Сегодня следы этой традиции отчетливо различимы в праздновании масленицы, в карнавалах, но особенно в бесчисленных вариациях праздника урожая или, например, молодого вина. Даже и теперь для участников таких действий социально вполне допустимы обильные возлияния.

Важен был не только напиток, но и сосуд, в который он наливался. Например, в развитых культурах античного Средиземноморья существовала сложная градация чаш, используемых по разным поводам — килики, ритоны, скифосы, канфары, мастосы. Этнографы обоснованно полагают, что в древних культурах чаша символизировала вселенную и одновременно врата в потусторонний мир. Как в этой связи не вспомнить о Священном Граале, чаше, в которую собрали кровь Христа? А выпивание осмысливалось как акт особого единения с божеством. Именно это представление лежит, например, в основе христианского ритуала причащения.

Следы глубоко сакрального отношения к чаше дожили до наших дней в виде представлений о том, что нельзя пользоваться треснутой посудой (кружкой, рюмкой, стаканом), а также о том, что не следует делать глоток из сосуда, из которого пьет другой человек — то ли мысли его узнаешь, то ли грехи чужие возьмешь на душу.

Роль алкоголя в древних сакральных практиках подчас была довольно жуткой. Недавнее открытие детских мумий в Западных Кордильерах говорит о том, что инки в течение многих месяцев готовили человека к ритуальному жертвоприношению, заставляя его употреблять большое количество коки и чичи — кукурузной браги, ферментированной при помощи слюны.

Трезвость — норма жизни?

Жизнь первобытного социума была насквозь ритуализирована. Причем в магических практиках, в том числе и связанных с алкоголем, так или иначе, участвовали все члены общества. Отголоски этой традиции на бытовом уровне сохранились в обычае потчевать домового едой и вином (или другим алкогольным напитком). По мере развития и усложнения социальной и политической организации общества, элиты все более настойчиво стремились к тому, чтобы поставить ритуальное пьянство под контроль. В древних государствах постепенно утвердилось представление о недопустимости чрезмерного потребления алкоголя, если оно происходило вне сакрального контекста. Последний же, завязанный на пантеон официальных богов, становился зоной исключительной ответственности властей — светских и церковных.

В Древнем Риме, по крайней мере, со II века до н.э. по специальному постановлению Сената начали жестко преследовать участников вакханалий — их штрафовали, сажали в тюрьму, казнили. По словам Еврипида, пребывая в страшном экстатическом безумии, те нередко убивали животных и даже людей. Трудно сказать, насколько это было правдой. Но со временем запреты лишь усиливались. В итоге культ Вакха-Диониса подвергся значительной десакрализации, благодаря чему он был поставлен под контроль, хотя полностью искоренить его не удалось. Спустя пару тысяч лет в европейской культуре некогда грозный бог превратился в вечно пьяного, обаятельного, безобидного, похотливого мужичка, проводящего время в окружении полуголых красоток. А еще Вакх стал постоянным героем бесчисленного множества художественных и литературных произведений. Характерная трансформация — по мере десакрализации одного из мощнейших алкогольных культов древности в нем усиливалась эротическая составляющая. На месте одного мифа рождался другой — о вине, как напитке, дарующем наслаждение и связанном с любовным томлением.

В библейской традиции отношение к вину и винопитию вполне амбивалентно. С одной стороны, вино есть кровь Иисуса, которой следует причащаться, и которое, по словам царя Давида, «веселит сердце человека». С другой, устами царя Соломона оно осуждается, ибо «как змей, укусит и ужалит, как аспид». «Глаза твои будут смотреть на чужих жен, и сердце твое заговорит развратное, — сетует мудрец. — И ты будешь, как спящий среди моря и как спящий наверху мачты».

Позднее христианская церковь лишь усиливала моральное давление в этом направлении. Осуждение пьянства на протяжении столетий встречается в бесконечном количестве постановлений церковных соборов. «Пьянство — это добровольно накликаемый бес, через сластолюбие вторгающийся в душу, - негодует Василий Великий. — Оно потопляет рассудок и ум, и возбуждает страсти и сластолюбие». Наконец, Иоанн Златоуст прямо отрицает древнюю традицию, грозно восклицая: «Главное зло пьянства в том, что оно делает для пьяницы недоступным Небо и не позволяет достичь вечных благ».

Увещевания отцов Церкви не очень-то помогали. Угрозы кар небесных не могли вытеснить из культурной памяти воспоминаний об исключительной важности сакральных возлияний, необходимых для правильного функционирования миропорядка. Митрополит Кирилл в XIII веке запрещал пастве напиваться и драться в дни христианских праздников, но паства продолжала это делать. В 1551 году в постановления Стоглавого собора внесли запрет на почитание на Руси «еллинскаго бога Диониса». Потому как делающие это неразумны, неподобающе одеты, кричат козлом и «по древнему обычаю еллинская прелести» пьянство величают. Но в русской глубинке Вакху продолжали поклоняться.

В качестве альтернативы псевдо-сакральному пьянству христианские мыслители предлагали молитву, пост, смирение, покаяние перед Богом и регулярное причастие. Мусульманство же, как самая молодая из мировых религий, ввело полный запрет на употребление алкоголя. Однако если вспомнить, например, о творчестве Омара Хайяма, становится понятно, что и здесь все было не так просто

Свои претензии на сакральный алкоголизм предъявила и светская власть. В конечном счете, это привело к утверждению другой весьма специфической нормы — к узаконенному придворному пьянству. Причем чем сильнее становилась власть, тем более крайние формы принимало это явление. Примеров тому можно привести множество не только в мировой, но и в русской истории — от шумных пиров варварской дружины, страшных загулов римских цезарей и пьяного разврата при французском дворе короля-Солнце до смертельных пьянок в окружении Ивана Грозного и «всепьянейшего собора» Петра Первого. Печально знаменитые ночные сталинские банкеты, скорее всего, были явлением того же порядка. Если описывать это в категориях культурной антропологии, то речь идет, по сути, о стремлении узкой группы элиты узурпировать древнюю практику экстатического слияния с божественной вселенной. Придворный алкоголизм есть в широком смысле слова акт инициации, социализации и групповой консолидации избранных. Если ты не участвуешь в процессе — ты чужой со всеми вытекающими последствиями.

Ретроспективная история алкоголя позволяет лучше понять природу многочисленных антиалкогольных кампаний. Все они, так или иначе, были призваны выработать дополнительные механизмы контроля за обществом, даже если официально руководствовались благими намерениями — от оздоровления нации до попадания трезвых душ в райские кущи. Не случайно их инициаторами в разные периоды времени выступали либо церковь (с позиций морального авторитета), либо светская власть (с позиций государственного принуждения). Но хорошо известно и другое – ни одна антиалкогольная кампания нигде в мире не достигла декларируемой цели, а именно, полного вытеснения алкоголя из всех сфер социальной жизни. Напротив, запреты оборачивались протестом — мирным (в виде карнавала) или агрессивным (в виде погромов и восстаний). Глухое сопротивление снизу также создавало социальную основу для процветания контрабанды, самогоноварения и роста потребления суррогатов. Как представляется, причины этого следует искать в бесконечно древнем представлении о том, что «пьяный ближе к Богу» и человек в таком состоянии неподсуден смертным.

Лучше всего это сформулировал известный философ Мартин Хайдеггер: «В подношении полной чаши одновременно пребывают земля и небо, божества и смертные. Подношение чаши есть дар потому, что дает пребывать земле и небу, божествам и смертным». Хотя, конечно, это ни в коей мере не может служить оправданием пьянства.