Подготовила Наталья Кочеткова

В конце августа в издательстве «КоЛибри» выйдет книга «Пикассо. Интимный портрет». Автор — Оливье Видмайер-Пикассо — внук художника. Когда Пикассо не стало, мальчику было 12 лет. Его воспоминания о деде и документальные разыскания легли в основу биографии, в которой Видмайер-Пикассо честно описывает сложный характер своего великого родственника и его любовные увлечения. «Лента.ру» публикует отрывок из книги, посвященный одной из возлюбленных художника — Мари-Терез Вальтер, бабке биографа.

Однажды субботним днем, 8 января 1927 года, Пабло сквозь витрину «Галери Лафайет» увидел девушку. Не сводя с нее глаз, он дожидался, когда она выйдет, и, дождавшись, с широкой улыбкой сказал ей: «Мадемуазель, у вас такое интересное лицо. Я хочу написать ваш портрет». И добавил: «Чувствую, что вместе мы создадим прекрасные вещи. Я Пикассо, — пояснил он, указав через стекло на большую книгу о нем не то на китайском, не то на японском. — Давайте встретимся. Приходите в понедельник в одиннадцать к станции метро „Сен-Лазар“».

Так Мари-Терез Вальтер, в будущем моя бабушка, встретила мужчину своей жизни. А для Пабло эта встреча стала вторым рождением. Мари-Терез понятия не имела, кто такой Пикассо, но отметила его великолепный черно-красный галстук (который она сохранит до конца жизни): «В прежние времена девушки газет не читали, и имя Пикассо мне ни о чем не говорило. Мне понравился его галстук. Ну и он сам тоже...»

В красном кожаном футляре от Herme`s Мари-Терез также хранила календарик за 1927 год, прядь волос Пабло и листок бумаги с наброском ее портрета. Как видно, 1927 год многое для нее значил.

На свидание она пришла. Странный господин уже был на месте. «Я пришла просто так... потому что у него была милая улыбка, — скажет она полвека спустя. — Он повел меня в кафе пообедать, потом в мастерскую, там он разглядывал меня, мой силуэт, мое лицо. Потом я собралась уходить. Он сказал: „Приходите завтра“. И потом это „завтра“ повторялось изо дня в день, а мама верила, что я хожу на работу».

Завязавшийся разговор не прерывался ни на день. Мой будущий дед предусмотрительно нанес визит к Мари-Терез в Мэзон-Альфор. Он быстро заручился одобрением Маргерит, матери Мари-Терез, успокоенной учтивостью этого господина. Мари-Терез будет просто приходить позировать в мастерскую на улице Ла-Боэси, это была «ничейная территория», куда никто никогда не заглядывал. Даже Ольга там не бывала. Пабло говорил Мари-Терез: «Я не позволяю себе глазеть по сторонам, но тут такой беспорядок...»

Сначала Пабло изображал ее в реалистической манере. Говорил, что она «спасла ему жизнь». Мари-Терез вряд ли понимала, о чем речь. Поскольку ей не было еще восемнадцати, Пабло приходилось тщательно скрывать их отношения, чтобы его не обвинили в совращении малолетних.

Пабло все чаще отсутствовал и возвращался к супружескому очагу все позднее. Ольга (Ольга Хохлова, жена художника — прим. «Ленты.ру») ни о чем не спрашивала, ей было довольно слышать: «Ну, я пошел!» или «Добрый вечер». Раз он возвращается — стало быть, честь семьи не роняет. Тайное счастье общения с Мари-Терез позволяло моему деду выносить затворничество супружеской жизни. И он, и Ольга старательно избегали объяснений. Ольга все глубже погружалась в скорбь, Пабло — в безразличие. Тем временем он с упоением рисовал милую и нежную Мари-Терез.

Роскошные, но пока еще не названные рисунки, как, например, иллюстрации к «Неведомому шедевру», — это плод его новой любви, о чем Ольга совершенно не подозревала. Считать ли такое умолчание свидетельством его уважения к супруге? Трудно сказать. В Испании не признавали разводов, и Пабло как испанскому гражданину было не на что надеяться в этом плане.

Разве что на некое соглашение...

Пабло сплетал свои инициалы с инициалами Мари-Терез, как когда-то в отрочестве — с именем юной Анхелес, а позже Евы. Эта игра с переплетением букв, принимавшим форму гитары, чрезвычайно занимала его. Он вновь обрел утраченную непосредственность и беззаботность и был счастлив, как юный влюбленный.

