Летом 2001-го она внезапно явилась пред очами моего мужа Михаила Дрейзлера, работавшего тогда в «Независимой Молдове», и без лишних предисловий, довольно-таки ехидно, как бы пародируя мексиканский сериал, спросила: «Вы случайно не теряли лет 25 тому назад своего сына? Если хотите что-либо узнать о нём, могу помочь». Отчеканила несколько коротких информационных фраз – и, оставив контактный телефон, удалилась: мол, пожелаете – найдёте и расспросите подробнее, нет – до свидания. Характерный Динкин почерк – теперь об этом уже можно говорить с уверенностью. Отправляясь в Кишинев по своим делам, она, оказывается, задалась целью отыскать отца своего друга.

 

Придя домой, муж, еще не очухавшийся от обрушившейся на него новости, весьма невнятно всё это мне изложил, но главное я поняла: Женя, которого мы долго и безуспешно пытались разыскать в Израиле, куда они с матерью уехали еще в конце 70-х, а спустя несколько лет перестали выходить на связь, – обнаружился! Причем в Канаде – вот почему все наши усилия оказывались тщетными.

 

«И ты ее не пригласил к нам?!» – недоуменно спросила я. – «Как-то не сообразил...». Ну, мужики всё-таки, даже самые умные, в определенных ситуациях оказываются чрезвычайно тупыми...

 

Звоню по оставленному Диной телефону, представляюсь, приглашаю. Дина выслушивает – и безо всяких там церемоний огорошивает чётким вопросом: «А ВАМ лично зачем это надо?» В общем, разобрались. Пришла. Пообщались. Мои первые впечатления: умна, начитанна, эрудированна. Чрезвычайно наблюдательна, остроязычна, с мгновенной реакцией. Очень хороша собой, но подчеркнуто индифферентна к своей внешности. Никакой косметики, «самоукрашательства» – минимализм во всем: в одежде, потребностях, репликах, характеристиках. Приехала с одним рюкзачком за плечами. И точно так же путешествовала по миру: ничего лишнего. Ее оценки, как правило, укладываются в пару слов – и точны, как математическая формула. Никакого женского кокетничанья, тем более – жеманности. Ни малейшего намерения понравиться: какая есть – такой и принимайте. Ершиста. И вместе с тем – очень неравнодушная, с чутким восприятием чужой боли, безусловной готовностью вникнуть, понять, помочь. Абсолютно бескорыстна. Абсолютно честна. Самокритична до такой степени, что иногда кажется даже безжалостной по отношению к себе. Не выносит комплиментов – и принимать их, и делать. Закрытой – не назовешь. Смеется искренне, от всей души. Если не смешно – никогда не станет выдавливать из себя вежливую улыбку.

 

А вот что открылось для меня в ней позднее – что Дина еще и очень талантлива. Хотя это можно было предположить. И не только в профессиональном смысле – Дина прекрасный художник, – но, я уверена, она могла бы стать отличным журналистом, даже писателем, а то и поэтом: ей свойственно образное мышление, она «чувствует слово», хорошо разбирается в человеческой психологии.

 

Идея написать о ней пришла не случайно: в Фейсбуке Дина недавно выложила ряд своих новых работ, а вместе с ними – и некоторые прежние, в частности – на темы Шагала. Причем вы даже не догадаетесь, в чем эти темы у нее «прозвучали»! И это – одна из главных побудительных причин к появлению данного материала. Но – «начнем с начала».

 

 

...Дина родилась в Свердловске (ныне – Екатеринбург), там училась в общеобразовательной школе, окончила и детскую художественную. В Кишинев семья перебралась в самом начале трудных 90-х – казалось, в нашем «благодатном крае» легче будет выжить, тем более что папа Дины тут родился, здесь оставалась его мать. Когда, на фоне нашего «национального ренессанса», стало понятно, что и здесь ничего не светит, решили кардинально поменять жизнь – и уехали в Канаду, благо профессия отца в те годы была на Западе востребована (он – программист, кандидат наук).

