Вулканологов в мире – не больше, чем космонавтов, и один из них – Генрих Штейнберг, испытатель первых луноходов и владелец крупного месторождения рения внутри вулкана Кудрявый. В интервью Jewish.ru он рассказал, за что был под следствием в СССР, как стать свободным в несвободной стране и чем ему помог Роман Абрамович.

Почему вы стали заниматься не историей или экономикой, а вулканологией?
– Я учился параллельно на двух факультетах: геофизическом и геолого-разведочном. Поступал в 1953 году, в один из самых неустойчивых периодов истории СССР, и совершенно чётко знал, что есть ряд учебных заведений, где мне как еврею ничего не светит. Геология была наукой самой, наверное, далёкой от общественно-политических движений, происходящих в стране. В геологии вообще была свобода – большую часть времени ты работаешь вне населённых пунктов. Горные институты имели пролетарско-интеллектуальную направленность, это были вузы, ориентированные на Сибирь, Дальний Восток, где происхождение было не важно – чуть ли не демократия по советским меркам.

Вулканолог – это ж вообще, наверное, редкая профессия?
– Космонавтов – чуть больше сотни во всём мире, вулканологов наберётся не больше. Территорий активного вулканизма на Земле не так уж много, хотя им занимаются и на Гавайях, и на Аляске, в Латинской Америке, Италии, Франции, Японии, Исландии. Мы наблюдаем уникальные проявления природы в реальном масштабе времени, а это дорогого стоит. Если геология – это наука о прошлом, то вулканология – один из немногих ее разделов, который имеет дело не с результатами процессов, происходивших сотни тысяч, миллионы и даже миллиарды лет назад, а с теми, что происходят прямо сейчас.

Время извержения вулканов можно точно спрогнозировать?
– Можно довольно уверенно прогнозировать время и место извержения по целому набору признаков: изменению сейсмического режима вулкана, деформациям коры в районе вулкана, вариациям магнитного и электрического полей, составу, расходу и температуре вулканических газов. Но иногда, конечно, бывает что-то вроде: «Доктор, я умру?» – «Обязательно». Это когда мы знаем, что что-то в любом случае случится, но не можем сказать, когда именно.

Сейчас, кстати, очень много разных программ для смартфонов, якобы способных прогнозировать природные катаклизмы. Что вы об этом думаете?
– Надежных методов прогноза времени и места землетрясений пока что нет. Долгосрочные прогнозы существуют, но информация, что в зоне протяженностью от 50 до 100 километров в ближайшие 80–100 лет произойдет землетрясение с магнитудой 5 или 7 по шкале Рихтера, в реальной жизни не может быть использована. В отличие от землетрясений, извержения вулканов прогнозируются достаточно надежно. В цивилизованных странах на вулканах развернуты системы, обеспечивающие непрерывный мониторинг, и в Японии, Италии, Новой Зеландии, США не бывает неожиданных извержений. А в странах Латинской Америки, Африки и на островах Тихого океана при извержениях нередко гибнут люди. В случае с извержением вулкана прогноз возможен только на краткосрочную перспективу. И тут важно понимать, на какие данные опирается программа, ведь страшен не столько вулкан, сколько зона распространения вулканического пепла. Значит, программа должна учитывать и сейсмологические показатели, и метеорологические: откуда и куда идёт циклон, с какими фронтами он встретится и многое другое. Хороши статистические методы. За Везувием наблюдения происходят уже несколько тысяч лет, и всем известно, что с периодичностью в сорок лет он просыпается. Когда мы имеем дело с Курильскими островами, большинство из которых необитаемы, мы не располагаем даже столетними наблюдениями, но спасибо спутникам, в последние несколько десятков лет извержения не пропускаются.

Что вулканологи делают с действующими вулканами?
– Изучают. Иногда прямо надеваешь валенки на специальной подошве, ну те, что не пропускают ни экстремальный холод, ни экстремальное тепло, и спускаешься в кратер за образцами пород, пробами газов, для установки аппаратуры и выполнения измерений. Действовать в кратере вулкана нужно очень быстро и собранно.

