- Здравствуйте, дорогие друзья. Приятно, представляя гостя, произнести всего одно слово, не называя фамилии, и все сразу понимают, о ком идет речь. Ну, скажем, достаточно упомянуть кулинарный техникум, и уже никто не сомневается, что в гостях Хазанов. А сегодня можно попробовать произнести слово «Атаман». Думаю, что вы уже догадались – Михаил Шуфутинский. Миша, привет.

ШУФУТИНСКИЙ. Привет.

- По правде говоря, ты уже на атамана не очень похож: стал стройный, как кипарис. А атаман все-таки должен быть с животом, мощный...

- То есть, ты считаешь, что я уже не дотягиваю до атамана, да?

- Ну не знаю... Во всяком случае такой мощи боцманской, атаманской уже нет. Я же говорю: кипарис просто.

- Нет, не кипарис. Мне нужно еще от десяти килограмм избавиться.

- Сколько ты сбросил?

- Тридцать.

- Тридцать килограмм!

- Да. Но за долго. Больше чем за два года.

- Ты побил рекорд Винокура. Каждый раз, когда мы с ним встречаемся – он в очередной раз сидит на диете. Я его спрашиваю: «Скажи мне, как?» Он говорит: «Вот так. Я ем суши. Нет, суши не ем – сушими. У меня опять ударило в голову, я опять сидел на диете, похудел». Потом он опять набирает. Ты уже побил его рекорд по всем статьям.

- Кстати, у нас офисы в одном здании в Москве, поэтому я с ним встречаюсь и на концертах часто, и в офисе. И он то худеет, то снова набирает: «Представляешь, - говорит, - Опять стал все есть подряд, растолстел». Дело в том, что худеть надо не так. Надо просто перестроить свою жизнь и свой взгляд на еду. У меня он совершенно перестроился - полностью. И началось это с того, что я… Эта тема нам интересна?

- Очень интересна. Ты представляешь, какое число и мужчин, и женщин у телеэкранов сейчас готовятся записать твои секреты?

- Я не шел худеть, я болел. У меня был страшенный артрит. Три года назад я выехал в концертном зале «Россия» на сцену на инвалидной коляске. Концерт нельзя было отменить, ТВ-6 снимало, контракт был подписан, билеты проданы. И я отпел сольник на коляске - есть эта съемка. Надо было выходить, я прилетел из Монако, и ноги отрубились. Что делать? Взяли эту инвалидную коляску, повесили на нее шары, цветы. У меня был тогда дуэт «Вкус меда», они меня вывозят, музыка играет, балет танцует, зал доволен, все думают, что это прикол.

- Решение номера...

- Да. А мне же надо петь целый концерт. Поставили высокий стул, я кое-как поднялся с палкой, сел, только тогда зал понял, что это не шутка. Вот такое состояние. Плюс у меня с 95-го года был очень сильный сахар в крови, то есть практически – диабет. Я принимал таблетки. И болел.

- А как ты добился таких результатов?

- А очень просто. Мне посоветовали доктора. Я к нему поднимался на шестой этаж без лифта – он на Чистых прудах, в старом доме живет. Я себя втаскивал по перилам просто к нему. Он говорит: «Через три месяца ты взлетишь сюда». И я через три месяца к нему взлетел.

- Потрясающе...

- Да. Он мне дал возможность снова поверить в то, что я живой, нормальный человек. С тех пор прошло два с половиной года. Я не принял ни одной таблетки - вообще никакой. У меня нет артрита, у меня нет диабета, я себя чувствую замечательно (тьфу-тьфу-тьфу!). Я меньше сплю, чем хотелось бы, при этом работоспособен. И потерял 30 килограмм. Они ушли постепенно.

- Вот Винокур, с которым ты худеешь практически на брудершафт, небось, завидует!

- Вовка, да. Понимаешь, сбросить – не проблема. Не набрать потом – это проблема...

- Миша, не все знают, что начинал ты на самом деле с джаза, это правда?

- Ну, да, конечно. Совсем в ранней юности.

- Не жалеешь, что изменил джазу? Все-таки джаз есть джаз.

- Я не изменил. Я не изменил. Дело в том, что ведь я учился и получил серьезное классическое образование.

- В «Ипполитова-Иванова» учился?

- Да. Я закончил дирижерско-хоровой факультет, изучал теорию и композицию, занимался этим серьезно, люблю классическую музыку и неплохо ее знаю. А джаз – это музыка, которую я любил и играл и, в общем, могу и сейчас поиграть. Я ничему не изменял.

- Но когда ты начинал, то, в основном, джазом занимался. Сейчас – нет.