 

Но к тому времени Дина успела окончить школу, то есть один из первых в Кишиневе лицей – № 2, позже названный «Гаудеамус», и единственный, где учились дети только предлицейского класса и лицейского звена: с 9-го по 12-й. Он славился на всю республику, считался самым сильным, особенно в области точных и естественных наук, но вообще был многопрофильным, включая художественное и театральное направления. Руководила им великолепная Светлана Иустиновна Беляева. Несколько лет назад она уехала в Израиль, к сыну. Не от хорошей жизни, разумеется: новые власти стремились делать лицей всё более «национальным» – и сегодня он превратился в абсолютно стандартное учебное заведение без собственного лица. За что боролись...

 

Но мы отошли далеко в сторону. В годы Дининой учебы там преподавали два талантливых молодых художника – Александр Зорин и Виктор Сырков, окончившие факультет ИЗО Кишиневского пединститута им. И. Крянгэ (теперь – педуниверситет). И, как считает Дина, всему, что она умеет, она обязана именно им:

 

– Они научили меня всему. Главное – приобщили к аналитическому искусству, приверженцами которого сами являлись. Интересные сплетения человеческих судеб, творческих устремлений, истории и даже географии случаются! Среди учеников Павла Филонова – основателя школы аналитического искусства – был (и оставался практически единственным «не отступившимся» до конца своей жизни) уроженец Кишинева Павел Яковлевич Зальцман, родители которого покинули Бессарабию навсегда вскоре после рождения в 1912 году этого, своего младшего, сына. С Филоновым Павел Яковлевич познакомился в Ленинграде, где жил, учился и работал до войны. После войны П. Зальцман – фактически принудительно* – переехал в Казахстан.

 

Там с ним и познакомился уроженец Ташкента Юрий Туманян – архитектор, после окончания университета направившийся из столицы Узбекистана в Алма-Ату. По сути, он тоже оказался единственным и до конца своей жизни преданным Учителю и аналитической школе Филонова учеником Зальцмана. В середине 70-х Юрий Туманян прибывает в Кишинев – опять-таки возникает Кишинев! – и  возглавляет «Кишиневгорпроект»**. В начале 80-х он открывает в Доме молодежи студию аналитического искусства. Вот там и «заразились» аналитическим абстракционизмом мои молодые кишиневские педагоги, а через них – и я. Некоторые из тогдашних студийцев – молдавские художники Юрий Рошиору, Влад Федоренко выставлялись в вашей галерее Constantin Brîncuși. Я была на их выставке, еще до отъезда из Кишинева.

 

...Зорин, который привлек меня, старшеклассницу, уже в собственную «аналитическую» студию, организованную им в лицее «для взрослых» (я была единственной учащейся лицея), потом уехал в Штаты. Теперь там и еще один студиец Туманяна – Валериу Япарэ. Мы с ним встречались в Канаде, я помогала ему с организацией выставки художников-«аналитиков». Вообще мы все между собой общаемся – с кем-то регулярно, с другими – время от времени. Зорин делает что-то невероятное – я была у него, еще когда он жил в Детройте, видела его работы. Это фантастика! Он пишет иконы... в аналитическом стиле! Не для себя – они украшают реальные церкви.

 

Вот так получилось, что Кишинев оказался весьма значимым местом для продолжения традиций аналитического искусства – и уже отсюда оно распространяется дальше.

 

Я упорно продолжаю следовать канонам этой школы. Потому что кроме нее не знаю ни одной равной. Т. е. были гении-одиночки, не подпадавшие ни под какую школу – по крайней мере, системно. И учеников они после себя не оставили. А с Филоновым получилось иначе. Нет уже ни Зальцмана, ни Туманяна, но...

 

 

– Ну вот так забавно получилось. А я ведь с этого начинала, еще в лицее, и мои лучшие работы – именно того периода. В частности – мой «Андерсен»: в карандаше, формата А4... На неё можно долго-долго смотреть, утонуть в ней. Я считаю ее самой-самой, которую можно поставить лицом к стене, а она всё равно будет лучшей среди всех мною написанных. С тех пор я так больше не могу. Думаю, именно тогда, в 15–16-летнем возрасте, я была настоящим, ярким художником. И мои учителя относились ко мне как к равной. Потом всё обретенное только растрачивалось.

 

 

Архитектурный факультет Кишиневского политеха вспоминаю с дрожью: всё живое во мне там старательно убивали.

 

 

– На художественном факультете не было русской группы, по-молдавски я говорила недостаточно хорошо, да и графика там вообще отсутствовала.

 

 

– На моё содержание вдали от Кишинева не было денег. Родители сидели без работы, материальное положение семьи было аховое, приходилось даже распродавать личные вещи.

