На фото Соболев с супругой...

 

 

 

Многие, конечно, особенно люди старшего поколения, ещё помнят и могут сказать: это "Бухенвальдский набат". Да, это песня, которая мгновенно вновь возвела опального, низложенного в 1946-м (в ждановскую эру) композитора Вано Мурадели на самый гребень славы. Однако кто же автор этих пронзительных, даже не нуждающихся в музыке, бьющих как набат слов? Многие ли назовут автора, не заглянув в Интернет? Как же могло случиться, что автор такой песни, таких слов десятки лет оставался неизвестным? Очень просто: упоминание его имени при исполнениях намеренно избегалось, не рекомендовалось. Считалось, что достаточно одного звучного грузинского имени Мурадели – так и пошло, и так оно закрепилось.

 

Автор "Бухенвальдского набата" Исаак Владимирович Соболев родился в 1915 году в селе Полонное Винницкой обл., неподалёку от Киева, в бедной многодетной еврейской семье, где был младшим сыном. Фамилия его с рождения была Соболев, благодаря прадеду-кантонисту, прослужившему на царской службе в армии 25 лет. Кантонистам в царской армии для простоты обращения присваивались фамилии их командиров. Исаак начал сочинять стихи с детства, всегда шептал их про себя. Отец, заметив, что он постоянно что-то шепчет, сказал матери озабоченно: "Что он всё бормочет, бормочет? Может, показать его доктору?". Когда Исаак окончил школу, школьный драмкружок на выпускном вечере показал спектакль по пьесе, написанной им, – "Хвосты старого быта". В 1930 году умерла мать, отец привёл мачеху в дом. Ему было 15 лет. Положив в плетёную корзинку пару залатанного белья и тетрадь со своими стихами, в которой уже были пророческие строчки, предсказавшие его нелёгкий в жизни путь:

 

 

Исааку ехал к старшей сестре в Москву. Там он поступил в ФЗУ, выучился на слесаря и стал работать в литейном цехе на авиамоторном заводе. Вступил в литературное объединение, и вскоре в заводской газете стали появляться его стихи и фельетоны, над которыми хохотали рабочие. В 1941 году, когда началась война, Исаак Соболев ушёл на фронт рядовым солдатом, был пулемётчиком стрелковой роты на передовой. Во время войны он продолжал писать стихи и статьи, которые печатались во фронтовой газете, там ему предложили подписывать их именем Александр, оттуда и закрепился за ним псевдоним Александр Соболев.

 

В конце 1944 года, после нескольких ранений и двух тяжёлых контузий, Соболев вернулся в Москву сержантом, инвалидом войны второй группы. Пришёл снова на авиамоторный завод, где стал штатным сотрудником заводской газеты. Его стихи, статьи, фельетоны стали появляться в "Вечерней Москве", "Гудке", "Крокодиле", "Труде". В редакции заводской газеты он встретил Таню, русскую белокурую девушку – свою будущую жену, которая оставалась до самого его последнего вздоха другом, любимой, путеводной звездой, отрадой и наградой за всё недополученное им от жизни. Вместе они прожили 40 счастливых, полных взаимной любви лет.

 

Его статьи в заводской газете о злоупотреблениях, с резкой критикой руководства скоро привели к тому, что его, беспартийного еврея, невзирая на то, что он был инвалидом войны, а их по советским законам увольнять запрещалось, уволили по сокращению штатов. Начались поиски работы – "хождение по мукам". Отчаяние, невозможность бороться с бюрократизмом, под которым надёжно укрывался разрешённый властями антисемитизм, порождали у Соболева такие стихи:

 

 с благословения верхов ...

 победу на войне добыл

 и свастикой страну накрыл".

 

Здоровье Соболева резко ухудшилось, и ему пришлось провести почти 5 лет в различных больницах и госпиталях. В результате врачи запретили ему работать, выдав заключение: нетрудоспособен. В довершение ко всему его жену уволили из Московского радиокомитета заодно с евреями-журналистами в 1954 году, пообещав восстановить на работе, если она разведётся с мужем-евреем. Татьяна Михайловна Соболева так вспоминает об этом: "После того как двери советской печати наглухо и навсегда передо мною закрылись, я поняла: быть женой еврея в стране победившего социализма наказуемо".

 

Летом 1958 года Соболев с женой находился в городе Озёры Московской области. По радио он услышал сообщение о том, что в это время в Германии, в Бухенвальде, на месте страшного концлагеря, состоялось открытие Мемориала памяти жертв нацизма. А на деньги, собранные жителями ГДР, возвели башню, увенчанную колоколом, звон которого должен напоминать людям об ужасах прошедшей войны, о жертвах фашизма. Сообщение потрясло Соболева, он заперся в комнате, а через 2 часа, как вспоминает вдова поэта, он прочитал ей:

 

 

 Строятся, строятся в шеренги к ряду ряд.

 С нами говорят, с нами говорят».

