У нее было звучное имя. В античном Риме такое носили императоры и патриции. А в России начала ХХ века таким называли девчонок из деревень и фабричных поселков. Именно так и нарекли новорожденную дочку, появившуюся на свет 24 марта 1906 года бухгалтер Управления южных дорог Иван Иванович Шульженко и его жена Вера Александровна.

Принцесса с Москалевки

Девочке с харьковской Москалевки досталась роскошная внешность принцессы окраин: губки бантиком, щечки-яблочки и очаровательный, чуть-чуть утиный носик. Не поскупившаяся природа одарила ее и прелестной фигуркой, и чистым звонким голосом. Со всем этим богатством шестнадцатилетняя Клавдюша и пожаловала в 1923 году в театр Николая Синельникова, режиссера, прославившегося еще задолго до Клавиного рождения. Его называли своим учителем многие звезды тогдашней российской сцены, у него начинала Вера Комиссаржевская. И в начале двадцатых театр Николая Синельникова был знаменит далеко за пределами Харькова (в ту пору украинской столицы).

В качестве "представительского" номера Клавдия выбрала "Распрягайте, хлопцы, коней". Далее последовали жестокий романс "Шелковый шнурок", пользовавшийся шумным успехом на родной Москалевке, русская народная "По старой калужской дороге" и "Эти платочки" из репертуара эмигрировавшей с белогвардейцами звезды Изы Кремер. "Да-с, репертуар", - усмехнулся Синельников. Но на следующий день Клаву зачислили в массовку.

Самой крупной драматической ролью молоденькой актрисы стала Настасья Филипповна в "Идиоте". Примадонна Софья Баранская решила, что для нее будет слишком утомительно лежать на сцене неподвижно в течение почти целого акта, изображая убитую героиню. Тем более что зрители все равно видят только руки и макушку Настасьи Филипповны. И место Баранской заняла Шульженко, у которой руки и вправду были хороши: округлые, чуть полноватые. Картинно свесив кисть, Клава лежала вечер за вечером, слушая диалог Рогожина и Мышкина, и мечтая, когда же ей разрешат запеть.

Внимательный к дебютантам Синельников быстро понял, что пение Клавин конек и специально для Шульженко вставлял в спектакли музыкальные номера. Он же устроил ее к своему приятелю - профессору консерватории, который не только занялся с Клавой вокалом, но и помог избавиться от "гэкающего" харьковского говорка.

Кирпичики

Первым "хитом" Шульженко стала песня "Кирпичики", написанная специально для нее поэтом Павлом Германом. Совсем молодой Герман к тому времени уже был автором слов "Авиамарша". Но новая песня на "Авиамарш" оказалась вовсе не похожа. Герман положил на музыку вальсочка, известного всем начинающим пианистам как "Две собачки", еще более незатейливый сюжет о парне, девушке и кирпичном заводе. "Хорошая песня, - похвалила Клавина мама, услышав новинку в исполнении дочери, - на 'Маруся отравилась' похожа".

Премьера состоялось в конце сентября 1925 года на концерте, устроенном актерами Краснозаводского драматического театра, куда Шульженко перешла работать от Синельникова. "А теперь я исполню песню из своего репертуара", - потупила глаза девятнадцатилетняя Клавдюша, закончив привычную программу, и повела своим чистым контральто:

На окраине, где-то в городе,
Я в рабочей семье родилась,
Лет шестнадцати, горе мыкая,
На кирпичный завод нанялась.

Через месяц песню распевали во всех харьковских пивных. А вскоре она разлетелась и по стране. Успех был настолько феноменален, что на сюжет "Кирпичиков" сняли одноименный фильм - случай в истории кинематографа беспрецедентный.

Шульженко на сцене. 1959 г.

