать статью редактору: «Сократить вдвое». Что они и сделали, с превеликими трудностями, но в рекордные сроки и без единой жалобы.

Однако Сталин остался недоволен и сокращенной версией. «Никакой “колхоз” с такой задачей не справится», сердился он. Все это происходило во время так называемого Третьего Московского процесса, когда Николай Бухарин, высокопоставленный большевик и бывший соратник Сталина, был обвинен в заговоре с целью свержения советского режима. Процесс завершился «последним словом» Бухарина – его признание вдохновило Артура Кестлера (Arthur Koestler) на написание романа «Слепящая тьма» (Darkness at Noon, 1940) – и казнью. В обширных заметках на полях к черновику «Краткого курса» Сталин отдавал авторам инструкции уделить больше внимания атмосфере заговора вокруг как партии, так и государства в целом. История чисток творилась прямо на глазах.

Исправить, сдать заново.

Но и это Сталина не удовлетворило. Снова взявшись за фундаментальную правку, своим синим карандашом он снижал накал заговоров, который сам же просил авторов усилить (курсивом отмечены вставки:

Советский народ единогласно одобрил решение суда решение народного суда разгром бухаринско-троцкистской банды и перешел к очередным делам. Таким образом, советская земля была очищена от опасной банды гнусных и вероломных врагов народа, чьи чудовищные злодеяния превзошли все самые мрачные преступления и самые подлые предательства всех времен и народов. 

Этот возврат к более сдержанному варианту приобретает смысл, если учесть остальные правки, внесенные Сталиным – в основном сокращения. (Ярославский: «Никогда в жизни я не встречал подобных правок»). Он сократил вдвое количество персонажей, снизив значение как героев, так и злодеев. «Что эти примерные граждане на самом сделали для нас?», спрашивал он. «Важны лишь идеи, а не их носители».  Как бы подтверждая этот тезис, он вырезал почти все упоминания самого себя: «Эти гигантские успехи достигнуты… благодаря смелой, революционной и мудрой политике товарища Сталина партии и правительства».

Ярославский протестовал против вырезания Сталиным упоминаний самого себя. «Это, разумеется, яркий пример вашей исключительной скромности», писал он генсеку. «Это великолепная черта характера для любого большевика. Но вы принадлежите истории, и ваше участие в создании партии должно быть отражено в полной мере». Сталин не поддался на уговоры.

Синий карандаш Сталина был инструментом, с помощью которого он превращал самого себя в идею и, в конечном итоге, в идеологию. Маркс превратился в марксизм, Ленин – в ленинизм. Такова была мизансцена, на фоне которой Сталин – путем неутомимого внесения бесконечных правок – превращался в сталинизм. Автор книг о советских мемуарах сталинского периода и позднее Ирина Паперно, историк-славист из Университета Калифорнии в Беркли, отмечает, что редактор -  «не живой человек или группа людей, но функция, архетип». Анри Барбюсс (Henri Barbusse) в своей биографии Сталина, написанной в 1936 году, сказал: «Сталин – это сегодняшний Ленин». Он имел в виду, что Сталин, по сути, превратился в образ, идею, заключенную в человеческом теле. Это был комплимент. Еще до того, как он встретился со Сталиным в 1943 году, Джилас представлял себе советского лидера как «чистую идею, … нечто непогрешимое и безгрешное». 

Из 12 глав «Краткого курса», написал Сталин его авторам, получив рукопись, «придется подвергнуть фундаментальной правке одиннадцать». Сталин переписал черновик практически полностью. Марксизм-ленинизм – и, соответстсвенно, сталинизм в том виде, в каком он был представлен в «Кратком курсе» - родился из того, что Ханна Арендт (Hannah Arendt) называла «отказом принимать что бы то ни было “как есть” и… настойчивыми попытками представить все как лишь некую промежуточную фазу на пути к следующему этапу развития». Мир начинал восприниматься исключительно через призму редакторского взгляда. В буквальном смысле. Как отмечает Джонатан Спербер (Jonathan Sperber) в его недавней книге «Карл Маркс: жизнь в 19 веке» (Karl Marx: A Nineteenth-Century Life), карьера Маркса-редактора всегда была «его главной формой политического активизма».

Были и те – в первую очередь его главный противник Лев Троцкий – кто утверждал, что Сталин был идеологическим болтуном, «абсолютно неспособным к любым теоретическим, то есть абстрактным размышлениям». Сталинизм был не более чем своекорыстным переписыванием как прошлого, так и будущего, писал Троцкий в 1930 году, творимым «ради оправдания вывертов уже после самого события, чтобы скрыть вчерашние ошибки и подготовиться к ошибкам завтрашним». Хотя Троцкий верно отмечает, что идеи Сталина в основном сводились к внесению правок, исправлений в уже готовой модели, он ошибочно считал, что теория есть нечто по природе своей чистое, еще незапятнанное исправлениями. Сталинская одержимость правками к проекту социализма и была его идеологией – воплощением идеи о том, что от окончательной редакции истории нас отделяет всего одно исправление.
«У нас до сих пор нет удовлетворительной теории Сталинизма», пишет Славой Жижек (Slavoj Zizek). Вероятно, такая теория, появись она, должна всерьез воспринимать редакторскую манию Сталина, не списывать ее как своеобразный нервный тик, но считать особым взглядом на мир и понимание истории.