- Я играл его, потому что любил. Но работа моя... Допустим, я работал аккомпаниатором у квартета «Аккорд» или где-то, на каких-то концертах сопровождал чьи-то выступления. А джаз – это было как хобби, то, что мы любили и то, чему были беззаветно преданы. Но от того, что мы любим до того, за что нам платят деньги – огромное расстояние.

- «Дистанции огромного размера».

- Конечно.

- Сколько лет ты проработал в Магадане?

- Четыре года.

- «Рубил капусту», что называется? Собирал деньги?

- Не то, чтобы собирал, я не так много их собрал…

- Почему ты уехал из Москвы?

- Потому что были проблемы. Потому что я дружил и общался со многими людьми, которые были в диссидентских кругах. Я ходил на всяческие студенческие тусовки… В общем, надо было из Москвы валить тогда, должен был Никсон приехать…

- То есть ты решил, что называется, «уйти на дно»?

- Нет, до этого я проехал с гастролями по всей стране. Аккомпанировал джазовой певице Лоле Хомянц. Очень хорошая певица. И ребята меня уговорили: «Давай в Магадан. Мы уже были, работали. Там есть ресторан, нас туда зовут». Просто поехали, мне было 23 или 24 года. Замечательное время – тяжелое, неуютное, но очень романтическое и совершенно ни с чем не сравнимое. Тем более, что там я женился, ко мне моя невеста приехала из Москвы, которая по сей день является моей супругой, живет она в Лос-Анджелесе – Маргарита…

- И ждет тебя там из Москвы...

- И ждет меня, и приезжает ко мне в Москву тоже. Там родился мой старший сын Дэвид – наш первенец. Он со мной в Москве, ему 31 год. Там много чего было, в Магадане... Я был у Козина в гостях.

Он пел нам песни... Я много чего видел, многое узнал. Научился некоторым законам, правилам – как себя нужно вести в той или иной ситуации. Это хорошая школа.

- То есть ты об этих четырех годах в Магадане ни в коей степени не жалеешь?

- Нет, совершенно нет!

- Миша, когда и как появился коллектив, который помнят до сих пор – «Лейся, песня!» (или как его еще называли «Взвейся, пейса»)?

- «Лейся, песня!» появился в 75-м году. Я как раз приехал из Магадана, делал аранжировки для разных коллективов, в том числе для ансамбля «Мелодия» на радио, аранжировал песни Славки Добрынина, мы с ним дружили. И он говорит: «Знаешь что? Создали коллектив Плоткин и Селезнев в Кемеровской филармонии «Лейся, песня!», но разругались, и Плоткин ушел куда-то в одну сторону, Селезнев – в другую…» В общем, Добрынин, который тоже принимал в этом активное участие, порекомендовал меня. И я туда полетел, в Кемерово. Приехал и возглавил «Лейся, песня!».

- Там была тогда мощнейшая филармония...

- Да, да, конечно! Мощнейшая, на самом деле. Там мы получили звание лауреат премии «Юность Кузбаса». У нас совершенно не было в репертуаре никаких комсомольских песен, мы были полностью запрещены на телевидении... Впрочем, я и сейчас практически на ТВ запрещен.

- Да ладно!?

- Конечно! Меня нет пять лет на ОРТ. Меня почти нет на РТР.

- Миша, да ты с экрана не уходишь!

- Нет, это было раньше. До 98-го года я действительно был очень много везде. Очень. Не на бис, а назло, как говорится.

- Ты хочешь сказать, что тебе на телевидении перекрыли кислород?

- Да.

- Почему?

- Меня не любит Эрнст.

- А за что он тебя не любит?

- А не знаю. Мы с ним не знакомы. Просто не любит.

- Так не бывает... За что-то же не любит?

- Бывает. Я не знаю, за что…

- У тебя есть, наверное, свои догадки?

- Нет. У меня нет догадок. У меня нет догадок. Подозреваю, что этот человек вообще на личности не обращает внимания. Ему важно, совпадает ли это с его коммерческими интересами или какими-то еще. Я с ним не знаком, мы ни разу не пересекались в жизни, но вот он меня не любит. До тех пор пока его не было там, у меня было все хорошо на ОРТ.

- Хорошо, Бог с ним, с ОРТ, а почему тебя отлучили от других каналов?

- Меня когда спрашивают журналисты: «А чего это вас не видно на ТВ?», я говорю: «А я туда и не хожу». Нет, на РТР я могу быть, но дорого очень стоят эфиры – прокручивать клипы – и мне практически сейчас это не нужно. Я есть на ТВЦ, а больше нет музыкальных каналов. Сегодня музыкальных программ, практически на российском телевидении нет.