Чем богаты вулканические породы?
– Месторождения в областях древней вулканической деятельности – Уральские горы, например, богаты всевозможными рудами и минералами, которые человек добывает и повсеместно использует. Вулкан Кудрявый на Курилах в этом смысле уникальный. Здесь в кратере действующего вулкана был открыт первый в мире минерал рений, очень редкий и востребованный металл. Во всем мире ежегодно его добывается всего лишь 60 тонн – в 20 раз меньше, чем золота. Месторождений рения в мире нет, металл добывают попутно с молибденом, реже с медью, при содержании примерно полграмма на тонну. На Кудрявом же оказалось, что он кристаллизуется из вулканического газа. Для получения концентрата рения не надо добывать, транспортировать, перерабатывать миллионы тонн руды: газ идет своим ходом. Мы разработали и запатентовали методы получения рения из вулканического газа и совместно с технологами создали агрегат для его получения. А рений нынче в цене. Двигатели для самолетов и ракет делают из легированных рением сплавов. У этих сплавов есть величайшие преимущества перед остальными: они позволяют на 150–200 градусов повышать температуру двигателя, стало быть, увеличивать его мощность на 15–20%, не меняя расхода топлива, и кроме того, в 5–8 раз увеличивают ресурс двигателя. Владимир Путин говорил, что к 2020 году наша военная авиация должна перейти на двигатели пятого поколения – так вот это как раз и должны быть рениевые двигатели.

Рения в России много?
– Больше, чем почти во всем остальном мире. С ним вообще вышла, конечно, долгая и путаная история. В 1993 году на Сахалин прилетал Виктор Черномырдин, и мы просили на разведку по тем временам не очень большие деньги – 140 миллионов рублей. Вышло соответствующее постановление правительства, но в Министерстве науки и техники нам сказали, что денег нет. И в остальных ведомствах ответ был таким же. В мае 1994 года об этом написал Nature, и уже на следующий год американцы были готовы инвестировать в объект с нуля, но у них ничего не вышло. В начале 1998 года мы с трудом раздобыли 15 миллионов и начали разведку, но в августе случился дефолт, деньги обесценились, и нам пришлось искать инвестора. Им стал в итоге Роман Абрамович: в мае 2000 года мы подписали с ним контракт, и работы пошли полным ходом, он в том же году был избран губернатором Чукотской области.
В 2003 году я был, наверное, единственным, или одним из немногих, кто поздравил его с приобретением «Челси». А еще через пять лет в ответ на моё письмо о продолжении работ он прислал мне два билета на финал кубка Европы по футболу и посоветовал оформить свидетельство на открытие месторождения. Я послушался Романа Абрамовича, но думал, что это просто красивая бумажка – можно обрамить и повесить на стенку. Оказалось, что не так. Любое месторождение на территории России принадлежит, конечно, государству, оно выставляет его на торги, и в разработку его может получить тот, кто больше заплатит. Однако владелец свидетельства об открытии имеет право на разработку вне конкурса.

Стало быть, вулкан Кудрявый теперь ваш?
– Свидетельство продать я не могу. Но для того чтобы распоряжаться месторождением, мы создали организацию, и вот её продать можно. Мне тут же предложили три с половиной миллиона в любой высоко конвертируемой валюте. Я не продал. Сейчас снова веду переговоры об инвестициях, и нашлись инвесторы.

В середине 60-х вы начали работать в советской космической программе по созданию системы мягкой посадки на Луну. Вы к тому времени уже давно Луной интересовались?
– Я примерно тогда же ее впервые и увидел через немецкий телескоп второй половины XIX века. Это было ошеломляющее впечатление! По эмоциональному эффекту разница между разглядыванием Луны с Земли и наблюдением за нею в мощный телескоп такая же, как между изображением обнажённой женщины и реальной женщиной, которой обладаешь. Я увидел трёхмерную Луну, величественную, живую. Вы знаете, что нет смысла смотреть на неё в полнолуние? Ничего не видно. Но вот когда месяц нарождается, она очень хорошо просматривается по терминатору на границе света и неосвещенной стороны. Там, где при низком Солнце возвышенности отбрасывают тени, открывается потрясающий глубокий рельеф: горы, впадины, расщелины. У меня дыхание перехватывало. Я заболел Луной.

С этого и началась ваше участие в программе по испытанию лунохода?
– В начале шестидесятых геологи Луной не занимались, это был раздел астрономии. Изначально существовала теория Томаса Голда, которая утверждала, что Луна покрыта слоем космической пыли, а лунные кратеры имеют метеоритное происхождение. Было логично, но неясно, можно ли садиться на её поверхность. В свое время я работал с Николаем Ивановичем Козыревым, советским астрофизиком – ему удалось заснять спектр вулканического газа в кратере Альфонс на Луне, и это стало мировой сенсацией – шёл 1959 год. В 1961-м я делал доклад по Луне на кафедре астрономии в Петербургском университете у профессора Шаронова. Я занимался ею параллельно с вулканологией и заинтересовался теорией о вулканическом происхождении кратеров. У меня зрели кое-какие мысли, и я поделился ими со своим руководителем. Учитывая, что в его научные интересы мои идеи не входили, он их одобрил, но сказал, что проект будет договорной – то есть мне самостоятельно предстояло найти того, кто его оплатит. В 1966 году я получил предложение переехать в Москву для работы в институте космических исследований. Всё было очень секретно, я не мог называть даже тему своего исследования. Договор на работы как бы существовал, но в то же время отсутствовал. История про испытание лунохода началась с этой секретности и благодаря ей закончилась едва ли не посадкой в тюрьму.