Идиллию первого успеха нарушила советская музыкальная критика. Цензура в те годы к эстраде только подбиралась, и песен еще не запрещали. Но ярлыки уже навешивали. "Мещанство", "похабщина" - шквал ругани, обрушившийся на "Кирпичики" был прямо пропорционален успеху песни у слушателей... Редчайший дар превращать своим исполнением в искусство самые незамысловатые, даже примитивные вещицы не единожды сыграет с Клавдией Ивановной злую шутку. "Пошлятиной" и "примитивизмом" будут объявлены не только "Руки" или "Записка", но даже и "Синий платочек", и "Давай закурим". Стараясь задобрить критику, Шульженко раз от разу насиловала свои программы, впихивая в них пафосные советские сочинения. Пока со временем не стало ясно, что есть у нее и еще один неоценимый дар, который единственный позволяет выжить на этом поприще долгие годы и делает из просто певца гения эстрады. Клавдия Ивановна физически не в состоянии была петь то, что не нравилось публике. Стоило ей почувствовать, что зал не откликается на песню, она никакими силами не могла уже заставить себя спеть ее еще раз. Она работала над новыми номерами катастрофически медленно, иногда доводя авторов до бешенства, но выпускала новую песню только тогда, когда была уверена и в ней, и в себе. Кажется, это правило она нарушила лишь однажды.

"Синий платочек" существовал задолго до того, как его исполнила Шульженко. Но - с другими словами. Песню написал еще до войны автор "Утомленного солнца" Ежи Петербургский. И пели ее такие звезды, как Лидия Русланова и Изабелла Юрьева. Шульженко не раз спрашивали, почему она не включает такую милую песню в свой репертуар. "Не нравится!" - отмахивалась она, не пускаясь в объяснения. И вот однажды во время войны, после концерта в одной из частей к ней подошел молоденький военный с лейтенантскими кубарями в петлицах. Смущаясь, протянул Клавдии листок со стихами: "А музыка из 'Синего платочка', вы наверняка знаете". Шульженко прочла текст. И в тот же день спела песню, которой суждено было остаться ее эмблемой и через много лет после смерти.

Желтые розы

Но в Харькове, в середине двадцатых, в круглолицей, симпатичной Клавочке все будущие таланты только провиделись. К счастью, истинные провидцы нашлись.

Елизавета Анисимовна Резникова согласилась работать у Клавдии аккомпаниатором и превратилась для нее и в близкого друга, и в воспитателя, и в концертмейстера. "Есть две причины пропустить репетицию: тяжелая болезнь или смерть", - говаривала Резникова. И Шульженко репетировала ежедневно, даже тогда, когда не оставалось надежды, что ей доведется выступать. Уже в больнице на Открытом шоссе в предсмертном беспамятстве она все порывалась встать и вскрикивала: "К роялю! К роялю!"

Именно Елизавета Анисимовна Резникова увезла Клавдию в 1928-м в Ленинград, где предстояло расцвести славе Шульженко.

В поезд "Харьков-Ленинград" Клава садилась, поигрывая обручальным кольцом на пальце. Незадолго до отъезда кольцо это подарил ей Илья Григорьев, ставший первой Клавиной страстью. До конца жизни всем розам Шульженко предпочитала желтые - такие, какие пытался подарить ей при знакомстве Илья. Отвергнутый букет он тогда лихо швырнул в урну...

В 1928 г. Клавдия Шульженко приехала в Ленинград

Нагловатый, ершистый и одновременно какой-то беззащитный Григорьев то ездил по стройкам, то до нитки проигрывался в карты и даже однажды стрелялся. Он сочинял стихи и издевательски высмеивал Клавины бесхитростные песни. Их то кидало друг к другу, то отбрасывало в разные стороны. И Клава то переезжала к Григорьеву в коммуналку, то возвращалась на Москалевку к родителям. Старики Шульженко Григорьева не любили и, судя по всему, до смерти боялись, что этот малохольный субъект окончательно завладеет их сокровищем. Но кроме родительского неодобрения, которого своенравная Клавдия не слишком-то и боялась, было и более важное обстоятельство. Григорьев слишком уж снисходительно относился к тому, что для Клавы составляло жизнь: к эстраде и песням, которые она пела. Ни он, ни она и подумать не могли, что спустя много лет им суждено будет проститься навсегда под одну из этих песен.

Во время очередной поездки на фронт Шульженко, давно потерявшая из виду Григорьева, пела в госпитале, в палате для обожженных танкистов. На кроватях лежали коконы из бинтов. Доктор сказал, что большого концерта не надо, раненые слишком тяжелые. Клавдия покорно спела несколько песен и уже направилась к выходу, когда за спиной в полной тишине раздалось еле слышно кем-то произнесенное странное слово: "Кунечка!" Этим ласковым именем называл ее когда-то Григорьев. Шульженко заметалась по палате: "Кто, кто только что меня позвал?" Ответа не было. Неудержимо рыдая, она выбежала в коридор. Весь вечер убеждала себя, что ей послышалось. А через два дня нашла в списке награжденных в газете: "И. П. Григорьев". Илья был удостоен ордена Красной Звезды. Посмертно.

