Соня Фогель (Sonja Vogel)

Российский президент Владимир Путин использует историю в своих целях, а его методы в этом отношении напоминают 30-е годы прошлого века, говорит историк Ирина Щербакова. По ее словам, он создает идеальный образ могущественной России и разжигает тем самым антизападные настроения — и многие люди попадают в эту ловушку.

Tageszeitung: Г-жа Щербакова, в России появилось такое выражение: Самой большой победой Путина является та, что была одержана в 1945 году. Если вспомнить о гигантском военном параде в этом году по поводу 9-го мая, то создается впечатление, что доля правды в этом выражении есть. Почему Вторая мировая война сегодня столь значима?

Ирина Щербакова: «Новый человек» выглядит в России весьма старым. Это объясняется тем, что ни одна общественная группа не может предложить какую-то перспективу для будущего или утопию. И поскольку связующее общественное вещество отсутствует, то создается культ и религия из победы в Великой Отечественной войне. Это можно видеть 9-го мая. В великую победу сегодня нужно просто верить! Вполне в духе стихотворной строки Федора Тютчева: «В Россию нужно просто верить». Речь идет не столько об истории, сколько о конструировании идеологии.

— И закончившаяся 71 год назад война может послужить чем-то вроде общего символа веры?

— Число погибших столь огромно, что это затронуло каждую семью. Нынешняя инсценировка — это удачная попытка придать этим чувствам идеологическое содержание. Человек, в конечном итоге, жив не хлебом единым, особенно во времена экономического кризиса, и это поняла официальная пропаганда.

— Уже появилось движение, участники которого вынесли семейную память на улицы: Самоорганизованный «Бессмертный полк» напоминает о погибших родственниках. В этом году Путин возглавил траурный марш, в котором приняли участие сотни тысяч человек. Как вы относитесь к этому?

— Речь идет об использовании этой идущей внизу инициативы. Это весьма успешное действие. «Бессмертный полк» представляет собой большой успех, поскольку он апеллирует к чувствам и к воспоминаниям, которые еще сохранились в семьях. На это и делает ставку правительство — на идеал могущественной России с сильным лидером. Сталин таким образом превращается в позитивную фигуру, в сильного правителя, обеспечившего победу. Все то, что не соответствует этому образу, отбрасывается. В такой период сложно говорить людям об исторической науке.

— А что происходит с воспоминаниями о сталинском терроре? Долгое время в этом отношении вообще ничего не делалось, но недавно в Москве был открыт Государственный музей истории ГУЛАГа.

Существует тенденция, в рамках которой террор представляется отдельно от побед. Как подлежащие осуждению перегибы. Этот музей существует, а еще в Москве будет сооружен памятник жертвам. И общество «Мемориал» заботится о сохранении воспоминаний. Так, например, в рамках проекта «Последний адрес» по всей России отмечаются дома, в которых жили жертвы. Многие люди это поддерживают, но другие тенденции, к сожалению, сильнее.

— Повысился ли интерес к отдельным судьбам людей в военное и послевоенное время?

— Лишь небольшая часть общества проявляется интерес к подобным свидетельствам. И в этом есть большое противоречие — ведь если Великая Отечественная война играет такую роль, то тогда лозунг должен звучать так: читайте то, что оставили очевидцы событий, читайте книги, в которых они пишут о том, что они тогда могли говорить только половину правды, смотрите их фильмы, которые были созданы еще в условиях цензуры. Но сегодня это почти невозможно. Высказывания таких писателей как Василь Быков или Виктор Астафьев об ужасной трагедии войны сегодня вызвали бы скандал.

— Относятся ли к этому намеренному использованию части истории и растущие антизападные настроения?

— Естественно. Сегодня это звучит так: Запад хочет лишить нас нашей победы, а мы являемся осажденной крепостью. Это даже не язык холодной войны, это язык 30-х годов! Закон об «иностранных агентах», разговоры о «пятой колонне» — все это риторика мобилизации для воображаемой войны.

— Создается впечатление, как будто некоторые не переработанные должным образом исторические травмы переживаются вновь. Не является ли это своего рода попыткой критического осмысления?

— Это намного хуже. Травма отсутствующей самоидентификации — кто мы, куда идет Россия, как мы относимся к своему прошлому?  Все эти вопросы возникают вновь. И на них нет ответа. Поэтому происходит обращение к национальной гордости — это легче, чем рефлексия и скорбные воспоминания.

— Недавно Министерство юстиции еще больше заострило «закон об агентах», и теперь тот, что критикует этот закон, считается «агентом». Как вы объясняете подобное сужение общественного пространства?

— Из истории не было извлечено никаких уроков. У меня такое чувство, что сегодня умышленно выбран путь, ведущий к обострению, и сознательно повторяются некоторые вещи – например, из 30-х годов советского периода. Агрессивный популизм становится важнейшим инструментом власти.

— В результате принятия ответных санкций и положений об экстремизме поездки теперь осложнены или запрещены. Можно ли теперь бросить взгляд вовне из России?

— Существует, конечно же, интернет. В прошлом году один человек был приговорен к 10 месяцам лишения свободы за то, что он разместил в сети критический текст по поводу Украины. Такие вещи запугивают.

Атмосфера страха и недоверия распространяет свое влияние. В этой ситуации возникают сложности с опросами общественного мнения — люди предпочитают не говорить ничего критического. С прошлого года десятки тысяч водителей грузовых автомобилей протестуют протеста против сборов за проезд по дорогам — они выстраиваются в колонны и проводят другие акции…

Многие люди недовольны, прежде всего, в провинции. Но это не означает, что подобные акции могут привести к какому-то результату. Протесты просто подавляются. Из них, например, не возникает такое движение как «Солидарность» в Польше. А некоторые люди уезжают из страны, в первую очередь молодые и активные.

— И ситуация обостряется. Не находится ли Россия в экономическом и социальном кризисе?

— Россия изолирует себя, однако этот кризис не является однозначным. Европа и Соединенные Штаты тоже находятся в состоянии кризиса — речь идет об идеологическом кризисе, а также о кризисе партийной системы. Подобные банальные слова о том, что «Запад находится в кризисе» мне не особенно нравятся. Но бывают времена, когда какого рода вещи становятся реальностью. За рамками популизма слева и справа становится понятным, что с некоторыми проблемами не так легко справиться. В России за этим внимательно наблюдают и используют в своих интересах.

— И не только в России. Европейские левые и правые братаются с Путиным. Что их связывает — радость по поводу провала западной демократии?

— Преобладающим чувством является злорадство. Но это не единственный связующий элемент. Они нужны друг другу. В России охотно ссылаются на эти голоса.

Ирина Щербакова родилась в 1949 году в Москве; она журналист, историк и переводчик. Сотрудничает с московским обществом «Мемориал», а также является членом различных фондов. Так, например, она входит в состав попечительского совета мемориального комплекса Бухенвальд в Веймаре. В 2005 году была награждена Крестом Федеративной Республики за заслуги, а в 2014 году получила премию имени Карла фон Осецкого в области современной истории и политики. Недавно на немецком языке вышла ее книга «Российский рефлекс» (Der Russland-Reflex).