- То есть, ты хочешь сказать, что в последнее время маэстро Шуфутинский попал в телеопалу в Москве?

- Конечно. Конечно. Я ни для кого не гожусь – «не формат». Потому что я не наклонился ни перед одним продюсером, сам себе всю жизнь продюсер - это раз. Во-вторых, я выпускаю альбомы, они самодостаточны, они стоят в десятках лучших альбомов по продажам годами…

- Значит, несмотря на то, что тебе перекрыли на ТВ кислород, твои сборы концертные от этого совсем не пострадали?

- Абсолютно нет.

- Как работал на аншлагах, так и работаешь?

- Конечно. Мало того, у меня появилось очень много частных приглашений – юбилеи компаний, презентации – которые мне даже больше нравятся, чем публичные концерты. Они гораздо интереснее и материально выгоднее, и легче. А публичные концерты я устраиваю тогда, когда мне этого хочется. Например, недавно у меня были концерты в зале «Россия». Скоро будут в Питере, потом в концертном зале «Украина» в Киеве. То есть я совершенно не ощущаю нехватки телевидения. Кроме того, во всех остальных городах, в регионах, есть мои клипы, и они и концерт по частям разрезали, кусками, песни крутят во всех городах.

- Сколько концертов ты работаешь в месяц?

- От двенадцати до восемнадцати, в среднем пятнадцать.

- Будь здоров! Еще чуть-чуть, и можно «чесом» назвать.

- Ты прав. Это очень много. А знаешь почему? Потому что концерт – это хорошо. Ты выходишь, обо всем забываешь, реализуешься на сцене, общаешься. А вот то, что до и после концерта... Пока еще переезды в России – это серьезное испытание. Но работаю, мне это нравится...

- Тяжело же, Миша, пятнадцать-восемнадцать концертов... Даже если не считать перелеты, это все равно работа, если не на износ, то близко к этому. Зачем тебе это нужно? Извини, но ты уже ведь можешь себе позволить столько не ишачить?

- Я жадный до общения. Все время боюсь, что мне этого не хватит. Я себя хочу реализовать.

- Насколько я понимаю, ты работаешь пятнадцать концертов, а не десять, не потому что за деньгами гонишься? Вряд ли сегодня для тебя рентабельно так надрываться для того, чтобы заработать пусть даже неплохие деньги?

- Да, конечно. Я стараюсь работать меньше, а получать больше, как любой другой человек! Но просто, понимаешь, это ни с чем не сравнимое ощущение - когда ты… там какие-то микробы в воздухе особые, когда ты выходишь на эту сцену, выступаешь. Когда-то в меня это запало. Я думаю, это случилось в 90-м году, когда я первый раз поехал в Союз на гастроли. Вот с тех пор во мне это живет, и я не могу – наркотик. Кроме того, деньги тоже нужны, потому что очень много расходов, у меня огромный штат людей: у нас 26 человек работает.

- Ну и обязательно, как минимум, две красивые женщины должны быть слева и справа от тебя...

- Лучше – три.

- Расскажи, как ты помирился с дико обиженным в свое время на тебя Розенбаумом? Чья была инициатива помириться, твоя или его?

- Знаешь, честно говоря, мы и не ссорились, и не мирились.

- Неправда. Я помню – Саша был на тебя ужасно обижен. Ты пел его песни тогда, когда самого Розенбаума знали плохо, хотя во всех такси крутились его кассеты. Он дико обижался за свое авторство... А потом вы вроде бы подружились и даже выпустили вместе несколько дисков.

- Это не совсем так. Я не знаю, как крутили его песни в такси, я жил тогда в Америке. Но знаю, что когда я приехал в 90-м году в первый раз в Москву, то не мог себе представить, что мои пластинки и кассеты действительно крутят везде! И мы сделали 75 концертов на стадионах за три месяца. Мы с ним встретились, очень хорошо встретились и подружились. Он человек безумно талантливый, но достаточно сложный характер у него... Он подвержен каким-то всплескам эмоциональным... Иной раз, когда встречаемся с ним в аэропорту случайно - обнимаемся, а иной раз он может даже не поздороваться, не посмотреть в мою сторону...

- Отношения остались непростыми?