Водоворот

Елизавета Резникова, хоть судьба и забросила ее в Харьков, была коренной ленинградкой. И, вернувшись в родной город, использовала все старые связи, чтобы продвинуть свою питомицу. Однажды в квартире, где они жили с Клавдией, появился сверкающий крахмальной грудью мужчина с лошадиным лицом - Николай Орешков, известный конферансье. С его легкой руки Клава дебютировала на сцене Кировского театра в праздничной программе к Дню печати. Когда Клавдия уходила под овации, молодой человек, стоявший в ожидании своего выхода за кулисами, проворчал: "Ну вот, как теперь выступать после вас? Предупреждать же надо!" Ворчуном оказался Николай Черкасов.

Клава Шульженко с отцом и братом, 1913 г.

Один за другим следовали концерты и встречи с людьми, составлявшими цвет советской эстрады. Резникова познакомила ее с Утесовым, уже гремевшим на весь Ленинград со своим джазом. А однажды на улице Клава встретила Исаака Дунаевского, который работал аккомпаниатором в театре Синельникова в дни ее харьковского дебюта. Вскоре пришел первый продолжительный ангажемент в один из мюзик-холлов, которые в конце двадцатых плодились, как кролики. Ленинград затягивал харьковскую девчонку в упоительный водоворот. В январе 1929-го она уже отправлялась на первые в своей жизни гастроли - в Москву. В купе ее соседом оказался чернявый симпатичный молодой человек с едва ощутимым одесским акцентом. Звали его Владимир Филиппович Коралли, и именно ему суждено было стать мужем Клавдии Ивановны Шульженко.

Настоящая фамилия Владимира была Кемпер, и, будучи Клавиным ровесником, он уже вполне мог считаться ветераном эстрады. Володя выступал с десяти лет - пел, танцевал, бил чечетку. Веселый, общительный, остроумный, он очень скоро стал отличным приятелем и бесценным советчиком Шульженко. С ним можно было до бесконечности говорить об эстраде, он знал всех и вся и отлично разбирался в хитросплетениях мира, который представлялся Клаве таким манящим, но таинственным и пугающим. Вскоре за общностью интересов пришла и любовь или во всяком случае то чувство, которое оба за нее приняли.

Избежать традиционного треугольника не удалось. Вернувшись с гастролей в Харьков, Клава никак не решалась объясниться с Григорьевым. Масла в огонь добавляла и мама Кемпер, почему-то заочно невзлюбившая будущую невестку. Григорьев же как ни в чем не бывало встречал Клавдию после концертов, провожал домой. Но и смешливый одессит не собирался сдаваться без боя.

Бой и вправду едва не приключился. Однажды Коралли дождался Клавдию после концерта. Она выходила под руку с Григорьевым. Завидев Владимира, вежливо приостановилась и церемонно произнесла: "Владимир Филиппович, познакомьтесь, это Илья Павлович Григорьев, мой жених". Вместо приветствия Коралли вдруг выдернул у Клавдии концертный чемоданчик и с силой швырнул его о стену. Туфли, платье, коробка с гримом разлетелись по земле. Григорьев схватил соперника за грудки. Тот выхватил из кармана браунинг - наградной, еще времен гражданской войны... Но дело решил не браунинг, а брошенное Ильей с презрением: "Актеришка!" Все колкости и насмешки Григорьева вдруг вспомнились Клаве при этих словах. "Убирайтесь оба", - заорала она, сняла кольцо, сунула его Григорьеву. И в тот же вечер написала Коралли письмо. В стихах. Коралли насел на мать, мама Кемпер сдалась, и Клава с Володей расписались.

Вскоре молодожены получили роскошное по тем временам жилье - две хорошие комнаты на Кировском проспекте, в квартире с телефоном. Клава принялась хлопотать, обставлять, выбирать портьеры. У Шульженко были страсть и вкус к антиквариату, и она с удовольствием спускала первые гонорары на столики и зеркала. А вскоре стало ясно, что комнатам на Кировском пришло время наполниться не только вещами, но и детским криком: Клавдия забеременела, и в мае 1932 года на свет появился сын, которого назвали Игорем, а по-домашнему Гошей.

