Предки поругались, и я родилась семимесячной.

Мама долго не решалась рожать: слишком хорошо шли дела на сцене, и нужно было по максимуму использовать момент успеха. В те времена у нее были друзья — известная в ту пору танцевальная пара Алла Ким и Шалва Лаури, она очень к ним прислушивалась и даже считала наставниками на сцене. Был такой момент: мама очень стеснялась своего высокого роста и поэтому не носила каблуков. Они ее за это отчитывали: «Эдита, имей совесть. Артистка со сцены должна нести себя!»

Так вот, когда мама поняла, что беременна мной, была в полной растерянности. Благо в свои 42 надумала рожать Алла — она-то и уговорила Эдиту рожать за компанию. Срок еще не подошел, папа был на гастролях, родители созвонились и, кажется, повздорили. Мама расстроилась, это, видимо, все и ускорило. Она пешком пришла в роддом и сдалась врачам: начались преждевременные роды, и в результате я родилась семимесячной. Родителям, которые были страшно популярны, к моменту моего появления на свет дали первую в их жизни жилплощадь — комнату в коммуналке на Петроградской стороне.

Причем коммуналка та была со всеми хрестоматийными совковыми делами — сплетнями, неприязнью и каждодневными разборками. Была там и своя классическая коммунальная злодейка — из тех, что мыло в суп соседям на терке стругают. Вот таким коммунальным дитем я и росла. Первое время даже не было коляски, и мама меня носила гулять на руках. Но она же артистка: шла с этим свертком и втягивала живот, чтобы выглядеть красиво. Потом прошло время, и, посовещавшись со свекровью, мама была отпущена на работу. Бабушка сказала родителям: «Шура, Дита, езжайте на гастроли». Так с тех пор я родителей толком и не видела.

Ухажера Аркадия Гайдара моя бабушка отшила В этой коммуналке о шести комнатах мне очень нравилось жить — было много детей. По сей день помню девочку, с которой мы играли. Когда разбился Гагарин, написали с ней на платке химическим карандашом слово «Гагарин» и молча, склонив головы, траурно пронесли этот платок по коммунальному коридору: мы росли политически сознательными девочками. В те времена я просто шизела от балета и до смерти хотела быть балериной. Мне достали настоящие пуанты с гипсом в носке.

О балетных пачках тогда, конечно, речи не шло, но я их сама вырезала из гофрированной бумаги — в такую сейчас цветы заворачивают. Один был недостаток — эти пачки не стояли, они висели. Но я ходила в пуантах и этой розовой бумажной пачке по коммуналке. Балериной, как известно, не стала: все ведь прекрасно понимали, что я несколько толще, чем нужно. И мудро не отдавали меня ни в какие балетные классы. Помню, когда мама вернулась из Франции, у меня появилась очень редкая по тем временам кукла Барби — о них никто тогда еще не знал. На нее ходили смотреть, как в Эрмитаж. Сейчас, спустя тридцать с лишним лет, встречаю жену барабанщика группы «ДДТ» Игоря Доценко, и она мне напоминает, что девочкой ходила в нашу коммуналку любоваться Барби и завидовала мне тогда черной завистью.

Вот так мы и жили в этой коммуналке, а летом всегда уезжали на хутор: моя бабушка со стороны папы Эрика Карловна — латышка, и хутор был ее малой родиной. Тот дом в Латвии я считала своим родным. Бабушка была человеком очень романтическим и любила по вечерам рассказывать всякие необычные истории из своей юности. Например, про странного парня Аркашку, соседкиного племянника, который часто гостил в Харькове, где в юности жила моя бабушка. Аркашка активно морочил ей голову комсомолом во время ухаживаний, говорил, что собирается стать писателем. Он им впоследствии и стал — Аркадием Гайдаром. Когда Эдита променяла папу на полковника КГБ, я жутко страдала Позже у родителей появилась первая в жизни отдельная квартира — двухкомнатная, на окраине города, в Купчино.

Много народу всякого богемного бывало. Хорошо помню Илью Резника, с которым мой папа Александр Броневицкий много песен написал. Дядя Илья не был тогда поэтом в чистом виде — он совмещал это с работой в Театре Комиссаржевской, где служил в те времена актером. Хотя уже гремел на всю страну с песней «Золушка» в исполнении Сенчиной... Часто бывал Муслим Магомаев. Помню, всегда входил такой неземной, высокий и улыбающийся — я страшно его стеснялась и пряталась. Там же, в Купчино, бывала и Мирей Матье — не то чтобы она с родителями так уж сильно дружила, но все равно ее очень ждали...

Я хорошо помню, как меня родители брали с собой в Париж. Мама до этого там была дважды на гастролях и пела в знаменитой парижской «Олимпии». Наверное, могла бы стать там звездой — она безумно понравилась главному импресарио «Олимпии» Кокатриксу и он даже был в нее влюблен. Ревновал ли отец маму, в частности, к Кокатриксу, не знаю. Но тем же Кокатриксом маме было сделано предложение оставаться в Париже и становиться большой французской звездой. Она отказалась. Когда мне стукнуло четырнадцать лет, родители развелись. Мне было плохо, и я страшно переживала. Мама хотела, чтобы они и после развода не ломали совместную работу, продолжали сотрудничество. Но папа сказал, что так не может.

