За то, что он оставил Марию, его недолюбливали земляки. Его жизнь - шумная и короткая, ее - тихая и долгая. Мария Ивановна Шумская, школьная учительница, нынче - пенсионерка, живет в алтайском селе Майма.

...Тикают ходики. Минуты, часы, дни падают в прошлое. Седая женщина делает вид, что не плачет, протирает очки.

- Знаете, я и правда, наверное, больна уже глазами. Особенно почувствовала, когда ему исполнилось 70. То ли писали о нем много, то ли потому что кассету мы как раз выпустили... (Попросили написать о Шукшине в университетский сборник, а она напела. Получилась кассета "Какую роль сыграли песни в жизни и творчестве Шукшина?"). Закрою глаза - и его увижу. На мгновение...

В чемодане - вырезки и письма. "Машенька, голубушка моя..." "С острым чувством грусти вспоминаю Сростки"... "Что начала читать? Не попало ли тебе за прогул?" "Ты пишешь, что нет сил победить сплетни..."

Он ее первый муж. Она его первая жена. Развода не было. В загс с другой женщиной он шел с "чистым" паспортом - старый, с отметкой о первом браке, как-то потерял...

В Барнауле однажды, при заполнении какой-то анкеты, спросили: "Ваш муж Шукшин? Тот самый?" Ответила: "Нет, однофамилец".

Смотреть фильмы "однофамильца" и передачи о нем по телевизору давно ходит к соседке. Зачем Герману, мужу, видеть ее слезы?

- Он учился в Бийске, в автомобильном техникуме, приезжал на выходные, на каникулы. А я в школе училась. Познакомились на вечорках.

У Маши недостатка в поклонниках не было. Позже в одном из писем Шукшин удивлялся (и недоуменно, и восхищенно) тому, что из всех она выбрала его.

Возвращалась домой как раз с вечорок (Василий там тоже был). Подружки уже свернули к своим домам, шла одна. И слышала: кто-то за ней все идет и идет. Чувствовала, он. Это и правда был Вася. Такая вот первая неслучайная встреча.

- Он очень был скрытный, малоразговорчивый. И очень такой целеустремленный. Мы много о книгах говорили. Когда книги читал, брал все положительное к себе. И полушутя старался походить на "великих". На Джека Лондона, на Ленина, даже и на Сталина ("Знаешь, буду носить сапоги, как Сталин"). Когда ходил в библиотеку, всегда брал и художественную литературу, и Маркса, Энгельса, Ленина. Многое брал и стремился быть известным, как они.

Ходики тикают над пропастью времени. С хрестоматийного образа тихо осыпается позолота, которой не жалеют для него шукшиноведы.

"Быть известным". Ее это - сжатой пружиной в нем и притягивало, и пугало. Она и фамилию-то потом, при регистрации брака, не стала менять именно потому, что знала: станет известным. И боялась, что может быть ему помехой.

...А сапоги он носил. Оригинальничал, кажется, этим. И поступал (на заочное) не только во ВГИК, но еще и в историко-архивный институт.

Это потом примыслят: "Юный сын врага народа, расстрелянного в 1933-м, осознавший гнилость коммунистического режима и подвижнически противостоявший ему..." На самом деле - нормальное честолюбие. Замечательная (когда подкреплена дарованием) черта характера. Опасная - если с ней не совладать.

Этой любви выпало быть счастливой годы. Он оставил техникум, устроился на работу в трест "Союзпроммеханизация", потом турбинный завод в Калуге, затем строительство тракторного завода во Владимире, электростанция в Щербинке, железнодорожный мост в Голицыне и повестка из военкомата. Комиссованный с флота из-за той самой язвы желудка, вернулся в Сростки в 1953-м.

Были письма. Были две встречи в Новосибирске, где она тогда училась, а он останавливался проездом на побывку домой. Были встречи в Сростках.

Его бескозырка теперь в музее. Однажды надел ей на голову. Не всерьез обиделась: "Что я, вешалка?" А то попросил, уходя: "Помаши платком, когда увидишь меня на горе". Села на подоконник. Ждать пришлось недолго. Он сорвал бескозырку и стал ею размахивать. А она - платком.

Память любит такие пустяки. Потому что за ними - ощущение счастья.

Как и тогда, на той же горе (ей не нравится название Пикет - нерусское). Через село гнали стадо коров и овец. Звенели колокольчики. Мария с Василием засмеялись: "Вечерний звон!" Поднялись на гору и пропели куплет. Ни с того, ни с сего.

В 1954-м, сдав экстерном на аттестат зрелости, поработав учителем и директором в школе, Шукшин уехал в Москву, во ВГИК.