За что же вас так?
– Расплатился наличными за горючее для вертолета, обеспечивавшего испытания. Следствие длилось два года, но было закрыто за отсутствием состава преступления. Правда, меня все равно сначала перевели на должность младшего научного сотрудника, а после, в 1974 году, и вовсе уволили «по сокращению штата». И из КПСС исключили, конечно. После этого я работал три года в котельной дежурным электриком. И совершенно не жалею об этих временах, кстати. Многое в жизни поменялось, но любопытно, что, работая там, я вдруг почувствовал себя абсолютно свободным человеком. Работал несколько часов в неделю, работа была простой и понятной. У меня оставалась куча времени на научную деятельность, и я написал за это время около 30 научных статей.

Ваше происхождение и ваш круг общения – Битов, Бродский, Ахмадулина, посвящавшие вам повести и стихи, ваш круг научных интересов, раскинувшийся до Луны, ваша харизма, в конце концов, так или иначе обращали бы на себя внимание властей.
– Мой отец, кстати, совершенно осознанно когда-то отказался менять фамилию и имя, хотя ему настоятельно рекомендовали сделать это. Ещё в одной из первых экспедиций я вёл рабочий дневник исследовательской группы, где фиксировал процессы каждого дня, и свой собственный, просто для личного удобства: чтобы не делать лишних движений, если мне понадобится информация для очередной работы. Я особо не скрывал этого, ведь рабочие дневники учёного должны быть при нём. Но когда это заметил начальник лагеря, он сказал, что заметь это кто-нибудь другой, я мог бы отсидеть свою научную карьеру совсем в других лагерях. Позже мною, конечно, интересовались чекисты. Институт отправил мою статью о курильских вулканах для публикации в иностранном научном журнале – я получил звонок и приглашение в органы: «Всё в вашей статье хорошо, – сказал мне майор, – но зачем же вы к ней карту приложили?» Пришлось убрать, хотя карта была точно такая же, как любая школьная. Советская действительность – местами нелепая, обременительная и часто бессмысленная. На научный конгресс в Америку меня пригласили в 1965 году. Но в Академии наук был такой порядок: если ты впервые едешь за границу, документы подавай за десять месяцев, во второй раз – за шесть. Моё приглашение в эти сроки не укладывалось, хотя американцы пригласили меня, по своим понятиям, заблаговременно, с полной оплатой проживания, питания и внутренних перемещений. В АН мне посоветовали воспользоваться знакомствами в МВД, у меня таких не было, в ОВИРе рекомендовали обратиться с просьбой через ЦК, но я тогда был всего лишь научным сотрудником, ещё даже не кандидатом наук, и поездка не состоялась, потом меня ещё не раз приглашали, статьи-то регулярно публиковались, но ездил я с тем же успехом. Первый раз в Штаты попал в 1989 году на Геологический конгресс.

Вы говорили, что жить человек должен там, где может реализовывать свои интересы и планы, и что родиной можно называть много разных мест. У вас так и получилось?
– Как ни парадоксально это прозвучит, я прожил в той стране, где смог посвятить жизнь своим интересам. На втором курсе института меня распределили в группу изучения урановых месторождений. Молибденит я увидел на третьем курсе, когда попал на практику на Камчатку, и это всё в моей жизни определило. Я очень упрямо добивался нужного распределения и умел поворачивать обстоятельства в свою пользу. Работал с очень конкретным результатом и не мог его подгонять ни подо что, кроме интересов исследования. Хотя партия с правительством пытались его определять, он, к счастью, не подвластен человеческим силам. Русский язык бедноват для передачи всей палитры понимания любви. По-русски, если «люблю», то и родину, и женщину, и водку, и в морду кому-нибудь дать – всё одним глаголом, а я не хочу к президенту испытывать те же чувства, что и к жене. Мои родины рассыпаны по Земле – Камчатка, Курилы, Питер, где я родился. Вот Москву, например, я никогда не любил, но всегда испытывал к ней деловую привязанность.

Алена Городецкая