 

Таня плакала, слушая эти стихи. Соболев понёс их в центральный партийный орган – в "Правду", полагая, что там ими заинтересуются: война не так давно закончилась, автор – фронтовик, инвалид войны. Там его встретили вполне дружелюбно, внимательно расспросили, кто он, откуда, где работает, и обещали прислать письменный ответ. Когда он получил ответ, в конверте лежали его стихи – перечёркнутые. Объяснений не было.

 

Тогда Соболев понёс их в "Труд", где уже публиковался ранее. В сентябре 1958 г. в этой газете был напечатан "Бухенвальдский набат", и там же ему посоветовали послать стихи композитору Вано Мурадели, что он и сделал. Через два дня Вано Ильич позвонил и сказал: "Какие стихи! Пишу музыку и плачу. Таким стихам и музыка не нужна! Я постараюсь, чтобы было слышно каждое слово!". Музыка оказалась достойной этих слов.

 

Мурадели сам понёс эту песню на Всесоюзное радио, там Художественный совет передал её на одобрение самому прославленному в то время поэту-песеннику, генералу песни, как его называли, Льву Ивановичу Ошанину. Судьба песни, а также самого автора оказались полностью в руках Ошанина: он мог казнить и мог миловать. Соседи по Переделкино вспоминали, какой он был добрый и сердечный человек.

 

В судьбе поэта Александра Соболева Ошанин сыграл роль простого палача, который своей бессовестной фальшивой оценкой, явно из недоброго чувства зависти, а может, и просто по причине антисемитизма, перечеркнул возможность продвижения Соболева на официальную литературную работу, иными словами "отнял кусок хлеба" у безработного инвалида войны. Ошанин заявил: «Это мракобесные стихи – мёртвые в колонны строятся". И на песню сразу было повешено клеймо: "мракобесие". А Мурадели попеняли, что же это Вы, Вано Ильич, так неразборчиво относитесь к выбору текста для песен.

 

Казалось бы, всё… Но Соболеву повезло: в это время в Советском Союзе шла подготовка к участию во Всемирном фестивале молодёжи и студентов в Австрии. В ЦК ВЛКСМ, куда Соболев принёс "Бухенвальдский набат", песню оценили как подходящую по тематике и "спустили к исполнению" в художественную самодеятельность. В Вене она была впервые исполнена хором студентов Свердловского университета и буквально покорила всех. Её тут же перевели практически на все языки, и участники фестиваля разнесли её по миру.

 

Это был триумф! Судьба этой песни оказалась не подвластной ни генералу советской песни, ни тупым невежественным советским чиновникам. Вышло как в самой популярной песне самого «генерала»: "Эту песню не задушишь, не убьёшь!.." На родине, в СССР, песню впервые услышали в документальном фильме "Весенний ветер над Веной". Теперь уже и здесь остановить её распространение было невозможно. Её взял в свой репертуар Краснознамённый Ансамбль песни и пляски под управлением Бориса Александровича Александрова. Было выпущено около 9 миллионов пластинок с "Бухенвальдским набатом" – без указания имени автора слов.

 

Соболев обратился к предсовмина Косыгину с просьбой выплатить ему хотя бы часть гонорара за стихи. Однако правительственные органы не удостоили его ответа. Никогда он не получил ни одной копейки за авторство этой песни. Вдова вспоминала, что при многочисленных концертных исполнениях "Бухенвальдского набата" имя автора стихов никогда не называли. И постепенно в сознании слушателей утвердилось словосочетание: "Мурадели. Бухенвальдский набат". В Советском Союзе, где государственный антисемитизм почти не скрывали, скорее всего, замалчивание авторства такого эпохального произведения было результатом указания сверху. В это же время советские газеты писали: "Фестиваль ещё раз продемонстрировал всему прогрессивному человечеству антивоенную направленность политики Советского Союза и великую дружбу народов, населяющих СССР. Это членами советской делегации была исполнена лучшая антивоенная песня фестиваля "Бухенвальдский набат". Это советский поэт призывал: "Люди мира, будьте зорче втрое, берегите мир, берегите мир!".

 

Триумф достался только композитору, который получал мешками благодарственные, восторженные письма, его снимали для телевидения, брали у него интервью для радио и газет. У поэта песню просто-напросто отняли, "столкнув его лицом к лицу с государственным антисемитизмом, о котором чётко говорилось в слегка подправленной народом "Песне о Родине". И с тех пор советский государственный антисемитизм преследовал поэта до самой смерти". (Майя Басс. "Автор и государство".) Соболев в это время был без работы и обратился за помощью к инструктору горкома партии, который ему вполне серьёзно посоветовал: "Учитывая вашу национальность, почему бы вам не пойти в торговлю?" Вдова комментирует: "Это был намёк, что еврею в журналистике делать нечего".

