Алексей Викторов

Он остановил вспышку чумы в Нагорном Карабахе, и его посадили – «спровоцировал эпидемию сам». Затем он открыл вирус энцефалита, и его посадили вновь – «хотел уничтожить новым штаммом всю Москву». В третий раз он оказался в тюрьме, когда предложил теорию возникновения рака, ставшую новым словом в мировой онкологии. Возможно, дело в том, что все это время профессор Лев Зильбер, брат Вениамина Каверина, просто отказывался создавать бактериологическое оружие.

Он возвращался в Москву полный энтузиазма и был готов сразу же приступить к разработке вакцины против открытого им вируса энцефалита. Первый в истории медицины штамм этого смертельного вируса профессор Зильбер Лев Александрович выделил в ходе трехмесячной дальневосточной экспедиции под его руководством, завершившейся 15 августа 1937 года. Но вместо лабораторных исследований по возвращении его ожидал донос о попытке заражения Москвы энцефалитом, допросы, пытки и тюремный срок. Впрочем, это был уже второй арест известного иммунолога и вирусолога. Первый раз Зильбера арестовали в 1930-м «за распространение чумы в Советской Армении» и тоже сразу же после того, как он победил страшную эпидемию этой болезни в Нагорном Карабахе. Не проронив ни слова, несмотря на сломанные в ходе допроса ребра, человек огромной воли и мужества Лев Александрович не признал и очередного лживого обвинения.

Позже он напишет в своем дневнике: «Следователя нужно оставлять раздраженным, доведенным до бешенства, проигравшим в дуэли между безоружным человеком и махиной палачества, подлости и садизма». С «махиной подлости и садизма» пришлось ему столкнуться и при третьем аресте. Вспоминая о годах своих заключений, он говорил: «Обстоятельства жизни сложились так, что у меня было достаточно времени, чтобы думать». Во время очередного такого «раздумья» он занялся поисками причин возникновения рака. И разработанная им в тюремных застенках концепция возникновения раковых опухолей, воспринятая первоначально как ересь в науке, стала новым словом в онкологии, приобретя мировую известность.

Его тягу к естествознанию родители заметили еще в детстве. А потому ни мать, ни отец не настаивали, чтобы их сын шел исключительно по их музыкальным стопам. Дело в том, что отец Абель Абрамович Зильбер был капельмейстером 96-го пехотного Омского полка, а мать, урожденная Хана Гиршевна Дессон, владела несколькими музыкальными магазинами и обучала желающих игре на фортепиано. Однако это не означало, что кто-то из шестерых детей был обязан превращать музыку в профессию – лишь один из их сыновей стал композитором и дирижером. Остальных родители полностью поддерживали во всех начинаниях, что вполне закономерно отразилось на их результатах в будущем – каждый из них добился успеха. К примеру, известный писатель Вениамин Каверин – это младший брат героя нашего рассказа.

Сам же Лев Александрович, окончив Псковскую губернскую гимназию, поступил на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета. Его он закончил в 1917 году с дипломом бакалавра естественных наук, а через два года получил и диплом врача, на этот раз уже в Московском университете. Поэтому неудивительно, что столь превосходно эрудированный специалист быстро дослужился до должности начальника санчасти дивизии, как только его призвали в ряды Красной армии. Удивление он вызвал как раз тем, что, несмотря на сулившую блестящее будущее военную карьеру, в армии он не остался и пошел работать обычным лаборантом в бактериологическую лабораторию военного госпиталя. Причина же была более чем проста – он мечтал заниматься наукой.

В должности лаборанта он публикует свои первые научные работы о сыпном тифе, которым были заражены большинство пациентов госпиталя. Экспериментируя, он создал вакцину, от которой больным становилось лучше, хотя, по его личному признанию, он до конца даже не понимал тогда принцип ее действия. Так молодого ученого заметили. В 1922 году он уже был приглашен в только что созданный Институт микробиологии Наркомздрава в Москве. Открыв наследственную трансформацию бактерий, Лев Александрович работал в институте вплоть до 1929 года, изучая свойства вирусов и микроорганизмов и обмениваясь опытом с коллегами из Института им. Пастера во Франции и Института им. Коха в Германии. Ну, а затем времена начали меняться.

Ко времени вспышки чумы в Нагорном Карабахе он уже год, как совмещал должности директора Азербайджанского института микробиологии и заведующего кафедрой микробиологии медицинского факультета Бакинского университета. «Я до этого ничего не знал о чуме, – вспоминал Лев Александрович. – В полночь меня вызвали в Наркомат здравоохранения, а в 4 утра со всеми сотрудниками и оборудованием мы были в поезде. На одной из границ республики возникла вспышка чумы. Уже в первые дни выяснились странные обстоятельства. Чума была легочная, форма инфекции – капельная, ее можно ликвидировать сразу, нужно только прервать контакт больного со здоровыми и изолировать тех, кто уже был в контакте. Всё это было быстро сделано... Однако возникли второй и третий очаги».

