В Молдове была представлена книга-сборник воспоминаний “Мой Кишинев”. Событие состоялось в День города и в рамках кинофестиваля “Свидание с Россией”. Книгу “Мой Кишинев” подготовило к выходу московское издательство “Галерия”. Под одной обложкой объединены воспоминания о родном городе. Среди них и эссе главы представительства МИА «Россия сегодня» в РМ, известного журналиста и коренного кишиневца Владимира Новосадюка. Текст озаглавлен «Город определяет судьбы». Агентство «Новости-Молдова» (ну, и мы тоже) приводит его здесь целиком.
 
“Был в Кишиневе в середине прошлого века поэт, которого, при желании с ним встретиться, можно было найти в каком-нибудь из многочисленных винных подвальчиков в центре города. Константин Семеновский, а в среде его слушателей – городских интеллигентов, местных забулдыг, ряды которых регулярно пополняли те же интеллигенты, пацанва, мечтавшая прикоснуться к взрослой, богемной, как нам тогда казалось, жизни, – он просто звался мэтром, читал свои пронзительные строки, запивая их разливным красным «гибридом».

Сегодня, когда пишу о городе, в котором я с детства растворен без остатка, на память пришли строки мэтра – «Я вернулся в детство, как слепец./ И приметы пробуя на ощупь, /Позабыл начало и конец /Сентябрем полураздетой рощи…».
Приметы… Наш двор на Госпитальной (теперь улица Тома Чорбы), взятый в кольцо столетними стволами грецких орехов. Летняя печка, на кирпичах которой дымит сладким ароматом медный таз с будущим сливовым повидлом. Моя родная баба Франя и ее подруга баба Саша, наша соседка, попеременно мешают длинной деревянной ложкой темную массу, стреляющую во все стороны обжигающими брызгами. До поры до времени я не у дел, пока баба Саша не замечает, что я маюсь от безделья.

– Владик, нá тебе деньги, – она роется в потайном кармане своей длинной, до земли, цветастой юбки. – Только дяде Мите и Бетьке ни слова. Одна нога здесь, другая – там.
Я припускаю по нашей улице наверх, к ее пересечению с Киевской (теперь улица 31 Августа), где приютился небольшой магазинчик Мони, как все обитатели нашей магалы зовут седовласого его хозяина.

– Что, твои бабульки варят повидло? – со знанием дела спрашивает дядя Моня, протягивая мне пол-литровую бутылку «Фраги».
У нас здесь все всё знают. Раз меня послали за бутылочкой, то это примета открытия сезона варки повидла и варенья.

Баба Саша думает, что ее зять дядя Митя – бывший разведчик, отсидевший несколько лет в лагерях по ложному навету, а теперь начальник какого-то отдела в министерстве мясо-молочной промышленности (было и такое в Кишиневе) – не в курсе, что его теща вместе с моей бабулькой любят иногда посидеть после совместного трудового дня за бутылочкой, путешествуя во времени?! Наивная! И Бетька, наша соседка и почти родной человек для всех соседей, живущая одна-одинешенька, – все её близкие, кроме брата, мясника дяди Миши, погибли в гетто – тоже в курсе посиделок бабы Франи и бабы Саши. Да и сами они зря наводят тень на плетень. Но, видно, приятно думать, что есть хоть какие-то секреты, которых не знает наша многонациональная улица. Ее обитатели знают всё и вся.

И то, что я каждое воскресенье с огромным букетом георгинов, или гладиолусов, или роз – в зависимости от того, какие цветы в этом году решил разводить мой отец, – по настоянию мамы отправляюсь в гости к своему дяде Люсе, Лазарю

Кельмановичу Волиовичу. «К Доктору Волиовичу», – с уважением шепчутся соседи, когда я шествую с цветами мимо них.

