Алина Ребель

85 лет назад ушел из жизни философ, вольнодумец и интеллектуал Франц Розенцвейг. Он отчаянно искал себя и свой особенный путь в жизни. И даже был готов навсегда отречься от еврейства. Пока однажды именно в еврействе не обнаружил ответы на все свои непростые вопросы. 

Поиск 

Это случилось, когда Францу Розенцвейгу было 27 лет. 

До тех пор он был обычным молодым человеком. Скорее немцем, чем евреем. Прекрасно учился, окончил среднюю школу в Касселе, занялся изучением медицины. Геттинген, Мюнхен, Фрайбург — в университетах этих городов он изучал сначала строение человека, а потом его мысли: медицина вскоре юноше наскучила, и он взялся за историю и философию. Увлекся модным в то время учением Гегеля, поступил в Берлинский университет. В 1912 году защитил диссертацию — по тому же Гегелю. Будущее молодого философа и историка было предрешено: его ждала карьера в лучших немецких университетах. Он был известен в академических кругах, состоял в философских группах, искал себя то в кантианстве, то в немецком идеализме. И в конце концов решил, что ему стоит принять протестантизм, тем более что с иудаизмом, несмотря на еврейское происхождение, Розенцвейга ничего не связывало. 

Отец его был богатым промышленником, входил в городской совет немецкого города Кассель. Розенцвейги были из тех, кого называли «евреями на три дня»: о своих корнях вспоминали исключительно по праздникам. В Йом Кипур ходили в синагогу, на Рош а-Шана собирались за праздничным столом, на Хануку зажигали свечи в своем роскошном буржуазном доме. В остальное же время семья вела жизнь среднестатистических богатых немцев. И Францу казалось вполне естественным и совершенно безобидным решение сменить веру: молодой человек был уверен, что так, по крайней мере, будет честно. Однако он решил, что не хочет прийти в христианство «из ниоткуда», что выбор этот должен быть осознанным, что прежде он должен пройти некий духовный путь. Поэтому сначала ему нужно было ощутить себя иудеем, а уже потом «попроситься в лоно другой веры». Близились осенние еврейские праздники. Франц знал, что родители обязательно пойдут в синагогу, и — впервые в жизни — собрался идти с ними. Но встретил неожиданное сопротивление. «Я выгоню тебя оттуда! — пообещала ему мать. — В нашей синагоге нет места отступникам!» Удивившись такой реакции родительницы, Франц не отказался от своей идеи. Он поехал в Берлин, нашел синагогу поскромнее и пришел туда утром в Йом Кипур. 

В последние несколько месяцев друзья и коллеги Розенцвейга замечали в нем некую духовную потерянность. Он прошел долгий путь от кантианства до гегелизма, примкнул к группе молодых философов, которые собирались в Баден-Бадене и размышляли о природе идеализма. Он был одержим идеей искупления и полагал, что спасение человечества — в христианстве. Но, проговорив целую ночь со своим кузеном и ближайшим другом, ученым Рудольфом Эренбергом, совершенно растерялся. Как позднее вспоминал Эренберг, Франц признался ему, что после их разговора много часов просидел дома с заряженным пистолетом в руке «лицом к лицу с Ничем». Ведь перед этим Рудольф всю ночь доказывал приятелю, что он обманывается, что истинная суть христианства вовсе не в искуплении. Розенцвейг был шокирован и растерян, хотя и не отказался от мыслей о крещении. Тогда-то и случился Судный день 1913 года. Самый важный день в жизни будущего известного философа. 

Розенцвейг, не знавший иврита, на котором читались молитвы, никогда раньше не участвовавший в иудейских обрядах, с тревогой и беспокойством входил в двери синагоги. Он был философом, а значит, вольнодумцем. Б-г интересовал его как философская идея, но не как объект поклонения. Он намеревался совершить формальное возвращение в иудаизм, от которого уже успел отказаться, ассимилировавшись в немецком обществе. Но вопреки всему этому он сумел ощутить глубину и ценность происходившего. Франц провел в синагоге весь день. «Он вошел в синагогу человеком, собиравшимся принять христианство, а к исходу Судного дня стал евреем», — писал позднее философ Андре Неер. 

Долгий путь домой

«Не могу сказать, что я возвратился домой, — позже напишет Розенцвейг матери, — но отделяющее нас расстояние не суть важно, пока мы знаем, где обретем друг друга». Это станет основой его философии, которую он нашел в иудаизме. Философии, построенной на идее о важности импульса к движению и самого движения, а не конечной цели. Ибо конечная цель уже известна. 

Розенцвейг был очень вдохновлен произошедшей в нем переменой. «Я не могу ни есть, ни писать, ни читать лекции», — говорил он другу. Но жизнь шла своим чередом, и Франц продолжал преподавать. Только теперь его интересовал не Гегель: Розенцвейг начинает учить иврит и с головой погружается в традиции иудаизма и еврейскую философию. Он едет в Берлин учиться в Высшей школе еврейской науки, где знакомится с профессором Германом Коэном. Коэн становится его первым проводником в мире еврейского просвещения. Но начинается Первая мировая война, и Розенцвейг уходит на фронт добровольцем. Кровавые сражения не отвлекают философа от нового мира, который он для себя открыл. Он осознает, что мир человеческий строится вокруг Б-жественного вмешательства в историю, что это и есть центральная, основополагающая идея иудаизма. Он проходит с войсками по всей Восточной Европе, знакомится с польскими хасидами и балканскими сефардами. 