- А их нет! Их нет, мы никак не пересекаемся. Я его песни не пою уже давно. У меня выходят альбом за альбомом разных авторов, и я кое-что сам делаю. И совершенно, в общем, не пострадал от этого. Была проблема из-за того, что компании, работающие сегодня на уровне сумасшедшего пиратства, издали мои альбомы с песнями, среди которых были и песни Розенбаума. И хотя авторство, естественно, было указано, никто там, в то время тем более – это примерно лет семь-восемь назад – не считался с авторскими правами. Поэтому ему не заплатили. Он на них подал в суд. Они судились. По-моему, он выиграл этот суд. Но ко мне это не имеет отношения, потому что я – исполнитель, а не автор. Я спел песню. Песня, вообще-то, пишется для того, чтобы человек ее спел. Сегодня ему не на кого обижаться, по-моему, он сегодня полностью обласкан властью, дружит с президентом, стал народным артистом. И поэтому я горжусь тем, что народный артист Розенбаум когда-то написал замечательную песню «Гоп-стоп», а я просто ее хорошо спел – и все. Я не народный артист, я обыкновенный Михаил Шуфутинский.

- И не обласкан президентом?

- Я не обласкан властью, поскольку этого не ищу. И я, все-таки, иностранец для них.

- Неужели они продолжают тебя воспринимать как иностранца?

- Представь себе.

- Ты же столько времени проводишь там!

- Десять месяцев в году, да.

- И все равно – иностранец?.. Скажи, Миша, ты действительно чувствуешь при общении с коллегами, с большими государственными людьми, несколько иное отношение, чем к россиянам? Мне кажется, что этого просто не может быть, ты уже настолько свой для них...

- Я свой для них. Они меня приглашают на свои дни рождения, даже не спеть, а просто побыть вместе. Они хотят со мной дружить. Но в официальных мероприятиях я не участвую. Скажем на День пограничника в концертный зал «Россия» на праздничный концерт меня не пригласят выступать. Может, это из-за репертуара? Но репертуар у меня самый обширный такой же, как у всех. Не знаю. Я совершенно от этого не комплексую.

- Но какая-то обида в тебе все равно чувствуется. Я же вижу...

- Нет, я был немножко одно время растерян из-за этого, не мог понять... А сейчас совершенно не придаю этому значения, потому что у меня есть вся страна. Мне не важно… Ну хорошо, возьмем опять Эрнста – ну неужели ты думаешь, что если Бог мне дал что-то такое, чего не дал кому-то другому, и я сумел что-то спеть, что попало в сердца огромному количеству людей, поэтому миллионы моих пластинок продавались и продаются, ко мне приходят люди; неужели ты думаешь, что я все это брошу из-за того, что какой-то один человек, даже если он возглавляет Первый канал, меня не любит?! Мне просто наплевать на это! Я живу в стране, где меня любят миллионы других людей. И вот это для меня – самая большая награда. Я ими обласкан, а уж как власть на это смотрит, это их дело. Но проблем у меня с этим нет. Я просто сторонний наблюдатель.

- Ты чуть-чуть сбоку?

- Да. Я сбоку. И их эта ситуация устраивает. Я живу нормально. Никуда не лезу, никому не мешаюсь, не занимаюсь бизнесом. Иосиф Давыдович Кобзон, например, меня за это очень хвалит, ему это нравится.

- Мы с тобой в свое время очень долго беседовали на тему так называемой блатяры в музыке. И пришли к тому, что на самом деле понятия «блатная песня» не существует. Существуют понятия - хорошая песня и плохая песня. Но Шуфутинского часто называли человеком, который поет блатной репертуар... Кстати, «Бродяга Байкал переехал», тоже ведь блатная песня, согласен?

- Конечно, конечно.

- Есть замечательные песни, которые принято называть блатными. Но сегодня очень часто приходится слышать, что Россия по своему творчеству музыкальному превратилась практически в зону, что звучит одна блатяра, которая заполонила все. Тебя это не раздражает?

- Ну, это не совсем так... Всего одно Радио Шансон есть, которое было, в общем, за решеткой долго-долго, было не разрешено, было вне закона. Сегодня оно вышло в эфир, и получилось так, что это единственное радио, которое за два года своего существования без всякой рекламы встало в пятерку лучших радио в стране. Значит, видимо, говоря языком рынка, есть на это покупатель…

- Я неоднократно слышал: «А что вы хотите? Страна превратилась в одну большую зону, поэтому зонные песни отовсюду и звучат».