 

 

– Сколько себя помню... На архитектурный поступала потому, что это была самая близкая из возможных специальность в Кишиневе. По крайней мере, там преподавались рисунок, живопись, композицию. Но потом меня очень жёстко ломали и корежили. Единственное светлое пятно – Николай Андреевич Лукьянов, преподаватель архитектурного проектирования, прекрасный, добрейший человек, с большой теплотой относившийся к студентам. И они ему всегда отвечали взаимностью – уверена, и сейчас отвечают: он продолжает работать там уже более 40 лет...

 

 

– Да нет, справлялась с ней не хуже других. Срисовать то, что видишь, – легко, обладая определенными умениями и навыками. Это ремесленничество. Гораздо труднее выразить художественными средствами состояние, настроение, эмоцию, мысль.

 

 

– Усталость. Он так и назван. Был у меня такой период, но об этом позже...

 

 

– Это я сделала еще до отъезда. Просто на третьем курсе перестала ходить на занятия, взяла академотпуск. А вскоре мы действительно собрали чемоданы...

 

 

– Нет, мне же выдали документы за два курса. Поступила в университет, на дизайн – всегда мечтала о профессии художника-оформителя, чтобы опираться на текст. Там совсем другая, чем тут, система университетского образования. Чтобы получить, скажем так, диплом (на самом деле – степень), нужно прослушать определенное количество курсов – на твой выбор. И важно получить не сам документ об образовании и соответствующую степень, а СПЕЦИАЛЬНОСТЬ: набор знаний и умений, обладая которыми ты можешь профессионально работать. Я и набрала – обдуманно, с учётом всего того, что мне может понадобиться для выполнения задач, которые мне хочется решать.

 

 

– Разумеется! Сразу видит: человека учили тому-то и тому-то, он умеет то-то и то-то... У меня миллион примеров, когда люди с прекрасными результатами оканчивали куда более престижные вузы, нежели мой, но... точку приложения сил так и не сумели найти, потому что набирали курсы без учёта будущей профессии, хотя и интересные в принципе: социологию, психологию, историю и т. п. И куда с этими познаниями идти? А куда возьмут, если повезёт... По времени я ничего не потеряла: закончила вуз за два года.

 

 

– У меня есть степень бакалавра изящных искусств. Точно такую же получает человек, который занимался скульптурой, или фотографией, или хореографией etc.

 

 

– Односложно не ответишь... Занималась, в основном, графическим дизайном, мне всё нравилось, при этом могла себе позволить сделать паузу, куда-то надолго поехать, вернувшись, снова работать и снова путешествовать... Потом вышла замуж, у нас с Джерри родился сын; когда ему исполнился годик, моя мать предложила с ним посидеть, и я опять вернулась к профессии – до момента, когда наступил 8-й месяц беременности вторым сыном. А вот когда Натик, младший, подрос, у меня начались трудности – и с работой, и со здоровьем. Последние 7 лет не могу найти достойного применения своим профессиональным знаниям и опыту. Правда, года 4 из этих семи я болела, лечилась – сейчас это уже позади. Но работу так и не нашла. И начала искать выход вне привычных рамок...

 

FACE PAINTING: ОТ ПРОСТОГО К СЛОЖНОМУ

 

 

– Спасибо. Хотя ничего особенного... Здесь очень популярна разрисовка лиц – на дни рождения, на праздники. Началось это на Западе лет 20 назад, когда  стали производить хорошие краски для этих целей. На постсоветском пространстве она пока развития не получила, а у нас обретает все более серьезные формы, но об этом чуть позже. Короче, сейчас разрисовка лиц – такой же привычный атрибут праздника, как в Союзе были флажки, шарики и проч.

 

Как-то пригляделась – и подумала: ну я же могу не хуже, более того – лучше, потому что чаще всего этим занимаются дилетанты, типа аниматоров, клоунов. Освоили пару нехитрых рисунков – бабочек, цветочков – и лепят всем подряд. Я купила себе наборчик для начинающих, несколько раз приходила к знакомым – порисовать просто так, бесплатно, – и людям понравилось, стали звать... Приобрела более серьезные краски, стала делать более сложные рисунки – и сейчас беру 100 долларов в час.

