В среду - 80-лет со дня смерти Владимира Ленина. Его преждевременная кончина (не пивший и не куривший человек умер в 53 года; версия о наследственной болезни не нашла подтверждения) была связана не только с неимоверными нагрузками - недавний эмигрант волею истории оказался у руля огромной, пребывающей в кризисе державы. Подкосили Ленина и пули Фанни Каплан. Про эту женщину мы знаем очень немного. Между тем сам факт покушения и события, которые за ним последовали (начало "красного террора"), заставляют присмотреться к ней повнимательнее.

Итак, днем 30 августа 1918 года во дворе завода Михельсона прозвучали три выстрела. Ленин тяжело ранен. Стрелявшую задержали...

Признание

30 августа 1918 года, 23 часа 50 минут. Лубянка. Кабинет исполняющего обязанности председателя ВЧК Петерса.

В кабинете пятеро напряженных мужчин и женщина - встрепанная, бледная, в черной кофточке, наспех заправленной в черную юбку. Все молчат. Минуту, три, пять...

- Почему она стоит на одной ноге? - произносит наконец Петерс.

- Тут нашли кое-что, прятала в ботинке, - отвечает председатель Московского ревтрибунала Дьяконов.

Петерс, Дьяконов, Свердлов, Аванесов выходят в соседний кабинет. Нарком юстиции Курский начинает первый допрос.

Протокол первого допроса Фанни Каплан в ВЧК (два предыдущих были проведены в Замоскворецком военкомате, куда доставили всех задержанных с места покушения):

"Приехала я на митинг часов в восемь. Кто мне дал револьвер, не скажу. У меня никакого железнодорожного билета не было. В Томилине я не была. У меня никакого билета профессионального союза не было. Давно уже не служу. Откуда у меня деньги, я отвечать не буду. Я уже сказала, что фамилия моя Каплан одиннадцать лет. Стреляла я по убеждению. Я подтверждаю, что я говорила, что я приехала из Крыма. Связан ли мой социализм со Скоропадским, я отвечать не буду. Я никакой женщине не говорила, что "для нас неудача". Я не слышала ничего про организацию террористов, связанную с Савинковым. Говорить об этом не хочу. Есть ли у меня знакомые среди арестованных Чрезвычайной комиссией, не знаю. При мне никого из знакомых в Крыму не погибло. К теперешней власти на Украине отношусь отрицательно. Как отношусь к Самарской и Архангельской власти, не хочу отвечать.

Допрашивал наркомюст Курский". (Следственное дело N 2162).

Протокол Каплан подписать отказалась. Курский допрашивал ее до двух ночи. "Не скажу... не хочу... не буду... не знаю..." Следствие пока располагало только одним - признанием.

"Сумасшедшая или экзальтированная"

В половине третьего допрос продолжен. Курского сменил Петерс. Сначала присутствовали Свердлов и Аванесов, но Каплан при них говорить отказалась. Свердлов и Аванесов вышли. До нас дошла реплика-впечатление Аванесова: "На вид сумасшедшая какая-то. Или экзальтированная".

Петерс и Каплан остаются друг против друга. Петерс понимает - давить на эту женщину бессмысленно. "Сумасшедшая или экзальтированная" сейчас морально готова как раз противостоять давлению. Петерс начинает исподволь. Пытается выяснить политические взгляды арестованной. Рассказывает о себе, о былом увлечении анархизмом. Выясняется: Каплан - бывшая политкаторжанка, сидела в Акатуе с "Машей Спиридоновой" (лидером недавнего восстания левых эсеров). На каторге у Каплан начались проблемы со зрением: в 1906-м в номере киевской гостиницы она готовила бомбу, рвануло до срока, Каплан контузило, ранило, так ее и задержали; последствия контузии выразились в приступах слепоты.

"...Я спросил, за что ее посадили, как она ослепла. Она постепенно разговорилась. В конце допроса она расплакалась, и я до сих пор не могу понять, что означали эти слезы: раскаянье или утомленные нервы" (Я. Петерс. "Пролетарская революция" 1924 г. N10).

Итог допроса - второй протокол.