- Но кроме того ведь есть масса других радиостанций, например, Love Радио, Хит-FM, «Русское радио», еще что-то. Я там не бываю никогда, но они-то крутят ту музыку, которая полностью скопирована с западной, с танцевальной попсы, и это выглядит вообще субтильно, вообще как-то непонятно... А блатная песня – это лишь маленькая веточка на огромном дереве искусства, которое называется Шансон. И я не так много их спел, таких песен. Если по-настоящему покопаться, можно найти в моих двадцати альбомах максимум двенадцать-пятнадцать песен. И в основном это стилизация, юмор… Да, много в эфире мусора и хлама, но если есть подход актерский к исполнению такой песни, если я как бы от третьего лица говорю о том, что произошло с человеком, который когда-то родился на юге и мечтает сойти на перрон с поезда и подержать в руках простой виноград и снять свою мятую шляпу, и увидеть людей, с которыми он никогда на этапе не встречался, и обнять свою маму, у меня от этого идут мурашки по коже! Если это стихи, если это поэзия, я пою об этом человеке как артист. Я рассказываю его судьбу. Блатные – это тоже часть народа. Лагеря – это часть российского народа и, между прочим, в свое время большая часть. Понимаешь, если я пою, и если блатной поет или вор поет – это другая история совсем! Потому что он поет как человек, живущий в этом. Это совершенно разные вещи.

- У тебя эпигонов появилось огромное количество... Доходит до того, что ты, насколько я знаю, не так давно попал на концерт Шуфутинского. Получил удовольствие? Чего смеешься? Расскажи.

- Это пиаровские штучки. Я не был на этом концерте. Нет. Но мне сказали, что Шуфутинский выступал. Это просто уже журналисты раскрутили, что я пришел на концерт. Ну как ты себе можешь представить, что я приду в зал, и меня никто не заметит? Это же невозможно, да? Но вообще много на самом деле людей, которые после того, как появились мои пластинки первые в Советском Союзе, стали сначала подражать, а потом делать нечто, используя мои приемы аранжировки, используя мой стиль. Некоторые даже получили серьезную популярность благодаря этому. Я совершенно не ревную, потому что это очень хорошо.

- Совсем не ревнуешь, Миша?

- Да нет, конечно! Это важно, когда в жанре появляются новые исполнители. Пускай, из десяти будет только два стоящих, но они будут. Еще десять родят еще двоих. Понимаешь, сегодня уже никуда это искусство не денешь. Шансон - это древнейшее искусство. Древнейшее. Недавно я готовил программу для одной радиостанции, которая называется «Наколочка». И мы с моим другом, композитором Игорем Зубковым залезли в библиотеку в консерватории, стали ковыряться там в книгах и нашли книгу на французском языке, которая называется «500 лет Шансона». Она была выпущена в 1901 году. Можешь себе представить?! Такая книга! Мы ее хотим перевести...

- Миша, сейчас я тебе подлянку кину...

- Я спрячусь за очками.

- Ты меня сейчас опозоришь перед зрителями? Я знаю, как вокалисты «любят» когда их просят спеть в приватной обстановке, без микрофона, без нормальных условий... Как на кухне, когда сидим и просто разговариваем.

- Ну давай. Мы вдвоем с тобой будем петь?

- Нет, уж извини, я песню портить не буду.

- Ты будешь сам петь?

- Миша! Имей совесть!

- Да нет, я могу. Но ты говоришь: «певцы, вокалисты», я – не вокалист. Начнем с того, что я не певец…

- Судя по тому, как ты начал скромничать, ты меня не подведешь и что-то споешь.

- Я тебя не подведу. Но я правда не вокалист, не певец, я исполнитель, музыкант. И я чувствую песни по-своему и по-своему их преподношу. А вот что спеть сейчас, я не очень хорошо знаю... Например, недавно мой альбом новый вышел, и он уже был готов к изданию. И вдруг я чувствую – не хватает мне там какой-то цыганской песни. Есть русская, есть еврейская, есть какие-то эмигрантские... Но не хватает чего-то! И вдруг вспоминаю, как в каком-то, черт знает каком, 85-м или, 86-м году в ресторане «Одесса» я слушал Алешу Дмитриевича, и он пел:

Эх, цыганка, да ты не грусти,

А слезы горькие скорей утри,

А мы поедем с тобой в дальние края,

Где веселье и счастье ждет тебя.

Ай нэ-нэ-нэ…

И я вспомнил, как он вышел, такой щуплый мужичок (покойный, сегодня уже нет его) и заиграл на этой гитаре, и это был такой бой, такая музыка, такие звуки фантастические, в нем была такая энергия! Вот эта песня мне вспомнилась, и представляешь, я с одного раза поехал в студию, записал ее, сделал, и она сегодня открыла мой альбом новый. Там:

Ну ты помни, цыганочка моя,

Вслед за зимою всегда идет весна…

Такая незатейливая, простая песенка, а очень-очень получилась яркая и хорошая... А еще Полярник написал хорошую песню для меня. Называется она «Играл скрипач». Я ее обработал под еврейскую. Мне показалось, что этот скрипач слепой, еврей. Вот в новом альбоме она вышла.

- Некий переброс с «Скрипач а идиш Моня»?