Уполномоченный НКВД тут же заявил на основании «достоверных данных» о работе зарубежных диверсантов, которые «вскрывают чумные трупы, вырезают сердце и печень и этими кусочками распространяют заразу». И действительно, многие могилы были вскрыты, и приехавшему для их осмотра Зильберу представилось ужасное зрелище, описанное выше. Однако версию о диверсантах он отмел сразу, ведь при желании громадное количество чумных микробов можно вырастить за несколько дней в лаборатории, а не вскрывать могилы и добывать их из усопших. Тайна раскрылась совершенно неожиданно. Остановившись в квартире местного учителя, одного из немногих, кто мог изъясняться на русском языке, Зильбер совершенно случайно выяснил в разговоре о существовавшем на здешней территории поверье: «Если члены одной семьи умирают один за другим – это значит, что первый умерший – полуживой и он тянет всех к себе в могилу. Как узнать, верно ли, что он жив? Привести на могилу коня и дать ему овса. Если есть станет, то в могиле живой и его надо убить… Голову отрезать, сердце взять, печенку. Нарезать кусочками и дать съесть всем членам семьи». Узнав об этом и изолировав все местное население, Зильбер быстро остановил эпидемию. Однако победа над чумой была уже не так важна членам местной партийной верхушки, как необходимость реабилитироваться за ее допущение. А потому версия о диверсии стала единственной возможностью избежать ответственности и не стать виновными в том, что на их территории произошло ЧП всесоюзного масштаба.

Естественно, за отсутствием самих диверсантов необходимо было найти того, кто мог им способствовать. На эту роль отлично подходил сам доктор Лев Александрович. Через несколько дней после поздравлений от наркома здравоохранения и представления к ордену Красного Знамени Зильбер был арестован. Его обвинили в «намерении распространить чуму в Баку привезенной из Гадрута культурой», а также «в сокрытии диверсионной природы вспышки». Однако первый арест все же завершился благополучно. Не получив за четыре месяца признательных показаний от Зильбера, зато получив десятки ходатайств от его семьи, органы НКВД сначала просто перевели его в Москву, а потом освободили. Однако это печальное знакомство с карательной системой было не последним.

До момента их следующей встречи Зильберу было присвоено звание профессора, а также ученая степень доктора наук. Он работал в микробиологических институтах им. Л.А. Тарасевича и им. И.И. Мечникова в Москве, руководил борьбой против эпидемии оспы в Казахстане, создал и руководил первой в СССР Центральной вирусной лабораторией Наркомздрава РСФСР. Разработанные им за эти годы противочумные вакцины по многим отзывам оказывались в десятки раз эффективнее всех других, существовавших как в СССР, так и за границей. Но после завершенной 15 августа 1937 года дальневосточной экспедиции, когда им был выделен штамм вируса клещевого энцефалита, все его мысли были направлены на создание соответствующей вакцины. А уже в ноябре 1937-го профессора арестовали второй раз. Причиной стал отказ директора Мечниковского института принимать привезенный из экспедиции материал. Он заявил, что нахождение в стенах руководимого им учреждения вирусных штаммов чревато плохими последствиями. Неясно, где они получены и для чего предназначены. Он написал донос, в котором сообщил, что «зильберовцы» отравляли колодцы и убивали лошадей, а под видом борьбы с энцефалитом способствовали его распространению, что привело к неуклонному росту числа заболевших и умерших. По доносу Зильбера обвинили в измене родине, шпионаже и диверсионных актах. Лев Александрович не признал себя виновным ни по одному из предъявленных ему обвинений, но был приговорен к десяти годам лагерей без права переписки.

После вынесения приговора он был помещен в один из лагерей вблизи Котласа и определен врачом в лагерную больницу. Удивительно, но через два года родственникам вновь удалось добиться его освобождения. Правда, длилось оно недолго, и проработав год в должности заведующего отделом вирусологии в Центральном Институте эпидемиологии и микробиологии, в 1940 году Зильбер был арестован в третий раз. И вновь за «диверсионно-вредительскую работу» его отправили на Север – в ПечорЛАГ. По воспоминаниям Зильбера, это было самое тяжелое заключение, когда он едва не погиб от истощения и непосильного труда. Спас его лишь случай и медицинское образование: он принял преждевременные роды у жены начальника лагеря, которые завершились удачно. В благодарность он был переведен заведовать лазаретом, при котором смог к тому же создать и небольшую научную лабораторию. В ее стенах он создал препарат от пеллагры (тотального авитаминоза с летальным исходом), благодаря чему удалось спасти от смерти сотни заключенных только в этом лагере. В благодарность от НКВД Зильбера перевели под Москву в Загорский тюремный институт особого назначения, а в марте 1944 года освободили.

По одной из версий, распоряжение об освобождении отдал лично Сталин, узнав о его злоключениях, и говорят, даже лично извинился. Как бы то ни было, еще через год он получил Сталинскую премию. В дневниках ученого об этом ни слова, зато многочисленные упоминания о том, как принуждали к работе в бактериологической лаборатории: «Уговаривали, грозили. Я отказался категорически. Продержали две недели с уголовниками... Вызвали еще раз. Я опять отказался». Ведь цель этой работы была ясна – участие в создании биологического оружия. Мысли же ученого были заняты процессом созидательным – он хотел спасать людей от раковых опухолей, поисками причин возникновения которых он занялся еще в тюремных застенках. Там он и разработал свою вирусно-генетическую теорию рака, ставшую предпосылкой открытия онкогенов и целого ряда других методов, применяемых сегодня повсеместно. Впрочем, когда теория была им опубликована, верил в нее лишь один человек – сам Зильбер. Но идти против течения ему было не привыкать.