 

Иностранцы пытались связаться с автором, но они натыкались на непробиваемую "стену молчания" или ответы, сформулированные "компетентными органами": автор в данный момент болен, автор в данный момент в отъезде, автора в данный момент нет в Москве. Так отвечали всегда заботливые "люди в штатском". Во время гастролей во Франции Краснознамённого Ансамбля песни и пляски имени А. В. Александрова (а завершал концерт всегда "Бухенвальдский набат") после концерта к руководителю ансамбля подошёл взволнованный благодарный слушатель, пожилой француз, и сказал, что он хотел бы передать автору стихов в подарок легковой автомобиль.

 

Как он это может осуществить? Сопровождавший ансамбль в заграничные поездки и присутствовавший при этом "человек в штатском" быстро ответил: "У нашего автора есть всё, что ему нужно!". Александр Соболев жил в это время в убогой комнатёнке, которую он получил как инвалид войны, в многоквартирном бараке без воды, отопления и других элементарных удобств. Он нуждался не только в улучшении жилищных условий – он просто нищенствовал на пенсии инвалида войны вместе с женой, уволенной с журналистской работы из-за мужа-еврея.

 

В период самой большой популярности "Бухенвальдского набата" Соболеву стали звонить недоброжелатели-завистники, иногда даже среди ночи. Однажды один из таких звонящих сказал: "Мы тебя прозевали. Но голову поднять не дадим!.." Это уже была настоящая травля! В 1963 году песня "Бухенвальдский набат" была выдвинута на соискание Ленинской премии, но Соболева сразу вычеркнули из списков: не печатающийся, никому не известный автор, не член Союза советских писателей, а песня без автора слов уже не могла числиться в соискателях.

 

Тем временем история авторства стала постепенно обрастать легендами. Одна из легенд: стихи "Бухенвальдского набата" были написаны на стене барака концлагеря неизвестным заключённым. Мурадели, человек уже "пуганый", прошедший вместе с Ахматовой и Зощенко через зловещий ад ждановского постановления 1946 года, молчал. Он всегда молчал, когда дело касалось Соболева. Заступиться боялся даже в "безтеррорное" время. А впрочем, когда этого террора не было? Сажали всегда, советские лагеря не были упразднены. Чтобы отстоять своё авторство, нужно было стать членом Союза писателей, а для этого следовало выдавать определённую «продукцию». Соболев же не написал ни одной строчки восхваления коммунистической партии, поэтому членство в СП для него было закрыто. Из-под его пера выходили совсем другие стихи, не имевшие права на жизнь:

 

 

Только молодым нужно объяснять, что это о Суслове.

 

Или:

 

 "... Я не мечтаю о награде,

 Не брёл на мясокомбинат..."

 

Всемирный триумф "Бухенвальдского набата" не прекращался – его даже привёз на гастроли в Москву хор "Поющие голоса Японии"; в Советском Союзе эту песню исполняли все самые лучшие солисты; Муслим Магомаев сделал очень волнующее блистательное представление, сопровождаемое документальными кинокадрами времён войны, музыкальным оркестром и колокольным звоном Мемориала в Бухенвальде. Автору же вместо славы была «подарена» нищенская жизнь пасынка.

 

После создания "Бухенвальдского набата" он прожил 28 лет в атмосфере вопиющей несправедливости, удушающего беззакония и обиды, и только огромная любовь к Тане, дарованная ему свыше, и её безмерная ответная любовь к нему помогали ему выжить, не сломаться и даже чувствовать себя счастливым и продолжать писать стихи и автобиографический роман "Ефим Сегал – контуженый сержант". В 1986 году, после долгой тяжёлой болезни и онкологической операции, Александр Владимирович Соболев умер."...Ни в одной газете не напечатали о нём ни строчки. Ни один "деятель" от литературы не пришёл проститься с ним. Просто о нём никто не вспомнил..."(М. Токарь)

 

 После его смерти вдова с помощью Еврейской культурной ассоциации издала небольшим тиражом сборник стихов "Бухенвальдский набат", подготовленный ещё самим автором. Она продала унаследованную ею от матери трёхкомнатную квартиру, чтобы издать автобиографический роман "Ефим Сегал – контуженый солдат" тиражом 1000 экземпляров и свою повесть о муже "В опале честный иудей " – 500 экземпляров...

 

Известно высказывание Федина: "Я не знаю автора стихов, не знаю других его произведений, но за один "Бухенвальдский набат" я бы поставил ему памятник при жизни". Напомним, что Константин Федин (1892–1977) – первый секретарь правления Союза писателей СССР с 1959-го по 1971-й и председатель правления с 1971-го по 1977-й, активный участник травли Пастернака и высылки Солженицына.

 

В 2002 году вдова А. В. Соболева четыре раза обращалась к президенту России В. В. Путину с письмом-ходатайством об установке в парке Победы на Поклонной горе плиты с текстом "Бухенвальдского набата". Четвёртое её письмо Путин направил для решения вопроса в Московскую городскую думу. Она единогласно отклонила данное предложение.