Алексей Викторов

В каждой его скульптуре преобладала идея, а за ней следовала виртуозная техника мастера. Он, однажды уже похороненный на войне, подарил идею статуи «Родины-матери» в Волгограде, воздвиг «Маску скорби» в Магадане, ставшую страшным памятником всех сталинских преступлений и репрессий, и монумент на могиле Хрущева, который при жизни называл художника «педерастом» и «дегенератом». Сегодня ночью в Нью-Йорке на 92 году жизни умер Эрнст Неизвестный.

Он родился в 1925 году в Свердловске в еврейской семье. Папа, Иосиф Моисеевич Неизвестный, был уважаемым врачом, мама, Белла Абрамовна Дижур, вообще-то, по образованию была химиком, но удивительный дар рассказчика и тонкий литературный талант быстро превратили ее в известную писательницу, создававшую научно-популярные книги для детей. В писательских кругах ее называли «наставницей для инакомыслящих», поэтому совсем неудивительно, что Эрнсту с детства прививали: не надо слепо следовать за мнением большинства, необходимо прислушиваться к себе и искать собственные ответы на интересующие вопросы. Эта наука не прошла даром. Позже Белла Дижур скажет, что она, безусловно, довольна своей жизнью, и прежде всего потому, что она – «мышка, родившая гору». Но это будет спустя многие годы после того, как она уже чуть было не смирится, что потеряла сына навсегда.

Дело в том, что только закончивший Ленинградскую среднюю художественную школу Эрнст тут же в 17-летнем возрасте отправился добровольцем в Красную армию. Наскоро отучившись в военном училище в городе Кушка, он отправился на фронт десантником, быстро дорос до командира стрелкового взвода, принимал участие в штурме Будапешта, но уже на исходе войны, в апреле 1945 года, в Австрии был тяжело ранен. Да так, что его наградили орденом Красной Звезды посмертно. Ошибка вскоре вскрылась, но орден остался, наряду с многочисленными другими медалями. Впрочем, осталось и медицинское заключение: из-за перебитого позвоночника «нуждается в постоянном уходе». Уже став известным мастером, Неизвестный будет часто повторять эту фразу – «нуждается в постоянном уходе», – перетаскивая с места на место какую-нибудь очередную тяжеленную скульптуру и улыбаясь. Сил – как физических, так и жизненных – ему было не занимать.

После войны Неизвестный вернется на реабилитацию в Свердловск, где, еще передвигаясь на костылях, тут же начнет преподавать черчение в Суворовском училище. «Он тогда поражал нас всех, – рассказал совсем недавно екатеринбургский художник Виталий Волович. – Он был всего на три-четыре года старше нас, но тогда за ним, 21-летним, уже были жизнь, фронт, почти смерть. Он выглядел мощной личностью, это было понятно сразу». В Свердловске Неизвестный не задержался, сначала отправился на год в Академию художеств в Риге, потом одновременно поступил в Московский художественный институт Сурикова и на философский факультет МГУ. По окончании учебы в 1955 году он стал членом секции скульпторов Московского отделения художников СССР. Как вскоре выяснилось – ненадолго. Неизвестный быстро отошел от академического реализма. И вот уже в его фигурах «раненых людей», выражавших боль военных лет, в рисунках зарождающегося цикла «Гигантомахия», в набросках быстро появившейся профессиональной мечты – сотворить «Древо жизни» – стал очевиден абсолютно индивидуальный стиль. Он был похож на поиск «золотого сечения» в балансе между реализмом, символизмом и экспрессионизмом. Взять хотя бы «Древо жизни», которое мастеру удастся вылить в бронзе только в 2004 году: древесная крона, человеческое сердце и лист Мебиуса, между которыми нашлось место Гагарину и Будде, искусству и науке.

На выставке художников-авангардистов, которая прошла в московском Манеже в декабре 1962 года, Неизвестному было что показать. Но все, чем он дорожил, было тут же обругано в самых крепких выражениях, посетившим выставку Никитой Хрущевым. Первый секретарь ЦК КПСС обозвал художников «мужиками» и «проклятыми педерастами», а их искусство – «дегенеративным». «Почему ты так искажаешь лица советских людей?» – кричал Хрущев на Неизвестного, потрясая кулаками. Через 12 лет окажется, что никакой обиды на Хрущева Неизвестный не затаит – он с лёгкостью согласится на предложение сына Хрущева воздвигнуть памятник на могиле бывшего главы СССР.

