Незадолго до смерти Бернес попросил, чтобы студия звукозаписи записала четыре его песни: «Я люблю тебя, жизнь», «Журавли», «Три года ты мне снилась», «Мужской разговор». Он хотел, чтобы на его похоронах вместо оркестра и торжественных речей звучали эти песни…

Прежде всего — артист

МАРК Наумович Нейман родился 21 сентября 1911 года в городке Нежин на Черниговщине в семье старьевщика. Отец хотел, чтобы сын стал счетоводом, и даже отдал его в Харьковское торгово-промышленное училище. Но Марк решил по-другому — в 17 лет он сбежал в Москву и устроился статистом сразу в несколько театров: Театр Корша, Театр Революции, Малый театр. Нередко молоденькому пареньку, взявшему себе псевдоним Бернес, приходилось играть в двух театрах в один вечер.

В 1936 году режиссер «Мосфильма» В. Червяков пригласил его на небольшую роль в фильме «Заключенные». Тут его и заметил прославленный в будущем режиссер Сергей Юткевич. В фильме Юткевича «Шахтеры» Бернес сыграл одну из главных ролей — инженера Красовского. Своим нестандартным поведением перед камерой, ослепительной мужественной улыбкой, особой, «бернесовской» манерой общения с коллегами он покорил Сергея Юткевича, и режиссер пригласил Марка на съемки в новой кинокартине. Исполняя роль Кости Жигулева в фильме «Человек с ружьем», Бернес чувствовал незавершенность этого образа, отсутствие в нем чего-то очень важного и весомого, того последнего штриха, который дал бы его герою, хоть и второстепенному, возможность прожить на экране полнокровную, запоминающуюся жизнь. И высказал свое мнение режиссеру: этим последним штрихом должна стать песня. Режиссер согласился. С песней «Тучи над городом встали» Марк Бернес и взошел на кинематографический олимп.

Всего же Марк Бернес снялся в 35 фильмах, среди которых безусловная вершина — роль Аркадия Дзюбина в фильме «Два бойца». Трудно сегодня поверить, что режиссер фильма Л. Луков собирался менять Бернеса на другого актера. А было так: во время подготовки к роли Бернес никак не мог почувствовать себя солдатом Дзюбиным. И вот однажды он ушел со студии удрученный: может, правы товарищи — не сложится роль, напрасно бьется с ним режиссер. Почти машинально забрел в парикмахерскую, попросил постричь. Рассеянно взглянул на себя в зеркало только тогда, когда поднялся с кресла, — ну и вид! Фасончик «под бокс»: короткие виски, голый затылок, небрежная челочка — готовый солдат Дзюбин! Он поделился нечаянной удачей с девушкой-парикмахером — а она просто-напросто не умела стричь.

На эстраде его ждал сногсшибательный успех. По сей день нет лучшего исполнителя таких ставших народными песен, как «Я люблю тебя, жизнь», «Сережка с Малой Бронной», «Любимый город», «Хотят ли русские войны?», «Прасковья» («Враги сожгли родную хату»), «Темная ночь», «С чего начинается родина?», «Если бы парни всей земли», и многих-многих других. Всего он исполнил более ста песен, вошедших в золотой фонд отечественного искусства.

Близко знавшие Бернеса люди отмечали: он никогда не говорил «я спою», а говорил: «я расскажу вам песню». И никогда не считал пение своей профессией: «Прежде всего я артист кино, а мои песни — это моя любовь».

«А может быть, товарищ Бернес зазнался?»

РАССКАЗЫВАЕТ ЛЕОНИД УСАЧ, ЗАСЛУЖЕННЫЙ АРТИСТ РОССИИ:

— С МАРКОМ Наумовичем Бернесом я довольно часто выступал на концертах во дворцах спорта и на открытых стадионах. Успех у Бернеса был ошеломляющим. Если говорить о певцах, то в 50–60-х годах по популярности ему не было равных. Поклонницы даже создали клуб «Ура, Бернес!».

В те далекие времена правления Никиты Хрущева был заведен порядок, который регламентировал продолжительность выступления артистов на так называемых правительственных концертах: специальная комиссия устанавливала репертуар артиста и время нахождения исполнителя на сцене — ни секунды меньше и уж, конечно, ни секунды больше, поскольку уже доложено наверх и охране, что концерт будет идти, скажем, 80 минут. Каждому певцу было установлено, сколько песен он будет петь при любых условиях. И все. Ни боже упаси спеть плюс еще одну песню! Больше никогда не попадешь в правительственный концерт.