 

 

– Или! – как говорят в Одессе! Это ж бывает не каждый день и даже не каждую неделю... Я бы рада! Тем более, что даже далекие от искусства люди видят: рисует профессионал. Я знаю действительно очень успешную и «раскрученную» даму, которая работает в модных журналах, может разрисовать модель под одежду; там такие сложные, серьезные заказы: делают фотосъемку для какого-то большого проекта, даму сажают в вертолет, она летит туда, где происходит съемка, берет 200 долларов в час – и на том же вертолете возвращается обратно. Мне до знакомства с ней даже в голову не приходило, что какой-то разрисовщик лиц может так подняться! А получилось, что и я поднимаюсь...

 

Те рисунки, которые вы видели, я делала два года назад, на традиционном еврейском Ashkenaz Festival в Торонто – фактически биеннале, потому что проводится он раз в два года, на протяжении последних 20–25 лет. Это был 10-й по счёту... Он заточен не только под евреев: чтобы все приходили, слушали, чтобы популяризовать культуру, чтобы люди знали, что такое ашкенази, что было, что нового. Я пришла на него и предложила: давайте буду лица разрисовывать! Они говорят: у нас нету для вас бюджета. Поясняю: да я бесплатно!

 

Обычно, когда нет договоренности об оплате, я просто ставлю себе на стол чашечку. Если люди спрашивают: сколько стоит? – отвечаю: сколько дадите. И они бросают деньги в чашечку – больше, чем если бы я попросила.

 

Ну так вот, я подготовилась, прикинула, что можно нарисовать во время этого фестиваля. Ну, всем девочкам привычно рисуют на личиках бабочек – это такая же традиция, как в Союзе девочки-снежинки на Новый год. На День Канады делается белая бабочка с канадским флагом. Когда я ходила на годовщину Хиросимы (здесь есть организация, которая отмечает каждый год 6 августа годовщину бомбежки Хиросимы и Нагасаки, – ничего весёлого, вообще-то говоря...), то подготовила дизайн – изображение журавлика, но не птички, а того самого, из белой бумаги – оригами, который стал символом памяти обо всех жертвах той трагедии. Кому-то предлагала нарисовать ветку сакуры, кому-то – опять-таки бабочку, но с японским флагом. И эти рисунки не смотрятся дебильно, в отличие от нелепых блестящих бабочек на девочках или человека-паука на мальчиках.

 

На еврейском же фестивале я нагло выделила несколько шагаловских элементов (всю-то картину не перенесешь!) – такой вот характерный петух, птичка, рыбка, корова со скрипочкой...

 

 

– А они запечатлевают всё это на фото. Люди ахали: как необычно!  Я рисовала не только по мотивам Шагала, но и различную еврейскую символику... Организаторы стали звать меня на свои разнообразные акции, которые они проводят в «межфестивалье». В общем, рисую часто и по разным поводам, и на детях, и на взрослых.

 

 

– Просят разное, – продолжает Дина. – Например: «Нарисуй татуировку!» – на́ тебе, пожалуйста... Это делается тонкой кистью с черной краской за 30 секунд. Ну умею я хорошо рисовать – чего уж тут! А люди балдеют. Вот Натик с собачьей мордочкой: попросил, чтобы у нее язычок был наружу... А одна девочка салют (!) заказала. Чего только ни делала: и духа леса, и миньона из мультиков, и забавных тигров, и даже «как будто я съел новогодние фонарики»! 

Вот этим и подрабатываю...

 

 

 

– Обычно узнают обо мне по «сарафанному радио»... Ну и визитки раздаю на мероприятиях, обновляю сайт...

 

 

– Творение – это чересчур громко. Скорее, качественная работа. А по поводу перспектив хочу вам вот что сказать: face painting выходит сейчас на более серьезный уровень. Людей разрисовывают на свадьбы, на вручения призов, на другие солидные мероприятия. Это что-то вроде особого макияжа, только очень сложного. Такие «разрисовки» либо дополняют, либо заменяют декоративную косметику, «ювелирку»... И мужчины, и женщины заказывают. Это действительно превращается в жанр изобразительного искусства. И мне это по силам...