«Его мастерская в Москве – комната метров 35–40 и две подсобные комнатки метров по 8–10. В той, куда пригласил нас хозяин, стояли диван, застеленный солдатским сукном, два книжных шкафа, стол, пара стульев. Вот и все убранство. По стенам висели картины. В другой комнате, похожей на коридор, стоял верстак и лежали разные приспособления для отливки, сварки и подобных целей», – описал свои впечатления от мастерской Неизвестного сын Хрущева Сергей. Самого скульптора он описывал так: «Плотный человек небольшого роста. По первому впечатлению запомнилась его кряжистая устойчивость, пронзительные глаза и тонкая полоска усов над верхней губой… Иногда, когда настроение было особенно хорошим, Эрнст Иосифович развлекал нас своими устными рассказами: серьезными об Индии, шутливыми о поясном портрете маршала Чойбалсана, грустными о разных историях, произошедших с ним в Москве».

Предложение создать памятник на могиле Хрущева сделают и Зурабу Церетели, но тот испуганно откажется, как только ему сверху намекнут, что идея это ничего хорошего скульптуру не сулит. Намекали, к слову, и Неизвестному. Но это только укрепило его в желании создать шедевр, символизирующий противоречивую сущность Хрущева и как политика, и как человека – сочетание белого мрамора и черного гранита, символ прогрессивного и динамичного, борющийся с символом реакционного и статичного. «Он начал выводить нашу страну из мрака, разоблачил сталинские преступления. Перед всеми нами забрезжил рассвет. Свет стал разгонять тьму, – отстаивал до конца идею памятника Неизвестный. – Но тьма сопротивляется, не сдает свои позиции, в том числе и внутри самого человека. Не зря и голова Хрущева поставлена на белую подставку, но сзади сохраняется черный фон». С такой интерпретацией деятельности Хрущева не хотел соглашаться никто. Создавая этот памятник, Неизвестный наживет себе кучу врагов – вероятно, это и послужило последней каплей для решения эмигрировать сначала в Швецию, а потом в США.

Но это будет уже в середине 70-х годов, а тогда, после разгромленной Хрущевым выставки начались тяжелые времена – исключение из Союза художников и, конечно, из плана госзаказов. В 1964 году Неизвестному вдруг дали проект Дворца мысли в Академгородке, но быстро отозвали предложение. Он было выиграл конкурс на сооружение мемориала на Поклонной горе в честь Победы над фашизмом, но его так и не начали строить. И другой скульптор построил на основе его идей всемирно известный мемориал в Волгограде – в «Родину-мать». «У меня женщина была с флагом, а у него такая же, но с мечом, – рассказывал Неизвестный. – Но у меня флаг был позади, он уравновешивал фигуру, рвущуюся вперед. Центр тяжести на месте, скульптура устойчива. Он же сунул ей в руку меч, и теперь ее удерживает от падения целый пук стальных канатов, натянутых внутри торса».

Ему еще, конечно, удалось поработать в Союзе – в 1966 году в пионерском лагере «Артек» появился его «Прометей», в 1970 году «Преступление и наказание» вышло с его иллюстрациями, возник цикл «Образы Данте», в 1971 году на Асуанской плотине в Египте был установлен памятник «Цветок лотоса», его барельефы украсили Московский институт электронной техники в Зеленограде и здание архива ЦК компартии Туркмении в Ашхабаде. Тогда же была создана статуэтка Орфея, играющего на струнах своей души – именно она впоследствии станет символической наградой премии ТЭФИ.

Еще оставаясь в Союзе, Неизвестный часто участвовал в зарубежных выставках – вместе с Марком Шагалом выставлялся в Лондоне, были его личные выставки в Париже и итальянском Локарно. Сразу после переезда в США в 1976 году он создал бронзовую голову Дмитрия Шостаковича по заказу Центра Кеннеди в Вашингтоне. Потом неоднократно выставлялся в Сан-Франциско. Но все-таки большинство его последних работ создавались в России – монумент «Маска смерти» в Магадане, посвященный жертвам советских репрессий, композиция «Возрождение», столь желанное «Древо жизни» в Москве, памятник Дягилеву в Перми. Неизвестный ушел из жизни в Нью-Йорке, окруженным верными учениками, друзьями и родными. У него была долгая, насыщенная и, по сути, очень счастливая жизнь, где да, была война, борьба за само право творить, эмиграция, но всегда было и творчество, и смелость следовать своему пути, и признание – не выпрошенное, заслуженное.