- Да. Я, кстати, с Моней встречался.

- Я с ним тоже встречался. Это ведь та самая знаменитая стекляшка, которая была в Ростове-на-Дону... Горел камин, и Моня выходил со скрипкой и с орденами…

- А я когда приехал и выступал на стадионе в Ростове в первый мой приезд туда, он вышел ко мне, и играл. Я ему спел тогда эту песню Розенбаума... А эту – «Играл скрипач», написал Полярник, такой есть поэт.

Среди задворков каменных

Играл скрипач молоденький

О поцелуях пламенных,

О нежной темной родинке.

Вела рука ранимая

Смычок свой очарованный,

И снова та, незримая,

Краснела зацелованным…

Ой, я после самолета немножко… не поется совсем. «Играл скрипач» - шикарная песня, я ее записал с хором Турецкого. И Сашка Фельдман сыграл потрясающее соло на скрипке...

- У тебя большой процент хороших клипов. У других в основном, получается так: в лучшем случае один клип неплохой, а остальное - мусор. Почему? Тебе просто не жалко денег, чтобы хороших режиссеров нанимать?

- Вообще в жизни моей есть правило – я доверяюсь полностью квалифицированным людям, и я им верю. Но я и участвую. Меня интересует, что происходит, как это будет сделано. Я задаю глупые вопросы, мне отвечают на глупые вопросы глупыми ответами. Но тем не менее, я, безусловно, участвую. Но на самом деле Кеосаян, Кальварский очень талантливы и профессиональны…

- Сын Эдмонда Кеосаяна, который «Неуловимых» снимал?

- Да, да, да.

- Я считаю, что «Ты себя побереги», который он снял, один из самых замечательных клипов. Я его очень люблю.

- Ты знаешь, он получил первую премию на каком-то фестивале в Каннах как самый лучший клип.

- Маленький спектакль. Там и завязка, и кульминация, и развязка – все на месте.

- Не снимаю клипов больше я сейчас.

- Почему?

- Крутить негде.

- А! Тебе же телевидение перекрыли.

- Конечно. И эфиры дорогие очень. Надо заплатить за один показ по РТР 4-5 тысяч долларов. За три с половиной минуты. А он ничего не дает! Их надо как минимум 25-30 на РТР таких эфиров. Раньше цены были подешевле, и мы умудрялись... Для хорошей раскрутки клипа нужно было 250-300 эфиров по всем каналам запустить. Много было музыки на СТС, на ТВ-6 (когда был ТВ-6, сейчас это спортивный канал), Муз-ТВ стоило дешевле гораздо. То есть умудрялись 250-300 эфиров дать за несколько месяцев. А сейчас я просто не снимаю. Нет смысла – раз. Второе – не вижу в этом никакой необходимости. Если песня самодостаточная, если она классная, если она дошла до сердец, то не нужен клип. Люди ее поют, они ее слышат из ларьков, из магазинов, из палаток, и поют сами. Так было с песней «Душа болит». На нее никогда не было клипа. Мы записывали этот альбом в Лос-Анджелесе. Я вернулся в Москву на гастроли, и ночью в поезде, вечером дал кассетку послушать проводникам. Они ее поставили, прокрутили. Под утро весь вагон проснулся от какого-то шума. Проводники со всего поезда собрались в купе, и разливая водку, орали: «Душа болит!» Представляешь, я от этого проснулся ночью! Клянусь, у меня есть свидетели – целая группа наша.

- Прошибла песня.

- Прошибла! С первого раза они ее запомнили, и им не нужен клип, они ее поняли и запомнили. Клип – это ведь для поддержки песни.

- Для раскрутки...

- Верно. Или это настоящее произведение. Тогда это здорово, тогда оправданно. Но сегодня, на самом деле, в эфире чернухи столько! И не надо говорить ни о каких блатных песнях. Ты послушай любого «Муми Троля», который поет: «Завтра утром мы пойдем тратить все твои деньги вместе» - тема, понимаешь...

- Это еще ладно. Я такие тексты слышал, что просто страшно произносить...

- А ты не слышал самого гениального, сейчас самый новый есть. Не помню, какая группа:

Ты целуй меня в живот,

Ниже, ниже, ниже... Вот!

Нормально, да?

- Потрясающе.

- Ничего?

- Очень сильно.

- Это «Русское радио».

- Поэтическая вершина... В каком году ты практически переместился отсюда в Москву?

- Начиная, где-то с 93-го года. У меня там офис, компания.

- Поделись, пожалуйста, своими ощущениями. Как ты, после двенадцати лет жизни в США, воспринимаешь эти десять лет в России?