Он вообще старался не поддерживать с мамой никаких отношений, что меня жутко расстраивало. Чуть раньше появился Геннадий Иванович, полковник КГБ, курировавший Ленконцерт. Он был красив и страшно напоминал Бельмондо. Поначалу я ненавидела этого человека всеми фибрами моей души — ведь он был виноват в том, что папа теперь не с нами! И я ему всячески вредила: старалась наговорить про него что-нибудь плохое маме, подстроить какую-нибудь мелкую пакость. После того как Геннадий Иванович уже расстался с моей мамой, он стал директором театра «Буфф», в который я попала после института по распределению.

Потом сто лет мы с ним не пересекались, а пару лет назад встретились в Питере, он предложил меня подвезти. И все приговаривал: «Эх, как я маму твою любил!» В тот же вечер мне позвонили: «Геннадий Иванович только что умер от обширного инфаркта...» Захотев собаку, взяла маму измором Лет в десять я страшно захотела собаку и начала изводить этим маму. Она долго пропускала мое нытье мимо ушей, я же не унималась и принялась издавать рукописный журнал, куда клеила собачьи фото, писала нетленку типа «собака — друг человека» и подкладывала все это маме на глаза. В общем, брала измором.

В один прекрасный момент маму мои приставания, видимо, достали, и она, идя по Невскому, купила у какого-то алкоголика щенка, которого тот выдавал за карело-финскую лайку. Хотя собака оказалась дворнягой, впоследствии страшно некрасивой и бесформенной. Но я все равно ее любила. Эта самая «лайка» прожила со мной уйму лет и пережила человек пять генсеков, скончавшись семнадцати лет от роду. У меня к тому моменту уже двое детей было... За выпускным родительница наблюдала из кустов возле школы Была у меня подруга закадычная, Аня. Папа у нее был профессор, а мама — искусствовед. Несмотря на это, мы с ней классе в седьмом начали курить, участвовать в своеобразных оргиях, которые назывались «я ушла к Ане делать стенгазету». Это значило, что мы ехали на дачу. А там — мальчики, покупается портвейн. Правда, мы умудрялись хорошо учиться и обе закончили школу чуть не с золотыми медалями.

Помню, готовилась к выпускным экзаменам, смоля какую-то папиросу «Шипка» или сигарету «Друг»... Школа у нас была французская, и я активничала в ансамбле французской песни. А один раз выдали нечто сатирическое про нашу классную, весьма строгую даму. Видимо, переборщили с юмором, которого не поняли. Нас развели по разным классам. Мы были своенравные, нахальные и хамили учителям. Я и маме хамила вовсю. Однажды нервы у нее не выдержали, и она отдубасила меня как сидорову козу, приговаривая: «Я тебя лучше убью, но хамкой ты у меня не вырастешь!» Маму мою, конечно, сложно довести, она человек выдержанный. Но я сумела! Надо сказать, мама хорошо меня тогда отделала — женщина-то она сильная физически. Потом мы обе плакали, помирились, просили прощения друг у друга. Если бы она меня каждый день била или, как у Горького, порола по субботам — я бы, возможно, этого не запомнила. А так этот мастерски примененный педагогический прием отложился в памяти на всю жизнь.

Саму же Эдиту Пьеху в те времена страшно хотели видеть в школе по моему поводу, но я ее не пускала. Знала, что это будет очень заметно, все будут в нее пальцами тыкать. В итоге очень обидно сделала: не пустила даже на выпускной вечер. Так она с подругой, глотая слезы, наблюдала за всем из кустов около школы. Своего первого мужа я добилась невероятными усилиями... На первом курсе института я влюбилась. Причем совершенно безнадежно влюбилась в своего будущего мужа и отца моего сына Стасика. Свою жертву я увидела в институтском коридоре. Шансов у меня в тот момент было немного: в то время меня только что сняли с мамой в новогоднем «Огоньке» и вся страна увидела, какая у Пьехи безобразно толстая дочь — чернявая, в очках и с каким-то хвостом ужасным.

А влюбилась я в красивого взрослого прибалта, который учился на отделении музкомедии. Выяснилось, что это студент Пятрас Герулис из Литвы, восстановившийся после академки на соседний курс. В Новый год я со своим однокурсником поехала в общежитие, где проживала моя жертва, и нашла его там порядком «заквашенным». Мы его, как невесту, из того общежития выкрали и повезли к моему другу Лене на хату. Там пытались активно вовлечь во встречу Нового года, но он был никакой. А проснувшись наутро, долго не мог понять, где находится. Но через немаленький промежуток времени я его все-таки добилась! Мы поженились, у меня родился сын. Жили поначалу у мамы. Квартира у нее не ахти какая большая, и, когда родился Стасик, вся она была завешена пеленками. Мама просто взвыла. Она ведь должна высыпаться, отдыхать между концертами, а тут Стасик круглые сутки орет.