…Марк спел две разрешенные ему песни и ушел за кулисы. Аплодисменты загрохотали радостно, со всей силой. Бернес забежал за кулисы одухотворенный, могущий еще петь и петь. Зная строгий закон правительственных концертов, не разрешавший петь более позволенного, пошел петь третью песню. Спел. Аплодисментов опять было много, и они перешли в ритмическую скандировку, как тогда говорили артисты. Овацией публика просила петь еще. Стоя за кулисами, Бернес поправил галстук, готовясь выйти на сцену и спеть четвертую песню. Он даже шагнул в сторону сцены. Но тут произошло невероятное: маленький щупленький человек в черном костюме и лакированных ботинках как-то быстро и бесцеремонно всей своей хилой фигурой отодвинул Бернеса вглубь кулис, тем самым преградив дорогу артисту: «Нельзя! Вы свое спели и не дергайтесь, идите в гримерную. Все!» Подошли еще два человека в таких же черных костюмах. Один из них взял Бернеса за локоть и почти силой отвел вглубь кулис. Горько вздохнув, махнув рукой, он пошел в гримерную переодеваться. Долго сидел на красной бархатной банкетке, надеясь, что придет кто-нибудь из руководства, постарше этих черных головастиков, и скажет добрые слова извинений, объяснив все случившееся чрезвычайностью момента, ведь на концерте присутствует сам Никита Сергеевич.

На другой день ему рассказывали, что в Лужниках после окончания концерта, окруженный мощной охраной, на сцену поднялся Хрущев. Артистов срочно выстроили в одну шеренгу. Хрущев жал им руки, приговаривая: «Молодцы, здорово!» Потом замолчал, задумался и громко спросил: «А что, товарища Бернеса уже нет? Уехал? А жалко. Хотел я ему кое-что сказать. Он совсем обленился. Народ просит спеть еще хоть одну песню, а он домой заспешил. Зазнался, может быть? Нехорошо…»

Так, не поняв друг друга, разъехались в разные стороны два человека. Один, приехав домой, разделся, снял пиджак, на котором посверкивали золотые медали. Полуодетый, он двинулся к накрытому столу, налил себе большую рюмку. Выпил. Выпил еще и стал играть с собакой. Он любил животных больше, чем людей… Другой же, приехав домой, некоторое время стоял в коридоре, раздумывая, что же делать, как позвонить Хрущеву и извиниться. Сказать, что во всем виноват КГБ. Вечером выяснил по телефону, что гражданин его политического уровня не может звонить напрямую столь высокому лицу…

Прошло время, все утихло, Бернес забыл и скандал в Лужниках, и обиду на этих молчаливо юрких «мальчиков» в черных костюмах, не пустивших его на сцену. Но где-то не забыли… Взять хотя бы нашумевшую в то время историю с гаишником. Ведь кто-то придумал ее сюжет. «На днях выезжаю на зеленую стрелочку с Солянки на площадь Ногина и едва-едва двигаюсь в сторону Ильинских ворот. Все это на малой-малой скорости. Неожиданно из-за магазина «Мясо» выбегает инспектор ГАИ с устрашающим, озлобленным лицом и жезлом приказывает мне остановиться. Останавливаюсь. Подбегает и громко, чтоб слышали пешеходы: «Прошу водительское удостоверение». «Пожалуйста. А что я натворил?» — «Еще спрашивает! На красный свет проехал и еще спрашивает. Ты из себя дурака не строй. Водительское удостоверение я задерживаю. Машину вон туда, во двор, поставь и домой на своих двоих». Нет, автоинспектор явно подвыпивши: обозленный, разговаривает со мной на «ты», и самое главное — он из своего укрытия никак не мог видеть, на какой сигнал светофора я выехал на площадь Ногина. Объехав автоинспектора, я не поставил машину во двор, а прямым ходом к себе на Колхозную площадь, на Садовое кольцо. Сразу позвонил приятелю — полковнику ГАИ. Пожаловался на беспредел сотрудников. «Успокойся, Марк. Это они побаловаться решили, пощекотать твои нервишки. Послезавтра приеду к тебе обедать и привезу права. Будь здоров». Вот ужас! И никто не защитит. А если защитит, то только за мзду. Россия!» — так или примерно так рассказал мне эту историю Марк Наумович Бернес на гастролях в своем гостиничном номере ночью. И далее: «Назавтра часов в семь позвонил мой друг Боря Андреев: «Марик, ты сегодня газету читал?» — «Нет, что случилось?» — «В «Комсомолке» написано, что ты нарушил правила движения, сбил гаишника и уехал с места происшествия. Давай надевай штаны и беги к начальству, доказывай, что ты не верблюд, а, наоборот, тихий, мирный мальчонка неизвестной национальности…» Быстро встал, быстро оделся и, не позавтракав, побежал по инстанциям: Министерство культуры, ГАИ, редакции газет. И всюду мне отвечали с улыбкой во весь рот: «Да что вы говорите? Не может быть. Какое безобразие! Дорогой вы наш Марк Наумович, наше управление к этим делам отношения не имеет…» Так говорили всюду, куда бы Бернес ни обращался. А между тем на «Мосфильме» состоялось партийное собрание, на котором какие-то режиссеры, актеры, осветители осудили хулиганский поступок товарища Бернеса Марка Наумовича.