«Жизнь с Пабло была невероятно увлекательной, — вспоминала бабушка. — Сплошная любовь, поцелуи, ревность и обожание». Мари-Терез отличалась от прочих девушек: она была юна, наивна и к тому же совершенно не знакома с артистической средой.

Такая молоденькая — рядом с многоопытным Пабло...

У моей бабушки не было социальных амбиций, она и не подозревала ни о чем подобном. Стройная и спортивная, что в ту пору было скорее исключением, она занималась академической греблей (плавала на одиночке), велоспортом и гимнастикой с мячом (как не вспомнить тут его купальщиц, играющих в мяч на пляже в Динаре); позднее она регулярно занималась верховой ездой, а потом, в Шамони, альпинизмом. Свежая и непосредственная, она была не робкой, но сдержанной, хорошо воспитанной, но не «выдрессированной» в том смысле, в котором бывали тогда воспитаны девочки: для исполнения скрупулезно прописанной женской роли в обществе. И еще она была совершенно бескорыстной. Это была сама чистота, и Пабло немедленно ощутил ее прелесть. Наконец он может быть самим собой. Ему больше не нужно хитрить.

Так мой дед скрытно соорудил гнездышко, о котором столько мечтал. «Мы с ним всегда жили вдали от чужих глаз, — рассказывала Мари-Терез, — тихо и спокойно. Никому ничего не говорили. Мы были счастливы, с нас этого было достаточно». Художник, которого не преследовали материальные заботы, и всецело преданная ему модель...

Отрезанные от мира любовники затворились в башне из слоновой кости, где безраздельно правил Пабло. Он заставил свою беззаботную музу затвориться в четырех стенах (она еще поплатится за это!), но ему удалось вернуть себе потерянный рай. Специалисты сходятся во мнении, что «период Мари-Терез» ознаменован созданием рисунков и гравюр, замечательных по чувству и выразительности. Но Пикассо-художнику нужна не столько личность Мари-Терез, сколько ее лицо и плавные линии тела. Сама она очень просто сказала об этом незыблемом ритуале в отношениях женщины и мужчины, модели и художника: «По словам Ренуара, сначала художник насилует женщину, а потом начинается работа».

Безропотная возлюбленная, Мари-Терез сообщала свою пластику творениям Пабло, становясь попеременно то ребенком, то стыдливой девушкой, то женщиной, отдавшейся в порыве страсти пылкому божеству, предстающему то в человечьем, то в зверином обличье. Покорная вдохновению Пикассо, Мари-Терез не особенно интересовалась его работой. Она никогда не слышала слова «кубизм». Однажды в конце жизни она вдруг призналась в этом. Она никогда не принадлежала к среде художников Монмартра или Монпарнаса, кубистов, сюрреалистов — к этому миру избранных, миру интеллектуалов и богатых светских людей. Она безраздельно восхищалась Пабло и почти ничего не знала о Пикассо.

В то время как с 1927 по 1931 год Мари-Терез плавно выходит из тени, Ольга, безмятежная супруга с первых портретов, превращается в гневную Дидону. Так ей удается внушить Пабло вдохновение особого рода: в некоторых произведениях он воплощает жестокость их столкновений! Но если ссоры в конце концов и стимулируют его в плане творчества, в эмоциональном плане ему здесь больше делать нечего. Чувства его устремляются в иные дали.

Лето 1927 года, Динар. Ольга с Пауло играют возле плетеной кабинки на маленьком пляже, неподалеку стоит другая кабинка, снятая для Мари-Терез, которая поселилась в местном пансионе. Пабло достаточно небрежно пройтись по песчаному берегу, чтобы попасть из одного мира в другой...

Это повторится следующим летом. И еще раз! В 1928 году в связи с работой над проектом памятника Аполлинеру, умершему десять лет назад, Пабло вернулся к скульптуре, которую забросил в 1914-м. Он пользовался советами скульптора Хулио Гонсалеса, с которым встречался в Барселоне, в кафе «Четыре кота», а позже в его мастерской на Монпарнасе. Четыре варианта небольшой статуи «из пустоты, из ничего», как ему подсказывал сам Аполлинер, вновь пробудили у него желание взяться за скульптуру. Созданные по следам путешествия в Италию эскизы монументальных картин (с узнаваемыми очертаниями крепкой фигуры и овалом лица Мари-Терез) дали импульс новому пластическому опыту.