"Я, Фаня Ефимовна Каплан. Под этой фамилией жила с 1906 года. В 1906 году была арестована в Киеве по делу о взрыве... Была приговорена к вечной каторге. Сидела в Мальцевской каторжной тюрьме, а потом в Акатуевской тюрьме. После революции была освобождена и переехала в Читу. В апреле приехала в Москву. В Москве я остановилась у знакомой каторжанки Пигит, с которой вместе приехала из Читы, на Большой Садовой, д. 10, кв.5. Прожила там месяц, потом поехала в Евпаторию, в санаторий для политических амнистированных. В санатории я пробыла два месяца, а потом поехала в Харьков на операцию. После поехала в Севастополь и прожила там до февраля 1918 года. В Акатуе я сидела вместе со Спиридоновой. В тюрьме мои взгляды сформировались - я сделалась из анархистки социалисткой-революционеркой. Свои взгляды я изменила потому, что попала в анархисты очень молодой. Октябрьская революция меня застала в Харьковской больнице. Этой революцией я была недовольна, встретила ее отрицательно. Я стояла за Учредительное собрание и сейчас стою за это. По течению в эсеровской партии я больше примыкаю к Чернову. Мои родители в Америке. Они уехали в 1911 году. Имею четырех братьев и трех сестер. Все они рабочие. Отец мой еврейский учитель. Воспитание я получила домашнее. Занимала в Симферополе [должность] как заведующая курсами по подготовке работников в волостные земства. Жалованье получала на всем готовом 150 рублей в месяц. Самарское правительство принимаю всецело и стою за союз против Германии. Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг еще в феврале. Эта мысль во мне созрела в Симферополе, и с тех пор я начала готовиться к этому шагу. Допрашивал Петерс".

Этот протокол она подписала.

Очная ставка с английским послом

31 августа 1918 года - день активных следственных действий. Накануне, 30-го, был не только ранен Ленин; в Петрограде убили председателя питерского ВЧК Урицкого. Туда выехал Дзержинский; чекисты обыскивали английское посольство, считая его "штабом заговорщиков". Еще на день раньше по просьбе Чичерина (в связи с дипломатической необходимостью) Петерс выпустил арестованного английского посланника Локкарта. Но сегодня уже ушла нота советского правительства английскому правительству, и Локкарта снова сажают под замок.

Версия следствия: оба покушения и "заговор послов" связаны. Во главе плана - правые эсеры, их поддерживают англичане. Локкарту устраивается очная ставка с Каплан. Безрезультатно.

"Она была одета в черное. Черные волосы, черные глаза, обведенные черными кругами. Бесцветное лицо с ярко выраженными еврейскими чертами было непривлекательно. Ей могло быть от 20 до 35 лет. Несомненно, большевики надеялись, что она подаст мне какой-либо знак. Спокойствие ее было неестественно. Она подошла к окну и стала глядеть в него". (Роберт Брюс Локкарт. "История изнутри").

Ничего не дают и допросы задержанных. Шофер Ленина Степан Гиль заявляет, что "увидел стрелявшую" только "после выстрелов". Потом он вспомнил "женскую руку с браунингом", из которого "были произведены три выстрела. Стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе. Револьвер этот лежал под моими ногами. При мне револьвера этого никто не поднял". Позже скажет, что "толкнул его ногой под автомобиль".

Ни револьвера под автомобилем, ни браунинга на месте покушения не обнаружили. Только четыре гильзы, втоптанные в грязь. Каплан допросил заведующий отделом по борьбе с контрреволюцией ВЧК Скрыпник. Подследственная отвечала сквозь зубы: конверты со штемпелем Замоскворецкого военкомата вложила в ботинок, чтобы не колол гвоздь, профсоюзную карточку просто нашла, про железнодорожный билет вообще не помнит. Этот протокол она тоже подписала. Следователи Юровский и Кингисепп вместе с председателем завкома завода Михельсона Ивановым несколько раз выезжали на место покушения, но к четырем гильзам ничего не прибавили.

Спор Лубянки и Кремля

...В 1920 году Яков Петерс заболел тифом. Выздоравливал долго и мучительно. Чтобы занять себя, Петерс стал записывать в блокнот "личную хронику" - воспоминания двухлетней давности. Записи эти сохранились. Они на английском - Петерсу, долго жившему в Англии, английский был привычнее русского. Старые листки блокнота позволяют понять, как начался стремительный поворот событий вокруг "дела Каплан".

31 августа вечером Свердлов сказал Петерсу, что утром нужно дать официальное сообщение в "Известия ВЦИК":

- Напиши коротко, - посоветовал он, - стрелявшая - правая эсерка черновской группы, установлена ее связь с самарской организацией, готовившей покушение, принадлежит к группе заговорщиков.

- Этих "заговорщиков" придется выпустить - против них ничего нет, - пожал плечами Петерс. - Никакими связями ни с какой организацией от этой дамы пока не пахнет, а то, что она правая эсерка, сказал я. И вообще таких дилетантов, как мы, самих сажать нужно.

Свердлов ничего не ответил. Зато чуть позднее, на вопрос, как идут дела на Лубянке, ядовито бросил: "А так, что всю ВЧК надо пересажать, а даму выпустить. И на весь мир покаяться: мы, мол, дилетанты-с, извините-с!" (Из записок Веры Бонч-Бруевич. Сентябрь 1918 г. Изъяты у А.Мухина, секретаря ее мужа - старого большевика Владимира Бонч-Бруевича, при его аресте в 1938 году).

Сам Петерс в ту ночь продолжил допросы Каплан. Итогом долгого разговора стал совершенно неожиданный документ - оформленный в виде протокола текст, позднее воспроизведенный Петерсом в его блокнотах.