- Два измерения. Первое – безусловно, там начался капитализм. А это прогресс, расцвет. Рано или поздно страна приходит к нормальному состоянию более или менее. Проблема только в том, что люди далеко не готовы, совершенно не готовы к этому, они не дотягивают, конечно, до Америки очень сильно. Поэтому Америку сильно там не жалуют...

- Ты чувствуешь эту жуткую ненависть по отношению к Америке?

- Чувствую и меня это страшно раздражает. Она даже не в народе, она у журналистов, она на телевизионных каналах. Причем я знаю, что это не сверху диктуется, это их внутренняя неприязнь к тому, кто живет лучше и умеет жить лучше, кто умеет улыбаться, кто умеет красиво говорить, кто умеет хорошо и правильно одеваться, кто уважает других вокруг себя. Неприязнь и неприятие – в основном, дело журналистской братии. Меня убивает, когда они начинают говорить с пренебрежением про Америку! Вот, я приезжаю в какой-то город на Украине. Меня принимает мэр города. Мы сидим за столом, обедаем, и он мне говорит: «Да были мы в вашей Америке!» Я говорю: «Ну и что?» - «Да не понравилося нам». Я говорю: «А что ж такое?» - «Да, грязно больно!» Понимаешь, да?! Ну вот с кем разговаривает? Ну вот о чем говорит?! Я закрываю на это глаза, я там живу и работаю, поскольку там 100 миллионов моих зрителей.

- Миша, ты понимаешь, вот это отношение мэра захолустного города меня мало волнует. Меня гораздо больше раздражает, что отношение журналистов, писателей, художников, вроде бы интеллигентных людей, которые еще десять лет назад смотрели на Америку как на что-то потрясающее и замечательное, сменилось откровенной ненавистью...

- Ну нет, не настолько сильно, ты немножко преувеличиваешь.

- Не знаю... А народ... Мне, например, рассказывали, что во время фильма со Шварценегером, когда террористы убивают очередного американского агента, в зале аплодисменты звучат.

- Да нет, народ… Это отношение к Америке, оно в народе даже не так чувствуется, как в прессе и на телевидении. Кстати, есть, допустим, «Эхо Москвы», которое совершенно противоположную позицию занимает.

- Ну «Эхо Москвы», насколько я понимаю, вообще, единственное радио, которое противоположную позицию занимает.

- Конечно. А у них как принято было раньше, так и продолжается. Поехал президент Путин в Америку, с Бушем поговорил в дружеской обстановке, вместе погуляли, выпили, поели – вдруг все сразу заговорили хорошо про Америку. Российские средства массовой информации - очень проститутская среда.

- Отрабатывают то, что заказывается?

- Да, да. Но я не думаю, что заказывается совсем сверху. Там все преувеличено. Ну, допустим, человек может сказать, моему пиар-директору, когда тот звонит по поводу какого-то материала: «Нет, нет, Шуфутинский нам не интересен, пока с ним ничего не случилось». То есть пока он жив, он нам не интересен, понимаешь?! «Для нашей газеты – нет, он не формат. А что-нибудь случилось?» - «Нет, не случилось». – «А что происходит?.. А, альбом новый. Да нет, ну это понятно. У всех новые альбомы, это нам не интересно». То есть там надо, чтобы с тобой что-то произошло: чтобы тебя ограбили тысяч на 300 долларов, чтобы в твою машину врезался, там я не знаю, самолет… Понимаешь, это бизнес. Так и здесь – им надо накручивать все время, что-то такое нагнетать. Вот они и нагнетают про Америку. Страна, безусловно, встала на рельсы, и обратного пути уже нет. Просто это будет гораздо дольше и мучительнее, потому что люди не готовы, они не созрели, они не понимают. Здесь ты можешь проехать по всей стране и на каждом перекрестке увидеть признаки цивилизации (я однажды проехал из Нью-Йорка до Лос-Анджелеса на машине, и мы прекрасно это видели), там – нет. Ты отъезжаешь 150 километров от Москвы, и уже совершенно другая страна, живущая другими интересами, другим способом и по другим законам. Поэтому потребуется очень много времени для того, чтобы это изменилось. Кроме того, здесь, предположим, человек неблаговидным образом работал в компании или партнера обманул и был изгнан, и если я об этом узнал – в худшем случае я ему не подам руки, не поздороваюсь. В Москве – по-другому. Там просто его сразу застрелят.

- Не изменилось в этом плане ничего?

- Изменилось. Криминальная часть населения старается перейти в легальный бизнес.

- К тебе всегда тянулись «крутые», криминальные авторитеты, мафионеры, они и уважали тебя, и зазывали к себе. Ты устаешь от этого? Или привык?..