Франц находит в вере своих предков все то, что так мучительно пытался отыскать в философии Канта и Гегеля, а затем в протестантизме. Все свои идеи он отсылает отцу и профессору Коэну. Эти письма с войны, в которых он рассказывает не о лишениях военного времени, а о своих теологических открытиях, ложатся в основу главной книги его жизни под названием «Звезда спасения». В ней Розенцвейг предлагает анализ философской теологии христианства и иудаизма. Параллельно он мечтает о том, чтобы усовершенствовать систему еврейского образования в Германии. Профессор Коэн поддерживает своего ученика, вместе они собираются создать Академию изучения иудаизма. Поддержать их материально готов Георг Розенцвейг, отец Франца, который, хоть и не был правоверным иудеем, безумно радовался обращению сына к корням. Втроем они с энтузиазмом обсуждают свой проект — академию, где евреи будут получать всестороннее образование, глубокие познания не только в иудаизме и традиции, но и в науках, которые помогут им в решении непростых теологических вопросов. 

Однако Розенцвейга занимает не только теология. В армии он много размышляет о природе войны и исторических сдвигах, которые произошли в мире с момента падения Римской империи. Результатом этих размышлений становится книга «Глобус: Вопросы исторической доктрины пространства», в которой он анализирует исторические процессы и называет войну, в которой принимает участие, мировой. Философ говорит о том, что причины происходящего не сиюминутны, что все это — историческая закономерность, которой мир подчиняется и которая ведет к его логическому разрушению. 

Вернувшись домой после войны, Розенцвейг еще глубже погружается в иудаизм: соблюдает заповеди, продолжает учиться сам и начинает учить других и даже пишет полемический труд, в котором критикует евреев, пренебрегающих традицией. К сожалению, идее академии не суждено осуществиться: один за другим уходят профессор Коэн и отец Франца. Но он находит новых единомышленников среди раввинов, философов, талмудистов и создает во Франкфурте Высшую школу изучения иудаизма. Он старается изучить все направления еврейской философии: Герман Коэн дал ему представление о традициях и основах иудаизма, Мартин Бубер знакомит его с хасидизмом и Каббалой, Йосеф Прегер помогает изучать тексты Талмуда. И именно в Талмуде Розенцвейг находит главные для себя строки: «Соблазнов, перед которыми устоят раскаявшиеся, не преодолеть даже праведникам». 

Иудаизм становится для него спасением. Не найди он этот путь, последние годы его жизни могли бы превратиться в немыслимую, жестокую, невыносимую пытку. Францу Розенцвейгу было всего 36, когда его начал разбивать паралич. Болезнь развивалась стремительно. Постепенно философ потерял способность двигаться, говорить и в конце концов мог только подавать знаки глазами. Но сознание его остается кристально чистым, и он продолжает работать, с помощью знаков надиктовывает статьи и переводы своему другу и наставнику Мартину Буберу. Только сейчас Розенцвейг находит время перевести на немецкий стихи Иехуды ха-Леви и сопровождает издания своими пространными комментариями, в которых разбирает философские и религиозные мотивы в стихотворениях поэта. Тогда же он вместе с Бубером задумывает немецкий перевод Танаха. Они успевают дойти до книги пророка Йешаягу; после смерти Розенцвейга Бубер завершил работу уже живя в Израиле. Философы стремились передать все тонкости священного текста, при этом не переводя его дословно, в отличие от Мартина Лютера, чей перевод считается более традиционным. 

Наконец, он надиктовал жене философский трактат «Новое мышление», в котором подробно изложил свой особенный взгляд на вопросы теологии, на покаяние и возвращение к корням, на традиции и заповеди, в том числе на законы кашрута и субботы. Взгляд Розенцвейга действительно был иным, новым. В те годы, когда немецкие евреи вдохновлялись идеями «еврейского Ренессанса», стремились сбросить с себя строгие оковы иудаизма, парализованный философ писал о ценности этих оков. «Если мы уделим обычаю что-то от почета, положенного мицве, мицва уже не будет велением запрета, — писал он. — “Не делай!” обратится в веление действия “Делай!” Воздержание от запретной пищи станет радостью от того, что вам дано проявить свое еврейство даже в выборе еды». «Новое мышление» стало одной из важнейших книг для тех, кому возвращение к себе и своим корням дается тяжело, кто, мучимый сомнениями, никак не может найти точку опоры — совсем как сам Франц Розенцвейг. 

Он умер во Франкфурте 10 декабря 1929 года. Ему было всего 43 года. Больше половины жизни он‎провел в поисках своего места, а когда нашел его, оказалось, что на этом пути легко впасть в отчаяние. Но что именно движение, стремление к заветной точке спасает человека от истинного отчаяния — отсутствия пути.