Нож в сердце Марка Бернеса

НЕСМОТРЯ на то что эта история похожа на легенду, она на самом деле имела место. Осенью 1958 года на свободу вышел человек, в блатном мире известный под кличкой Лихой. И ничем бы не прославился этот вагонный ворюга, если бы на запасных путях железнодорожного вокзала в Котласе не сел играть в буру с тремя бывшими зэками, освободившимися из лагеря вместе с ним.

Та котласская игра была необычна тем, что в качестве жертвы (пятого) была выбрана личность, каждому известная, — популярный киноактер Марк Бернес. И сделано это было неслучайно. В середине пятидесятых годов Бернес снялся в фильме «Ночной патруль», где ему досталась роль завязавшего с преступным миром старого вора Огонька. По воровским понятиям завязавший вор мог рассчитывать на спокойную жизнь только в том случае, если за ним не было никаких серьезных грехов перед товарищами и если он не купил свою свободу ценой предательства. В случае с Огоньком все обстояло несколько иначе. Перед миллионной аудиторией он пропагандировал свой уход, склоняя к нему других воров. Причем уже не киношных. Сегодня подобное отождествление экранного героя с реальной действительностью выглядит смешно, а в те годы это было вполне закономерно. Сыгравший вора Марк Бернес попал в разряд «сук» и был приговорен «законными» ворами к смерти. И убить артиста должен был поставивший его на кон Лихой. Та игра состоялась 24 октября, и к 1 ноября 1958 года знаменитый актер должен был погибнуть от бандитского ножа. И он бы погиб, если бы в дело внезапно не вмешался еще один человек, тоже бывший уголовник. Этот человек, который был всего лишь невольным свидетелем той игры, был страстным поклонником Марка Бернеса. Когда он понял, что над его любимым артистом нависла смертельная опасность (а он-то знал, что такое карточный долг в среде уголовников), то решил во что бы то ни стало спасти своего кумира. С городского телеграфа он позвонил по телефону в Москву одному из своих приятелей и объяснил создавшуюся ситуацию. С точки зрения уголовных традиций он поступал предательски, однако в душе оправдывал свои действия не менее весомым аргументом: ведь Бернес не имел никакого отношения к преступному миру, он артист, который отлично сыграл роль в фильме. Короче, приятель звонившего все прекрасно понял и тут же поспешил предупредить артиста о грозившей ему опасности. Благо дом на Сухаревской, где жил М. Бернес со своей пятилетней дочкой Наташей (жена артиста умерла незадолго до этого), знали многие москвичи. Когда М. Бернес узнал от совершенно постороннего человека, что его собираются убить, он в первые минуты просто не поверил в это. Однако незнакомец был весьма убедителен в своих доводах, и Бернес принял единственно правильное решение — он в тот же вечер отправился в МУР, к его начальнику И. Парфентьеву. Из числа сыщиков-муровцев были выделены четыре опера, которым было приказано посменно охранять Марка Бернеса везде, где бы он ни появлялся. А в качестве постоянного телохранителя к артисту был прикреплен мастер спорта по самбо, который в 1949–1955 годах работал в охране члена Политбюро Н. Булганина.