Кино и немцы

Их совместная жизнь была наполнена теми мелочами, какие наполняют ее и в тысячах семей. Были и ссоры, и ревность, и сцены. Бешеный темперамент Коралли, проявившийся еще в "дуэли" с Григорьевым, давал о себе знать. Он мог сорвать со стола скатерть вместе с посудой, вином и закуской. Мог примчаться с гастролей, прослышав о том, что жена кокетничает с молодым композитором. Но, когда речь заходила о работе, Владимир всегда был озабочен успехом Клавдии.

C мужем Владимиром Коралли и сыном Игорем, 1940 г.

Именно он пробил для себя и жены роли в одном из первых звуковых фильмов. Фильм должен был называться "Кто твой друг?", и Клаве предназначались не только роль, но и песни. Увы, из-за недостатка средств фильм в результате вышел немой... Но на экране и в титрах Шульженко мелькнула, а это было уже кое-что. В 1935 году она выпустила первую граммофонную пластинку, на которой была записана и "Песня о юге" Ежи Петербургского, которую все знают как танго "Утомленное солнце". Пластинка для эстрадников тех лет была настоящим прорывом: голос Шульженко понесся из сотен граммофонов, и ряды ее слушателей расширились многократно в считанные недели.

Мало кто знает сейчас, что мимо Клавдии Ивановны в середине тридцатых прошла одна из самых громких ролей тогдашнего кинематографа - роль Анюты в "Веселых ребятах". Идея фильма принадлежала Утесову, и многие из мелодий, прозвучавших впоследствии с экрана, пришли в фильм из совместной работы Утесова и Дунаевского - спектакля-мюзикла "Музыкальный магазин". Утесов был уверен, что ему без труда удастся уговорить режиссера принять на главную роль Клавдию Шульженко. Но молодой Григорий Александров проявил невиданную твердость и стоял насмерть: роль Анюты будет играть только Любовь Орлова. Будем справедливы - фильм от подобной замены нисколько не проиграл.

Не только "Веселыми ребятами" вошли в историю советские 30-е годы. Чету Коралли-Шульженко страшные события обошли стороной. Но удивительно не это, а то, что Шульженко умудрилась избежать столь обычного в те годы атрибута успеха, как подписи под обвинительными петициями. Неизвестно, как ей это удалось, но Клавдия Ивановна ни в 30-е, ни в 50-е, ни в 70-е не подписала ни одного из писем с требованием "наказать", "уничтожить", "выдворить из страны". Возможно, она сама и не придавала значения этому факту своей биографии. Но факт остается фактом.

В 1939 году Шульженко получила третью премию на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады. Вторая, кстати, досталась Аркадию Райкину, а третью с Шульженко разделила Мария Миронова. При этом Клавдия оказалась единственной певицей, которой разрешили бисировать - на конкурсе это было запрещено. Но зрители так аплодировали Шульженко, что просто невозможно было объявить следующего исполнителя. И ей пришлось повторить "Записку".

Ее написал ленинградский композитор Илья Жак, который был влюблен в Клавдию. Тот же Жак написал для Шульженко и еще несколько замечательных песен, в том числе "Андрюшу" и "Дядю Ваню", под которые танцевала перед войной вся страна. Неуклюжие граммофоны ушли в прошлое, вытесненные компактными чемоданчиками, в которых пряталось новомодное техническое чудо - патефон. Чемоданчики брали с собой в лес и на пляж, выносили во дворы, где летними вечерами на скорую руку устраивали танцы. И, покрутив ручку, ставили пластинку и пускались в веселый фокстрот:

Эх, Андрюша, нам ли быть в печали.
Не прячь гармонь, играй на все лады.
Поднажми, чтоб горы заплясали,
Чтоб зашумели зеленые сады...

Где-то танцевали под этот мотив и вечером 21 июня.

Давай закурим

Военные годы стали триумфальным путем Клавдии Шульженко. Она прошла этот путь поистине самоотверженно. И те, кому довелось слышать и видеть Шульженко в годы войны, и через много лет платили ей трогательной любовью.