"Только теперь узнал твой адрес, но с чего начать - не знаю. Во-первых, во-вторых и в-третьих, - мы опять на разных концах земли. Маша, скажи мне очень откровенно, как ты УМЕЛА мне говорить: как относишься к тому, что я остался в Москве? Только не надо жертвовать собой, не надо говорить, что это хорошо, а думать в это время другое. Я хочу, просто требую, наконец, чтобы ты была со мной только откровенна, особенно теперь, я подчеркиваю".

Она не говорит, каким был ответ. Но в начале августа 1955-го Мария и Василий поженились. И он снова уехал в Москву.

В следующий раз встретились только в 1964 году. И больше никогда.

Что происходило тогда между ними?

В начале сентября семья (по свидетельству Натальи Макаровны Шукшиной-Зиновьевой, сестры Василия) получает от него письмо: "В Сростки не вернусь, пока не разведусь с Шумской". Но на развод так и не подал. Она тоже: "Разводиться? Мне самой? Он же не просил! Почему он не просил развод?"

Ходики тикают. Седая женщина печально смотрит куда-то вдаль.

О бурной московской жизни Шукшина она знала. Знала все - и о Людмиле Пшеничной, и о Лидии Александровой, и о Виктории Софроновой... Вплоть до того, что дочь зам.министра культуры, влюбленная в Шукшина, в доме которой он бывал, носила какие-то особые халаты с золотой нитью.

А он ей писал (когда он ей еще писал...): "У меня тут ничего не произошло и не происходит. Некогда писать. Побриться некогда".

Говорит, что верила. Поставила его на пьедестал и смотрела снизу вверх. Еще говорит, что ее мама молодец, потому что, встречаясь с отворачивающимся Шукшиным в Сростках (Мария уже там не жила - учительствовала в другом селе), ни разу слова не сказала ему.

- Почему-то я всегда старалась быть в стороне. Есть какой-то внутренний голос: "Не надо, не надо..." Могла бы, конечно, и встретиться с ним (Шукшин снимал тогда в родных местах фильм "Живет такой парень". - Прим. авт). Но старалась не показываться. Из-за гордости? Нет, не поэтому. Я не гордая. Сама даже не могу понять - почему не хотела...

Встреча в 1964-м... Он в бежевых брюках и в черной шелковой рубашке. Хотел попробовать начать все сначала. Его мать, Мария Сергеевна, присутствовавшая при разговоре, - тоже. Она ничего не ответила, а рано утром на следующий день уехала из Сросток. "Он известный такой, уже в фильмах снимался, а я - про-вин-ци-ал-ка, что тут говорить..." Наверное, когда-то она думала об этом с большой горечью. Сегодня уже нет...

Все, что осталось, - смотреть его фильмы и читать его книги. Дважды потом выходила замуж. Один, Валерий, пил и однажды продал собрание сочинений Горького, на которое Мария подписалась по просьбе Шукшина. В одном из томов лежала единственная фотография Василия, которая была у нее: стоит в рубахе-косоворотке с вышитым воротом, ему там восемнадцать... Другого, Германа, страшно ломала жизнь, может быть, именно поэтому он вместе с Марией Ивановной.

...Она живет в двух комнатах неблагоустроенного дома с печным отоплением, без водопровода, воюет с соседями из-за границ участка, отпаивает молоком отравившихся куриц, содержит в идеальном порядке и дом, и две сотки огорода, и получает скромную учительскую пенсию (сорок лет была преподавателем немецкого). Никогда не принимала участия в каких-либо "шукшинских мероприятиях", кроме разве что той кассеты с его любимыми песнями. Еще ей "дали" квартиру - в течение 20 лет должна вы­платить за нее 60 тысяч рублей. Но у нее нет 60 тысяч. Поэтому квартиру она сдает, чтобы платить за нее.

Никогда ей, конечно, и не приходило в голову, что, фактически не разведясь с Василием Шукшиным, может заявить претензии на часть его наследства. Но разве у ангелов бывает наследство?

Так ее упрекнула однажды московская писательница: "Мария Ивановна, что же вы о Василии Макаровиче рассказываете так, словно он ангел. Он совсем не ангел. Почему пишете неправду?"

- Я его другим не знала, - ответила.

... Еще она поет в ветеранском хоре при районном ДК. И вместе с хором ездит выступать на Шукшинские чтения в Сростки. Не на гору. На стадион - "до горы нам не добраться с нашими голосами". А последний раз их даже не пустили выступать. Сказали: "У нас и так 35 номеров любителей, к тому же все лауреаты..." Услышав залихватски-пошлое исполнение "лауреатами" песни "Уху я варила, уху ели все...", Мария Ивановна ушла со стадиона.

Они спели, конечно. Просто встали полукругом возле памятника Шукшину у музея и спели ему все. И "Скакал казак через долину", и "Степь да степь кругом", и "Ах, зачем эта ночь так была хороша...".

Не болела бы грудь, не томилась душа...