Чуть не единственный раз в жизни она воспользовалась своим статусом суперзвезды и выбила у власти двухкомнатную кооперативную квартиру для меня. Был такой момент, когда мы одно время жили в этой квартире только на мою стипендию — муж учился плохо и стипендию не получал. Вот на пятьдесят рублей я и кроила свой первый семейный бюджет — благо морковка в те времена стоила четыре копейки, а картошка — пять. Так что на эти деньги вполне можно было жить втроем. Мало того, я даже академический отпуск не брала — ходила до последнего момента с пузом сдавать экзамены. К маме я тогда за помощью не обращалась: она ведь меня воспитывала по западному такому типу — мол, свои проблемы решай сама! Вот я их и решала как могла.

Сама и решение принимала о том, что и жить мне с Пятрасом cовсем ни к чему — такая жизнь не имела бы никаких положительных перспектив, а одни отрицательные эмоции. Слишком уж разные мы с ним оказались все-таки люди — это разница и в возрасте, и в интересах, и в менталитете. Вылилось все это в то, что мы с ним и года не прожили — не выдержали, или просто не сложилось. Сын Стасик тогда переехал жить к моей маме, своей любимой Дите. Причем не к бабушке Дите, а именно Дите. Он как с пеленок ее Дитой называл, так и по сей день продолжает. Одним словом, бабушкой, вяжущей носок крючком, не воспринимает.

Она же всегда мечтала иметь сына, продолжателя рода Пьеха, который в связи с войной и другими жизненными коллизиями пресекся. Поэтому, когда она в ультимативной форме заявила мне, что переводит Стасика не только на свое довольствие, но и на свою фамилию, я сильно не возражала — мне были понятны ее чувства. Жил он у нее, вне гастролей она всегда им занималась — и воспитанием (таким, каким, по ее разумению, надо — я в свое время этим вопросом была обделена куда как больше ввиду дикой гастрольной деятельности маман и сумасшедшей ее популярности в те годы), и образованием. (И учился Стасик везде, где только можно, и даже в Америке с ее легкой руки. В итоге всех этих учеб мы сегодня пришли к тому, что Стасик недавно закончил в Москве известную школу стилистов и активно развивает в себе необходимые навыки: перестригает и перекрашивает все семейство — чего в дорогие салоны деньги носить?

А квартира наша завалена болванками для париков, самими париками, шиньонами и прочими их, стилистов, прибамбасами.) А я же, разведясь с Пятрасом, тем временем занялась своей личной жизнью, а вернее, поиском своего места в ней. Далеко, впрочем, ходить не пришлось — мой будущий муж Юра Быстров был музыкальным руководителем на нашем курсе в театральном институте. Как-то неожиданно мы вдруг осознали, что жить друг без друга не можем. Итогом этого откровения стало появление на свет моей дочери Эрики, которая, кстати, в свои четырнадцать лет поступила в этом году в музыкальное училище на фортепианное отделение. Словом, пошла по папиным стопам.

Некоторое время я и мой муж Юра работали в мамином коллективе — я пела несколько песен в концерте Эдиты Пьехи (где, считаю, прошла колоссальную эстрадную школу!), а Юра тем временем руководил музыкальным коллективом и делал аранжировки песен. Потом началась моя сольная карьера, я пропахала всю страну вдоль и поперек, а Юра при мне — в качестве руководителя музыкального коллектива. И казалось бы, чего человеку в жизни надо? Юра никогда мне сильно не перечил, да и вообще характер у него такой, каких поискать надо. Но тем не менее семь лет назад мы с Юрой расстались — сама не могу понять почему. И жили мы неплохо, и человек он сердечный, но я влюбилась, как школьница, и сбежала в Москву — и это я-то, патриотка своего Питера!

Влюбилась конечно же опять в музыканта — в какой еще среде мне себя и счастье свое искать? В музыканта своего собственного коллектива, которого Юра Быстров и нанимал на работу — как выяснилось, сам себе яму рыл. Зовут избранника, а вернее, теперь уже и официального супруга, Евгений Тимошенков — живем вместе, работаем, пишем песни и черепашьими темпами (по мере поступления денег от концертов, которых сейчас у всех артистов кот наплакал) строим дом у кольцевой автодороги.

Своего жилья нет — ведь той питерской квартиры я лишилась в результате афер с печально известной фирмой «Властилина»: продала там квартиру, думала, увеличу быстро в два раза денежки (что, кстати, удалось многим моим знакомым), и будет у меня две квартиры — и в Питере, и в Москве, где я просто вынуждена жить в силу специфики моей профессии. А пока снимаем квартиру у платформы Лось. Так что, если захочется посмотреть на красивую жизнь и вообще как звезды живут, в частности богатая дочь супермиллионерши Эдиты Пьехи, добро пожаловать к нам в Лось-Вегас, на последний этаж «хрущевского» дома.