Шульженко чудом удалось вывезти из разбомбленного Харькова гостившего у родных Гошу. А вскоре началась блокада. У Шульженко был собственный оркестр - одно из приятных следствий победы в предвоенном конкурсе артистов эстрады. Вскоре после начала войны оркестр был переименован в Ленинградский фронтовой джаз-ансамбль и уже в июле начал давать фронтовые концерты. К осени семья вместе с Гошей и стареньким Иваном Ивановичем Шульженко, которого дочь перед войной забрала к себе, перебралась в подвал Дома Красной Армии. Теперь не приходилось спускаться в бомбоубежище по пять раз за ночь, и не нужно было тратить время на дорогу до работы. Иван Иванович той зимой умер от дистрофии, и Клавдия, боясь оставлять Гошу одного, стала брать его с собой на концерты, таская девятилетнего мальчика по фронтовым частям.

Артисты получали фронтовой паек, и это давало силы жить, но от плотненькой хохлушки не осталось и следа. Большеротой, худой, в темном платье с блестками и увидели ее впервые тысячи людей по стране: в 1942 году вышел в свет фильм "Концерт - фронту", где Шульженко исполняла "Синий платочек". В самом начале войны артисты, и женщины в том числе, обычно выступали одетыми в военную форму. Но однажды солдаты упросили Шульженко спеть в вечернем платье, чтобы хоть на несколько минут забыть о войне. С тех пор она всегда выступала перед бойцами в подчеркнуто женственном, эстрадном наряде. За первый год войны Шульженко дала 500 концертов и в 1942 году была награждена медалью "За оборону Ленинграда". В те годы в ее репертуар вместе с "Синим платочком" вошли "Вечер на рейде" и "Давай закурим". Сама Шульженко никогда в жизни не курила и почти не пила спиртного, лишь иногда по праздникам могла пригубить рюмку вина или шампанского. Факт этот неизменно потрясал поклонников, постоянно предлагавших ей после концерта трофейные шикарные папиросы.

В середине войны коллектив был вызван в Москву для подготовки программы к 25-летию Красной Армии. А после войны Коралли и Шульженко решили переехать в столицу насовсем.

Под натиском времени

В первый послевоенный год Шульженко исполнилось сорок. И цифра эта никак не приводила Клавдию Ивановну в восторг. К тому же в работе все шло наперекосяк: старые песни поднадоели, военные были любимы, но теряли актуальность, оркестр остался в Ленинграде... Тяжко приходилось не ей одной. "Темной ночи" тогда досталось за "кабацкие мотивы", "Летят перелетные птицы" была обвинена в "цыганском надрыве". Стоит ли говорить, что писали критики про Шульженко? Журнал "Крокодил" опубликовал эпиграмму:

Вы спели хорошо про встречи,
Про речи тоже и про руки.
Но слушать это каждый вечер
Знакомой рифмой скажем: муки.

Для певицы это был словно бы период безвременья, но время не стояло на месте, безжалостно продолжая наступление. Женщина до мозга костей, Шульженко чувствовала это - и воспринимала болезненно остро... Однажды она ни за что ни про что накричала на музыканта, с которым работала. Тот сначала ошарашенно слушал незаслуженные упреки, а потом, вдруг вскипев, выпалил: "Клавочка, да вы просто старая жопа!" Шульженко страшно обиделась и без конца потом повторяла: "Ну хорошо, пусть жопа. Но чтобы старая - это уж слишком!"

В канун 31 декабря 1955 года Шульженко с Коралли поссорились и впервые за долгие годы встретили Новый год врозь. А в наступившем году, прожив вместе 25 лет, развелись. Почему? Точного ответа на этот вопрос, наверное, ни один из них не знал. Быть может, они просто устали от четвертьвекового непрерывного общения друг с другом... Много лет спустя, умирая, Коралли просил похоронить его рядом с бывшей женой. Сын выполнил просьбу.

Развод изменил не только семейное положение Шульженко, но и жилищные условия. Прекрасная четырехкомнатная квартира на улице Алексея Толстого превратилась в коммуналку, где кроме Клавдии Ивановны и ее снохи с двумя внучками поселилась семья из четырех человек. Функции спальни, гостиной и комнаты для репетиций сосредоточились на 17 квадратных метрах. Между тем Шульженко никогда не позволяла себе появляться в халате даже на кухне. Как ей удавалось так существовать, остается загадкой. Но, видно, дело было настолько плохо, что Шульженко изменила своему принципу ничего не просить в высоких кабинетах и написала письмо с просьбой помочь ей с жильем. Ее вызвали к министру культуры Екатерине Фурцевой. Просидев в приемной больше часа, Шульженко поднялась и отчеканила, обращаясь к секретарю: "Передайте вашей начальнице, что она плохо воспитана!" О новой квартире пришлось забыть.