После публикации «Краткого курса», в которой авторами была указана «комиссия ЦК ВКП(б)», Сталин объяснял: «Мы получили… черновик и коренным образом его переписали». Использование царственного «мы» намекает на то, что Кестлер описывал как «стыдливость относительно местоимения первого лице единственного числа, которую партия воспитывала в своих последователях» (однажды юный начальник отдела – и будущий зять Сталина – осмелился говорить о партии «от собственного имени». «Ха-ха-ха!» - жирная карандашная подпись. И дальше: «Какая чушь!» и «Пошел вон!») 

Его основной вклад в «Краткий курс» - длинный пассаж о философии диалектического материализма, которую и Маркс (с Энгельсом), и Ленин, и Сталин считали принципом, лежащим в основе действительности. Сталин цитировал Ленина: «В собственном смысле диалектика… есть изучение противоречия в самой сущности предметов». Одно такое противоречие заложено в самом сердце пристрастия марксизма-ленинизма к бесконечной правке, ведь, несмотря на тотальный отказ «признавать видеть вещи такими, какие они есть», марксизм-ленинизм – и в первую очередь сталинизм – находится в вечном поиске объективно идеальной правки, которой уже никогда не понадобится пересмотр, окончательной редакции истории. Как писал сам Сталин в «Кратком курсе», «социализм из мечты о лучшем будущем человечества превращается в науку». Стремление поставить долгожданную точку в бесконечном процессе правки, вероятно, объясняет, почему жертвы Сталина в Великой чистке – то есть главные враги марксизма-ленинизма – назывались «ревизионистами». Никто не смеет редактировать редактора.

Но правка продолжается, демонстрируя роковую ошибку редакторского духа современности, из-за которой всемогущий редактор в конечном итоге становится бессилен. Фридрих Ницше так это описывал в своих «Несвоевременных размышлениях»: «На самое  четкое  черным по белому они тотчас накладывают свою промокательную  бумагу, самый изящный  рисунок они  пачкают жирными штрихами своей кисти, которые выдают за поправки, - и дело сделано. Но их критическое перо никогда не прекращает своей работы, ибо они утратили
власть над  ним:  скорее  оно  владеет  ими,  чем они  им. Как  раз  в  этой безудержности  их  критических  излияний, в  отсутствии способности  владеть собой,  в  том,  что  римляне  называли impotentia,  и сказывается  слабость современной личности». Поздние этапы жизни «Краткого курса» подтверждают критический тезис Ницше – ведь маниакальная редактура, развязанная Сталиным, пожрала его собственное наследие. 

После публикации отдельные партийцы жаловались, что «Краткий курс» написан слишком непонятным языком. Где герои, где советская Родина, где, в конце концов, Сталин? Сталин раздраженно реагировал на такую критику  и запустил масштабную реформу советского образования, которая подразумевала изучение текста каждым читателем самостоятельно, а не под руководством слабо подготовленных инструкторов в классах и читальных кружках. Читатели должны были принять «Краткий курс» так, как Лютер хотел, чтобы миряне приняли Писание: избавившись от посредников.

Но это не сработало. Спустя менее чем год возродились старые сети учебных кружков и спонтанные курсы, «дополненные», как пишут Бранденбергер и Железнов в грядущем издании, «десятками импровизированных толковательных текстов и брошюр “в помощь читателю”, опубликованных в провинциях» - все с целью облегчить изучения «Краткого курса». Этот «народный» пересмотр сталинского плана означал, что в историю развития партии вернулись герои, а читатели продолжали упрямо цепляться за культ личности Сталина.

Второй, более беззастенчивый пересмотр случился уже после смерти Сталина. На XX Съезде КПСС в феврале 1956 года преемник Сталина Никита Хрущев предложил собственную радикальную правку к наследию Сталина. В своем «Тайном докладе» - его можно считать одним из самых знаменитых, если не самым знаменитым случаем, когда глава государства без обиняков говорит о практике редактуры – он осудил сталинские гордыню и жестокость, не забыв упомянуть и Сталина-редактора, «чуждого духу марксизма-ленинизма возвеличивания одной личности, превращения ее в какого-то сверхчеловека, обладающего сверхъестественными качествами, наподобие бога. Этот человек будто бы все знает, все видит, за всех думает, все может сделать; он непогрешим в своих поступках». Кем же был создан этот культ, задается вопросом Хрущев? И сам себе отвечает: «Самим же Сталиным, но выступающим уже не в роли полководца, а в роли автора - редактора, одного из главных составителей своей хвалебной биографии».

Далее следует резкое осуждение «Краткого курса», во время которого Хрущев выкинул вполне сталинский трюк, заставив своего уже мертвого предшественника занять выгодную для него, Хрущева, позицию: «Разве нашли в этой книге достойное отражение усилия партии по социалистическому преобразованию страны? … Там главным образом говорится о Сталине, его выступлениях, его докладах. Все, без какого бы то ни было исключения, связано с его именем. И когда сам же Сталин заявляет, что именно он написал "Краткий курс истории ВКП(б)", то это не может не вызывать по меньшей мере удивления и недоумения. Разве может марксист- ленинец так писать о самом себе, возводя до небес культ своей личности?»

Тот, кто пишет жизнь синим карандашом, должен знать, что история часто подвергается правке. 

Холли Кейс – доцент истории в Университете Корнелла.