Мой дядя, а точнее дядя моей мамы, а мне как бы дедушка, известный в городе человек. Трудно сказать, какая кишиневская семья, имеющая детей, не обращалась к нему за помощью. Да что кишиневская?! Когда я забегал к нему в гости, то проходил через длинный коридор, заполненный матерями с детьми, приехавшими из различных сел, чтобы попасть на прием к доктору Волиовичу.
Выпускник Лозаннского университета был холост, жил под одной крышей с двумя своими сестрами, то есть тоже моими тетками. Я многого тогда не знал и не понимал. Правда, и не задавал дурацких вопросов, почему у дяди Люси нет жены, нет своих детей.

А история была страшная. Во время известного во всем мире Кишиневского погрома 1903 года налетчики убили моего прадедушку и изнасиловали двух его дочерей. Как мне потом объяснила мама, дядя Люся, их младший брат, по еврейским законам не имел права жениться, пока не выйдут замуж его старшие сестры. А их, опозоренных, никто не хотел брать в жены. Так и остался он бобылем, заботясь до конца жизни о сестрах и сдержанно, по-мужски, обратив свою любовь на меня.

Здесь был еще один нюанс, почему он так любил меня и почему мама настаивала, чтобы я, когда шёл летом и осенью к нему домой, что на углу Пирогова и 28 Июня (ныне Когылничану и Влайку Пыркэлаб), нёс ему цветы. (Забегу вперед – бо́льшая часть его владений была национализирована тогдашними властями.) Они, цветы, как я узнал намного позже, были с

воеобразным жестом примирения между Лазарем Кельмановичем и моей мамой. Дело в том, что, когда мама вышла замуж за моего отца, дядя Люся чуть ли не проклял ее. Как могла еврейка выбрать в мужья украинца?! Но свой гнев он сменил сначала на милость, а потом на любовь, когда на свет появился я.

Еще интереснее истории, связанные с моей мамой и Кишиневом.

Скулянка. За окном тот же прошлый век. На месте нынешних корпусов обувной фирмы «Зориле» – огромный черешневый сад. За ним прячется одноэтажное здание молдавской школы № 22, где завучем трудится мама*. Весна. Учитель ботаники Александр Бусуйок, отец классика молдавской литературы Аурела Бусуйока, учит меня делать прививку. Его жена, учительница начальных классов в той же школе, замечает, что мне это не очень интересно, и обращает мое внимание на буйное цветение черешни…

Эту белую кипень, тонкий аромат которой словно спеленал нас тогда, вспоминаю иногда, читая книги Аурела Бусуйока. Как и тот цветущий черешневый сад, которого уже давно нет, как и того здания школы, полы в которой пахли горьковатым запахом мастики.

Школа потом переехала в другое здание, там же, на Скулянке. А мама, уже вышедшая на пенсию, долго добивалась от городских властей, чтобы школе присвоили имя княгини Натальи Дадиани. И таки добилась! Почему Дадиани? Наверное, потому, что мама сама заканчивала гимназию, основательницей которой была эта кишиневская княгиня. 

Здесь Дадиани сумела воплотить свои передовые, на то время, педагогические таланты, заразив ими воспитанниц гимназии.

Кстати, насколько я знаю, до последнего времени бывшую школу № 22, носящую сегодня имя княгини Дадиани, возглавляла бывшая мамина ученица Анна Георгицэ.
Приметы… Дождливый октябрь. Утро. Иду в 37-ю школу, куда меня определила мама, несмотря на мои просьбы взять к себе. Потом пожалела, что не взяла. Тогда бы точно знал в совершенстве молдавский, как они с отцом. Но не сбылось.

На голову падают орехи. В воздухе – тяжелый и таинственный аромат мокрых листьев…
Господи, как быстротечно время. Иных из моих одноклассников, друзей уж нет, другие – далече. За окном хмурится небо. Вспомнилась строчка Андрея Вознесенского, которую он нарисовал на стене в одной из кишиневских кафешек, в которой мы с Ритой с ним сидели: «Чайки – плавки бога!».