Последняя любовь

К середине 60-х она начала скрывать седеющие и редеющие волосы париком, а старческий румянец - килограммами пудры. Поклоны, которые она отвешивала на сцене, стали подчеркнуто глубокими, "земными", призванными показать гибкость, сохраненную с помощью изнурительных тренировок.

Ее последней любовью был кинооператор Георгий Епифанов, моложе Шульженко на 12 лет. Ее отчаянное, вырванное у судьбы последнее счастье - и его ожившая мечта юности. Увидев Клавдию Шульженко совсем молодым пареньком еще в довоенном Ленинграде, Епифанов собирал ее пластинки, всю войну возил их с собой в коробке из-под кинопленки. И в течение долгих лет ненавязчиво, изредка, стыдясь собственных чувств, слал ей открытки к праздникам, подписанные "Г. Е". Они случайно познакомились благодаря общей приятельнице. Шульженко пригласила Епифанова в гости. В обычно переполненной квартире на улице Толстого в тот вечер было на удивление пусто. Они проговорили весь вечер, как будто знали друг друга многие годы. "Ну вот что, Жорж, - сказала Шульженко под конец, глядя в сторону. - Вы уже или уходите, или оставайтесь". Он остался на восемь лет.

Именно Епифанов помог Шульженко выбраться из коммуналки, и остаток жизни она прожила в кооперативной квартире неподалеку от метро "Аэропорт", купленной с его помощью. Расставшись, они продолжали перезваниваться. Епифанов сопровождал ее в Кремль, когда ей вручали звание народной артистки СССР в 1971 году и орден Ленина в 1976-м. Он так и не обзавелся ни детьми, ни новой семьей. И, пережив Шульженко на 13 лет, умер в день ее рождения - 24 марта 1997 года.

A снег повалится

В застойные времена Шульженко вписалась неожиданно легко. Подобно многим фронтовикам, Брежнев не только любил, но и очень уважал Клавдию Ивановну. Ее приглашали выступать на все торжественные концерты. А 10 апреля 1976 года она давала свой юбилейный, посвященный семидесятилетию концерт в Колонном зале Дома союзов. Этот зал приносил ей успех всегда, начиная с довоенного еще конкурса. Но то, что выпало на долю Шульженко в этот весенний вечер, было не успехом, а триумфом.

Едва оправившись от тяжелой болезни, она готовилась к своему юбилейному вечеру с какой-то всепоглощающей страстью, в глубине души, видимо, понимая, что это выступление может стать ее последним большим концертом. В день иногда бывало по три репетиции - с оркестром, с пианистом, с ансамблем...

Она появилась на сцене в сером платье, сжимая в высоко поднятой руке синий шифоновый платок. Стремительно прошла к микрофону. Песню не объявляли - к чему? Зал не унимался семь минут. Она пела как никогда в жизни. А потом вдруг решила объявить одну из песен сама, проворковав в микрофон своим неподвластным годам голосом: "'А снег повалится'. Композитор Григорий Пономаренко, стихи Евгения Евтушенко, исполняет Клавдия Шульженко". Возбужденный зал улыбнулся тройному сочетанию украинских фамилий, раздались хлопки. Пианист проиграл вступление. И стоявшая на сцене женщина, которой две недели назад сравнялось семьдесят, запела:

А снег... а снег повалится, повалится,
И я прочту в его канве,
Что моя молодость повадится
Опять заглядывать ко мне...
И мне покажется, покажется, покажется
По Сретенкам и Моховым,
Что молод не был я пока еще,
А только буду молодым.

Зал ревел - в прямом и переносном смысле. А она стояла, с победным вызовом глядя перед собой. В тот вечер она победила всех - своих мужчин и своих критиков, время, возраст и неистовый страх перед старостью. Возможно, ей следовало умереть после того концерта. Но Бог отпустил еще восемь лет. Клавдия Ивановна скончалась в 1984 году и похоронена на Новодевичьем кладбище.