- Они тянутся не только ко мне, а вообще ко всем.

- К тебе – особенно, учитывая и жанр, и голос.

- Ну, у меня есть мужское начало, его гораздо больше, чем у Пенкина, или там у кого-то еще, поэтому они, безусловно, тянутся ко мне. Я на самом деле мало общаюсь, очень мало общаюсь с людьми, которых не знаю. И если я это делаю, то они никак для меня не различаются по социальному положению или по роду занятий. Я их не разделяю: это вор или прокурор, адвокат или карманник… Я вижу человека, он мне или нравится, или не нравится. Я или хочу с ним говорить, или не хочу – вот и все. Я не ощущаю никакой усталости. Наоборот, намного тяжелее, когда ты приезжаешь на какое-то мероприятие, и ты должен 65 раз сфотографироваться и подписать 100 открыток. Вот это немножко утомляет. Но я не позволяю себе никогда в жизни показать это людям, потому что это тоже часть моей работы. Часть того, за что мне платят хорошие деньги. Я им нравлюсь, они пришли ко мне с любовью, они принесли свои деньги, и я должен их отработать. И должен показать, что не только я им нравлюсь, а они мне тоже нравятся. А они на самом деле мне нравятся! Поэтому я сажусь, каким бы ни был усталым или больным, или как бы мне ни надо было бежать, или не хочется – и подписываю эти пластинки, порой пиратские пластинки, потому что других нет. «А можно сфотографироваться?» - «Конечно, я для этого сюда и приехал!» Встаю и фотографируюсь. Совершенно не ломает меня. Приходят люди, и я не спрашиваю: «Ты вор или милиционер?» Какая мне разница! Понятно, я знаю основных в Москве, их все знают. Но чем они отличаются от тех, кто гораздо выше их?

- И насколько они близки к тем, кто гораздо выше…

- Да, да. Поверь мне - гораздо ближе, чем ко мне. Они туда тянутся больше.

- Ты постоянно ездишь и по России, и по бывшим республикам Советского Союза, и по Европе... Ничего не изменилось: самые красивые женщины все равно в России?

- Ну да. Да. Пожалуй, да. Хотя в последнее время наблюдается много красивых женщин в Швейцарии, в Австрии, но они почему-то все говорят по-русски.

- Миша, я бы тебя сейчас спросил что-нибудь «этакое», но не исключено, что Маргарита в Лос-Анджелесе смотрит передачу...

- А что ты хочешь у меня спросить?

- Ну, например, я бы тебя спросил, почему ты часто меняешь женщин, которые вокруг тебя на сцене, или почему тебе уже не хватает двух...

- Просто у меня в коллективе в танцевальной группе три девушки и два парня.

- Удобно...

- Я не часто меняю, потому что это коллектив, они прирабатываются, прирастают друг к другу, но есть программа, которая обновляется постоянно. Ну я страюсь… От меня никто не уходит так просто…

- От тебя уйдешь…

- Вот недавно... Девочка-балетмейстер проработала у меня семь лет, танцовщица. Вышла замуж, родила, и вместо нее пришла другая. А практически до этого… Многие люди работают со мной с первого дня, когда я приехал в Россию, в Советский Союз – тогда еще. То есть я стараюсь держать людей, поскольку это залог правильной работы. Кроме того, у нас же масса других работников, не только артистов и артисток. У нас офис большой, у меня два секретаря, два водителя, компьютерщик, бухгалтер... Студия с моим сыном.

- Короче, ты бюрократ.

- Я не бюрократ, просто вести бизнес более-менее по-американски стараюсь.

- Миша, наше время почти закончилось. Я тебе тут приготовил сюрприз, не предупредил, что программа всегда заканчивается стихами. Две строчки, четыре, короткое стихотворение – на твой выбор.

- Две.

- Давай.

- Афанасий Фет – по поводу твоего предыдущего вопроса.

Я жить хочу, я голоден, я жажду,

Хочу шампанского и много-много дев.

- Понятно. Я тебе очень благодарен за то, что ты выбрал время и пришел. Мне очень приятно было с тобой повидаться и поговорить. Хочу тебе пожелать радости творчества, чтобы у тебя всегда были битковые аншлаги, и чтобы когда ты выходишь на сцену, которая для тебя, конечно же, является наркотиком, ты видел в зале людей, которые подпевают тебе. И еще я хочу тебе пожелать, чтобы ты продолжал быть жадным и до вина, и до творчества, и до дев, и чтобы кураж, который в тебе существует, никогда тебя не покидал. Спасибо тебе большое.

- Спасибо, Витя.