Дни с 26 октября по 1 ноября 1958 года можно смело назвать одними из самых драматичных в судьбе Марка Бернеса — он ограничил до минимума свои выходы из дома и все свои действия согласовывал с охраной. Однако убийца в те дни так и не объявился. Не пришел он и в последующем, хотя ждали его в течение двух недель. Что случилось с Лихим, доподлинно неизвестно. По одной из версий, по пути в Москву он попал в руки милиции, попытался бежать и был застрелен.

После этого беспрецедентного случая Марк Бернес больше никогда не играл в кино преступников.

«Не люблю сытых, благополучных песен»

В ТОМ ЖЕ злополучном 1958 году композитор Георгий Свиридов выступил в газете «Правда» с разгромной статьей. Близкий к властям композитор писал о Бернесе: «Пластинки, напетые им, распространены миллионными тиражами, являя собой образец пошлости, подмены естественного пения унылым говорком или многозначительным шепотом. Этому артисту мы во многом обязаны воскрешением отвратительных традиций «воровской романтики» — от куплетов «Шаланды, полные кефали» до слезливой песенки рецидивиста Огонька из кинофильма «Ночной патруль». И далее он риторически вопрошал: «Почему же к исполнению эстрадных песен у нас все чаще привлекают безголосых актеров кино и драмы, возрождающих к тому же пошлую манеру ресторанного пения?»

Ходили слухи, что статья была явно заказной, в основе которой лежали личные, весьма натянутые отношения между М. Бернесом и всемогущим тогда зятем Хрущева А. Аджубеем. Как бы там ни было, Бернес очень быстро ответил Свиридову, но не в прессе, а с эстрады — исполнением двух новых песен «Я люблю тебя, жизнь» и «Враги сожгли родную хату». Результат: сотни благодарственных писем и восторженные отзывы слушателей.

«Я не люблю сытых, благополучных песен, — говорил Бернес. — Если несчастный человек станет чуть счастливее, если вдруг услышит, что кто-то разделил его одиночество, — значит, с моей песней все обстоит благополучно».

«Моча у меня на редкость прозрачная…»

ВСПОМИНАЕТ КИНОДРАМАТУРГ АЛЕКСЕЙ КАПЛЕР:

— ВСКОРЕ после выхода на экран первой картины Бернеса мы шли с ним по коридору «Ленфильма». Это был перегороженный какой-то несерьезной фанерной стеной коридор с дверями, на каждой из которых прикреплена небольшая табличка с названием картины.

А за дверями маленькие, неуютные комнатки, так не похожие на творческий центр тех знаменитых картин, которые здесь создавались. Мы проходили мимо «Возвращения Максима», мимо «Петра Первого», «Великого гражданина» и «Волочаевских дней».

Навстречу то и дело попадались знакомые.

— Привет! Как дела?

— Как жизнь?

— Как здоровье?

После каждого такого приветствия мы с Бернесом переглядывались. Дело в том, что не далее как утром этого дня Бернес произнес за завтраком возмущенную речь по поводу привычных бессмыслиц, которыми полна жизнь. Задают такие вот, например, вопросы, но никому и в голову не приходит даже ждать ответа.

— Привет, Бернес, как здоровье? — остановил Марка у входа в павильон толстый администратор с огненно-рыжей шевелюрой. — А у меня, знаете, история… — Он стал было продолжать, но Бернес перебил его, взяв за пуговицу:

— Вы, кажется, интересовались моим здоровьем? — сказал он. — Так вот — мне сделали анализ мочи, и вы себе даже не можете представить, какая она. Это просто неправдоподобно, нет, без шуток, вы себе не можете представить, какая у меня моча…

Администратор попытался сделать движение по направлению к павильону, но Марк прочно держал его пуговицу:

— Врач сказал, что он никогда в жизни не видел такой мочи. Он даже хотел сделать повторный анализ. Какой-то просто фантастический удельный вес. Цвет, можете себе представить, соломенно-желтый…

Администратор понимал, что его разыгрывают, но у Бернеса был абсолютно серьезный вид, говорил он с таким увлечением, что прервать его не было никакой возможности. Попробовал было администратор незаметно высвободиться, но Бернес, не отпуская пуговицу, придвинулся к нему вплотную и, как бы сообщая какую-то тайну, зашептал:

— …Могу вам еще сказать доверительно: моча у меня на редкость прозрачная…

Тут администратор с некоторым подозрением вскинул взгляд на Марка — а может быть, тут никакой не розыгрыш, просто Бернес заговаривается?

