Алексей Викторов

Никто не знал, что заставило его покинуть благополучную Швецию и вернуться в Освенцим. Здесь погибла его семья, здесь он сам подростком вышагивал на «марше смерти». Поселившись в обветшалом родительском доме рядом с концлагерем, Шимон Клугер, последний еврей Освенцима, ни с кем не разговаривал и лишь упорно зажигал свечи в полуразрушенной синагоге. Отреставрированная, она открылась через три месяца после его смерти.

Какие только догадки ни выдвигали местные жители. Некоторые даже пытались узнать, что же он такого натворил в Швеции, где жил последние 15 лет, коль нужда заставила его вновь приехать в Освенцим. Но прямых вопросов никто не задавал, да и сам он душу никому не изливал. Поселившись в родительском доме, он сторонился людей и общения. Он подолгу сидел у окна и смотрел на улицу. Наверное, в эти часы он вспоминал первые беззаботные годы своей жизни, веселую большую семью и день, когда все изменилось. Каждую неделю он заходил в полуразрушенную синагогу, примыкавшую к дому, и зажигал свечи. Он был единственным ее хранителем на протяжении десятилетий и очень радовался начавшемуся ее восстановлению. Не дожив несколько месяцев до ее открытия, Шимон Клугер, последний еврей Освенцима, ушел из жизни 26 мая 2000 года.

Этот дом еще в 1928 году купил его дед, Бернар Тайхман. Он торговал текстилем, а его магазины были расположены и в Польше, и в Германии. Причем в Германии их был не один десяток, а потому он находился в постоянных разъездах, контролируя их работу, что было весьма изнурительно. Но мысли переехать в связи с этим даже не возникало. Ведь Освенцим считался их малой родиной. Перед Второй мировой войной нигде в Европе еврейское население не было так велико, как в Польше. В Освенциме евреи составляли 40 процентов жителей и работали на принадлежавших также евреям асфальтном или водочном заводах, кожевенной фабрике. Среди них были и богатые торговцы, и мелкие лавочники, и страдающие от голода. Ортодоксальные и либеральные, сионисты и ассимилированные евреи мирно сосуществовали с христианами. Евреи заседали в городских советах и молились в двух общественных синагогах. Их дети учились в хедере, в школе Талмуда и в йешиве.

Семья Шимона была большой. Помимо него в доме смеялись, радостно кричали, а иногда и плакали еще восемь его братьев и сестер. После войны он увидит лишь двоих старших из них, остальные так и останутся в его памяти малышами от года до девяти лет. Отец его, Симха Клугер, был меламедом, мать, Фрейда Вайс – домохозяйкой. Старшие дети помогали родителям – так и справлялись с небольшим семейным магазином. По вечерам вся семья собиралась в этом большом трехэтажном доме, под крышей которого жили одновременно три поколения, включая бабушек и дедушек с обеих сторон.

Сам Шимон родился 25 января 1925 года и к моменту оккупации города войсками германского вермахта ему шел 15-й год. Он видел, как пустеют дома его соседей, как один за другим они тайно покидают город. Порядка трех тысяч евреев успели уехать до открытия лагеря, но семья Шимона была одной из тех, кто оставался в городе с надеждой на лучшее. Надежде не суждено было сбыться. Когда надгробными камнями еврейского кладбища нацисты принялись мостить дорогу к лагерю уничтожения, бежать было уже поздно. Семью разлучили.

Шимона депортировали в гетто города Бендзин, затем вернули в Освенцим, где к этому времени уже были умерщвлены его родители. Проведя там три года, в январе 45-го он прошагал десятки километров в рядах «марша смерти» вместе с еще 60 тысячами заключенных. Отстававших расстреливали. Он был перемещён в концентрационный лагерь Гросс-Розен, а оттуда – в Бухенвальд. После освобождения из лагеря вернулся в разрушенный и опустевший родной город.