 

 

– Понимаете, художников тут как основной профессии нету – у всех них есть какая-то реальная, чем они занимаются «в основное рабочее время». Для непосредственно творчества они объединяются в некие артели – человек по 15-20, до 100, снимают помещение. И сообща организуют выставки, «пробиваются» группами. К одной из таких групп я и присоединилась – это в нескольких метрах от моего дома. Там взрослые люди, самому пожилому 90 лет, самые молодые – несколько человек моего возраста. Нанимаем модель, каждый понедельник, садимся и рисуем. Никаких уроков, никто ничего не преподает...

 

 

– Помогает! Из стандартного классического наброска может получиться интересная работа, особенно если натурщик хороший, который вдохновляет. Вот гляньте на этот триптих: один и тот же человек, а получилось три отдельные работы. Сначала – ну просто себе мужик с длинными волосами. Но начинаешь прорисовывать – и вот такой результат.

 

Конечно, можно рисовать, не глядя на натурщика. Но даже у Пикассо все его безумные портреты – «на основе» натурщика, который как бы дает толчок... Вот девчонка была смешная, толстенькая, с короткими ножками... Она несколько раз меняла позу, как и уже показанный вам мужчина, несколько набросков наложилось – получилась работа. Или такая – я ее назвала «деревянное отражение». Простыми карандашными линии удалось создать «деревянную» текстуру: с одной стороны, как бы сделана из дерева, с другой – вроде растет из него...

 

 

– Пытаюсь выставить. Наша группа делает показы раз в год, в связи с чем приходится брать ноги в руки и подготавливаться к шоу: заключать в рамочку, то да сё...

 

 

– Чтобы про него писали? Чтобы его продавали? Я не знаю, как это сделать. Надо быть известным художником, регулярно выставляться в галереях.

 

 

– Так я этим занималась! Одна книжка была издана, ее продают. Это детская сказка, но с моралью. Называется «Злая вещь». Если вкратце, то нашел мужик в лесу «то не знаю что» – какой-то дурацкий корень. И что он с ним ни делал – всё приносило несчастья: то проливной дождь, то нашествие насекомых-вредителей, то засуха, то голод. Детей нечем кормить, жена заболела. Пошел он к раввину: что за противная вещь такая?! А раввин, в свою очередь, спрашивает: почему ты решил, что это противная вещь? Может, наоборот, она хорошая, а ты не понял? И тогда мужик стал думать, что вещь хорошая, и всё закончилось хорошо. Смысл в том, что от тебя зависит, злая вещь или добрая. Я оформила эту сказку, в книжке немало иллюстраций. Я вообще много иллюстрировала. Скажем, одну пьесу о российском архитекторе и его ученице, которую не выпускали из страны, и он пытался ей помочь. Драматическая такая история – про вынужденное расставание. Мои иллюстрации не раз попадали на обложки журналов.

 

А была и такая работа – книжка-раскраска для взрослых, которая неплохо продаётся. На Западе ныне это очень популярно, но то, что предлагается – скучно, хотя и перенасыщено деталями. Предназначены они к использованию в качестве «успокоительного средства». А я сделала сорок сложных рисунков – вариативных, многозначных, эмоциональных, будоражащих мысль. Вот лошадки – видны только две, а начинаешь раскрашивать – и обнаруживаешь, что их много: вот спина одной, вот другая стала на дыбы... Или мандала индийская – обычно ей подражают, используя компьютерную графику: размножили какие-то элементы, расположили их симметричное – и выходит нечто схематичное, неживое. А у меня мандала – асимметричная, сложная. Или экспонентный слоник: внутри него еще один, и в каждом последующем так же – до бесконечности... То есть в отличие от «расслабляющих» наборов линий либо шаблонных бабочек и кошечек я предлагаю загадку, тайну, сотворчество. Да, непросто, но потом человеку захочется повесить эту работу – уже ставшую его личностной – на стену... Всё открыто для интерпретации.

 

 

– Хотя я галахическая еврейка, но не слишком религиозна. Ходила в специальную группу для людей, которые хотели сделать себе бар-мицву или бат-мицву во взрослом возрасте, так как по той или иной причине не могли пройти этот обряд вовремя. И я прошла бат-мицву. На том дело и кончилось – я удовлетворила свой этнографический, скажем так, интерес. Характер у меня такой: ничего не принимаю на веру.

 

 

– Учатся в обычной, но посещают и еврейскую воскресную. Опять-таки – на уровне общего развития, чтобы знать, откуда ты пришёл и куда идёшь.

 

 

___________________________