— …И учтите, — продолжал шептать Марк, — я это говорю только вам, потому что вас интересует мое здоровье. Другому я никогда бы этого не сказал…

— Пустите! — вдруг испуганно завизжал администратор. — Пустите меня! Я опаздываю на съемку!..

Он пытался вырваться, но Бернес держал его уже не только за пуговицу — второй рукой он схватил собеседника за плечо и не отпускал.

— …Я вам так благодарен, что вас интересует мое здоровье, это ведь нечасто встречается — такой интерес. И я рад, что могу вам сообщить такие хорошие сведения.

— Спасите! Товарищи, спасите! — закричал администратор и попятился, с ужасом глядя на Бернеса, который явно сошел с ума: — А вы чего смотрите! — кричал он мне. — Держите же его!

— Не понимаю, — сказал я, — почему вы нервничаете? Вы спросили Марка Наумовича о здоровье, и он вам отвечает.

Тут рыжий рванулся изо всех сил, оставив в руке Бернеса пуговицу вместе с клочком пиджака, и опрометью бросился бежать.

Три года ты мне снилась…

С детьмиБЕРНЕСУ исполнилось 49 лет, когда судьба подарила ему женщину, ставшую его последней женой и музой. Избранница была на 18 лет моложе Бернеса. Рассказывает Лилия Бернес: «Впервые мы увидели друг друга 1 сентября 1960 года на школьном дворе. Я почему-то подумала, что это Николай Крючков. Так и сказала своему мужу (Люсьену Но, фотокорреспонденту «Пари-матч». — Ред.): «Люсьен, посмотри, Крючков привел свою дочь». А Люсьен ответил: «Это не Крючков, а Бернес!» Школа располагалась в Банном переулке и в то время была единственной в Москве французской спецшколой. Судьба распорядилась так, что мой сын Жан и дочка Марка Наташа сели за одну парту. Через какое-то время на родительском собрании мы с Марком Наумовичем оказались за одной партой, той, за которой сидели наши дети. Марк к тому времени уже четыре года как овдовел и жил вдвоем с дочерью. Прошло три месяца, и он сказал мне: «Уходи от него», имея в виду Люсьена».

И она ушла. Вместе с семилетним Жаном. И ни разу не пожалела об этом. Бернес не делал разницы между приемным сыном и родной дочерью — к обоим относился одинаково строго. Он никогда не помогал им делать уроки и запрещал это делать жене: считал, что, если не хотят учиться, не надо им жить дальше…

«Иногда от него можно было услышать: «Лиля, что ты так много внимания уделяешь детям? У них вся жизнь впереди. А мы не знаем, сколько нам дано».

В быту Бернес был абсолютно неприхотлив. Правда, любил, чтобы все было чисто, красиво, однако по дому сам никогда ничего не делал, гвоздя в жизни не забил. Если видел, что где-то непорядок, говорил: «Лиль! Поправь».

За все девять лет совместной жизни, которые были им отпущены, они практически не расставались. Жена сопровождала его во всех поездках. Лишь однажды Бернесу пришлось уехать в Ростов одному: Лилия вынуждена была остаться дома: заболели дети. Так он каждый день звонил и говорил: «Ну почему тебя нет рядом?»

«Уезжая из дома по делам, Марк звонил мне каждые полчаса: я там-то, делаю то-то. Он не давал мне минутки побыть одной и сам не хотел быть один. Помните, он спел: «Три года ты мне снилась…»? Это про себя спел. А про меня говорил: «Ты — моя лебединая песня». Я до сих пор не могу назвать себя вдовой. Я его жена. Жена — это ведь тоже профессия». Последние слова умирающего Бернеса были обращены к любимой жене: «Уйди, тебе же тяжело. — И тут же добавил: — Куда ты?» (Из книги Федора Раззакова «Звезды и криминал»).

«Вновь, пластинка, кружись, — написал в дни прощания с Марком Бернесом поэт Евгений Евтушенко. — Настоящее прошлым наполни. Он любил тебя, жизнь. Ты люби его тоже и помни».