В мае 1930 года он купил замок Буажелу под Парижем, в Жизоре. Тамошние конюшни и служебные корпуса как нельзя лучше подходили для затеянных им масштабных работ, а в будущем он намеревался поселить в Буажелу Мари-Терез. (Судьба распорядилась иначе.) Отныне он мог поочередно заниматься монументальной скульптурой и живописью, изучая их всевозможные сочетания. Так были созданы бюсты, женские головы и серия портретов, в том числе знаменитая «Мечта», на которых белокурая Мари-Терез излучает свет и покой.

(…)

Летом 1933 года Ольга, Пауло и Пабло вновь отправились в Канны, а потом в Барселону. Семейная поездка напоминала официальный визит: Пабло стал знаменитостью, почести каталонцу оказывал весь город. Всеобщее признание, во всяком случае, внешние его проявления — точнее, пышность приема доставила громадное удовольствие Ольге, купавшейся в лучах славы своего великого мужа. Но приближалась гроза. Пабло тайно привез Мари-Терез и устроил ее в отеле поблизости, пока еще скрывая то, что было ему жизненно необходимо. А по возвращении в Париж он впервые попытался разузнать у крупного парижского адвоката, мэтра Анри Робера, о возможности развода, так как недавно принятая в Испании процедура расторжения брака еще не устоялась.

Ольга начисто перестала фигурировать в его творчестве. Зато Мари-Терез была повсюду — в рисунках, гравюрах, картинах, скульптуре (взять хотя бы скульптуру «Женщина с вазой», которую также называют «Женщина с факелом», — она будет представлена на Парижской выставке 1937 года; ныне установлена на могиле Пабло в Вовенарге). Летом 1934 года Пабло вместе с Ольгой и Пауло предпринял длительную поездку в Испанию. Мари-Терез последовала за ним. Она по-прежнему соглашалась держаться в тени, но, как явствует из их переписки, никогда еще они не были так близки. Пабло даже познакомил юную любовницу со своей сестрой Лолой.

Осенью на развалинах семейного очага, где гремели раскаты гнева Ольги, разъяренной частыми отлучками и, что еще хуже, угрюмым молчанием мужа, Пабло работал над книжными иллюстрациями и гравюрами, в которых все отчетливее проявлялось присутствие маленькой девочки с чертами Мари-Терез, ведущей за собой слепого Минотавра, — навязчиво повторявшийся автопортрет, давший начало знаменитой серии «Минотавромахия». Страдания Ольги становились нестерпимыми.

«А потом в один прекрасный день я поняла, что беременна, — позднее вспоминала Мари-Терез. — Он встал на колени, плакал и повторял, что это величайшее счастье его жизни». И вот наступило 24 декабря 1934 года. «Завтра я развожусь», — пообещал он. Он хотел жениться на Мари-Терез и теперь мог это сделать. Пабло приступил к процедуре развода — к полному отчаянию Ольги, которая, несмотря на очевидный крах своего замужества, разводиться не желала. Так как они поженились без брачного контракта и, следовательно, на них по умолчанию распространялся закон о совместном владении имуществом (куда включались и произведения искусства), им предстоял раздел собственности.

В тот день после обеда Мари-Терез и Пабло сидели в парке Монсури, ожидая известий от мэтра Робера, который вел бракоразводное дело. Роды приближались, они оба были взбудоражены и встревожены... Постановление о непримирении сторон — первый этап процедуры развода — было подписано 29 июня 1935 года. Пабло получил разрешение продолжать процедуру развода, Пауло доверили опеке Ольги. Судебный пристав тотчас направился в квартиру супругов, чтобы приступить к назначенной судом описи имущества. Ольга скрылась. Она вместе с Пауло переехала в соседний отель «Калифорния» на улице Берри, рядом с Елисейскими Полями. В доме 23 воцарилась тишина. Пабло остался один.

Меньше чем через три месяца Мари-Терез должна была родить. «Знаешь, я свободен!» — заявил он. Расспрашивать о подробностях она не стала. 5 сентября 1935 года Мари-Терез родила дочь Майю. По закону Пабло не имел права признать ребенка. Но он, на время отложив живопись, все время был рядом с Мари-Терез и маленькой дочкой. «Весь день он провел у меня, — рассказывала моя бабушка, — готовил еду, занимался Майей, разве что постель не стелил, зато выстирал пеленки».

(…)

Ольга прекрасно понимала, что благодаря скрытности Пабло она в своем окружении всегда сможет высоко держать голову. Честь для Ольги была превыше всего. Положение замужней женщины позволяло ей сохранять внешнюю респектабельность. Поэтому она не стала настаивать на исполнении решения о раздельном проживании, не привела в действие процедуру раздела супружеского имущества, на что имела полное право. Она отказалась от богатства и осталась мадам Пикассо.

Перевод Галины Соловьевой