Тогда после войны в него вернулось около двухсот семей. Все они пытались вернуться к прежней жизни, восстановить общину, синагоги и школы, оживить город. Но вскоре часть из них уехала, так как не смогла «дышать воздухом, пропитанным смертью». Другие покинули город после прокатившихся в Польше послевоенных погромов, когда на улицы, в частности в Кельне, выходили люди с плакатами и лозунгами: «Смерть евреям!», «Завершим работу Гитлера!». Уехал тогда и Шимон. И если осенью 1946 года в Освенциме еще оставались около 40 евреев, то к началу 60-х не было уже ни одного, пока в 1962 году в заброшенном родительском доме вновь не поселился Клугер.

Все эти годы он провел в Швеции. Направленный Красным Крестом на лечение и реабилитацию, он решил остаться там. Ведь в Швеции проживал его брат. Оставшаяся в живых сестра жила во Франкфурте-на-Майне. Первое время существования на социальное пособие вскоре сменилось стабильной работой. Освоив профессию механика и электрика, он трудился рабочим на шведском радио, получил шведский паспорт иностранца, через некоторое время смог приобрести небольшую квартирку. И вдруг, неожиданно для родственников, Шимон объявил о намерении вернуться в Освенцим. Уговоры брата и сестры отказаться от этой идеи положительных результатов не принесли, и в 62-м он переехал, устроившись на местный химический завод. Прожив какое-то время в общежитии при заводе, он возвратился в знакомые и пропитанные воспоминаниями детства стены семейного дома, где и стал жить. Свое прошлое он ни с кем не обсуждал, о годах, проведенных в лагерях, не рассказывал. Лишь выжженный на руке номер 179539 молчаливо свидетельствовал о его пребывании в заключении. Проработал на заводе он недолго. После увольнения из-за ухудшения здоровья и без того не сильно разговорчивый Шимон перестал показываться на людях, проводя большую часть времени дома.

О нем знали все жители, он стал своего рода достопримечательностью города. Однако после нескольких неудачных попыток гидов включить его рассказы в часть их экскурсий его перестали тревожить. А если кто-то изредка и обращался с этим вопросом, то слышал негостеприимное «Гей авек! Гей авек!» [Ступайте прочь!] через дверь. Со временем Шимон совсем перестал выходить из дому, который ветшал год от года. Его навещали лишь социальные работники и журналисты, пытавшиеся взять интервью. Но лишь с немногими из них он обменивался несколькими словами, говоря о себе в третьем лице. «Шел дождь, было холодно. Он должен был работать, много работать, надсмотрщики всегда кричали…» – произносил Шимон на вопрос о своем заключении и замолкал на этом. Так что сенсационных или хотя бы более подробных фактов о его пошлом никому из журналистов выяснить не удалось.

Говорят, глаза у него загорались лишь при вопросе о синагоге, на которую выходили его окна. Синагога «Хевра Ломдей Мишнаёс» была открыта в 1918 году, и наверное, Шимон помнил, как в одном из ее помещений обучал Талмуду его отец. Разграбленная нацистами во время войны, синагога была отреставрирована после освобождения Освенцима и действовала до 1955 года, пока маленькая еврейская община не покинула город. А с 62-го и без малого сорок лет ее хранителем был Шимон, каждый шаббат зажигавший здесь свечи. Даже когда здание приняли на баланс государства, разместив в нем склад ковров, он зажигал свечи в маленькой полуразрушенной пристройке. В 98-м здание было передано Аушвицкому еврейскому фонду в Нью-Йорке, начавшему его ремонт. Реставрация синагоги способствовала выходу Шимона из затворничества. Он стал все чаще покидать стены своего дома, но на все вопросы по-прежнему немногословно отвечал: «Я должен следить за рабочими, они строят синагогу».

Завершение строительства он «проконтролировать» не смог. Торжественное ее открытие 12 сентября 2000 года состоялось уже после его смерти. Хоронили его по-еврейски. Мало обращавшие на него внимание власти провожали последнего еврея с почетом, пригласив раввинов из соседних общин. Приехала и делегация еврейского фонда из Нью-Йорка. Спели «Маа-ле рахамим», прочли кадиш. По желанию его брата и сестры семейный дом был передан Еврейскому центру Освенцима и стал музеем, посвященным жизни евреев Освенцима. Правда, в 2013-м музей решили дополнить кафе и назвали его в честь самого щедрого мецената, имя которого и красуется на фасаде дома, где жил Шимон.