С мылом в голове

"...Ранней весной 1917 года освобожденные февральской революцией мы, десять политкаторжанок, выехали на телегах из Акатуя в Читу... Был мороз, ветер хлестал по щекам, все были больные, кашляли... и Маша Спиридонова отдала мне свою пуховую шаль... Потом, в Харькове, где ко мне почти полностью вернулось зрение, я так хотела в Москву, поскорей увидеть подруг, и часто сидела одна, закутавшись в эту шаль, прижавшись к ней щекой... Там же, в Харькове, я встретила Мику, Виктора. Мы с ним вместе в шестом году работали в одной группе, готовили взрыв. Встреча была случайной, он остался анархистом, и я была ему не нужна... Даже опасна. Он сказал, что побаивается меня, моей истеричности и прошлого. А я тогда ничего этого не понимала. Как мне объяснить? Всё опять было в красках, всё возвращалось - зрение, жизнь... Я решила пойти к нему, чтоб объясниться. И перед этим пошла на базар, чтобы купить мыла. Хорошего. Просили очень дорого, и я продала шаль. Я купила это мыло. Потом... утром... он сказал, что не любит меня и никогда не любил, а произошло всё сегодня оттого, что от меня пахнет духами Ванды. Я вернулась в больницу, села в кресло и хотела закутаться в свою шаль, потому что я всегда в ней пряталась от холодной тоски: Но шали у меня больше не было, а было это мыло... и я не могу простить себя... не прощаю..."

Эти записи утром 1 сентября Петерс показал приехавшему на Лубянку Луначарскому. Луначарский, Бухарин и - как ни странно - Сталин были теми людьми, которых Ленин (а в отсутствие его Свердлов) обычно призывал гасить внутрипартийные конфликты. Диалог, который тогда состоялся в кабинете Петерса, сохранили личные записи Луначарского.

- Я ее слушал, - вздохнул Петерс, - хотя быстро понял, что вместо какой-то связи со Спиридоновой будет фигурировать одна ее шаль. Но теперь хоть понятно, отчего Каплан такая - сначала полная слепота, потом - несчастная любовь...

- Немного жаль ее? - полуспросил Луначарский.

- Она мне омерзительна! Шла убивать, а в голове... мыло.

Версия о Мике

Приведенный протокол - пожалуй, единственный документ, в котором Каплан что-то говорит о себе. ...Ей было уже 28. В молодости красивая, но рано увядшая. С 16 лет - революционная борьба, тюрьмы, каторга. Никакой личной жизни. Вполне в духе времени. Но она была женщиной. Кто этот загадочный Мика, встреча с которым так ее поразила? Сегодня историки считают: скорее всего - Виктор Гарский (он же Шмидман, Тома, "Реалист" и т.д.), что вовлек ее шестнадцатилетней девочкой в авантюрную и беспорядочную жизнь коммунистов-анархистов, внезапно прерванную взрывом бомбы 22 декабря 1906 года. Тогда этот лихой боевик попросту сбежал из гостиничного номера, бросив юную Фаню, предварительно сунув свой браунинг в ее сумочку. Пройдет более десяти лет, для него полных всевозможных "приключений" на воле; для нее это будут годы тюрьмы, каторги, слепоты, внутреннего одиночества и беспросветности. И вдруг - как ослепительный луч - та встреча с ним в Харькове. Понимала, что нелюбима, не нужна, но сердце диктовало другое. И как расплата за ночь счастья - очередное возвращение в одиночество, но уже с каким-то новым привкусом. "Скоро ты увидишь, что таилось в моем сердце!" - сказала в июле 1793 года другая отвергнутая "мстительница" - Шарлотта Корде бежавшему от якобинского террора жирондисту Франсуа Бозо. - "И ты поймешь, какое сердце ты отверг!" Не то же ли самое желала показать любимому и "Немезида 1918 года"?

Браунинг как реликвия

1 сентября 1918 г. Следственные действия продолжаются. Кингисепп отпускает дочерей Марии Поповой, женщины, которая говорила с Лениным в момент покушения и была ранена одной из пуль (поначалу считалось, что Попова - тоже участница покушения). "Допросив подробно обеих дочерей Марии Григорьевны Поповой, я вынес вполне определенное впечатление, что М.Г. Попова является заурядной обывательницей, которая если интересовалась какими-либо общественными вопросами, то исключительно вопросом о хлебе. Нет ни тени подозрений, чтобы она была причастна к правоэсеровской или иной партии или к самому заговору. Дочери являются достойными дочерьми своей матери, выросли в нужде и беде, и картофель для них выше всякой политики... Ольгу и Нину Попову освободить. В. Кингисепп".

Прочих свидетелей тоже одного за другим выпускают. Взяли показания и отпустили знакомых Каплан по каторге, у которых она жила какое-то время или с которыми встречалась. Дальше, как водится, стали приходить люди, считавшие себя очевидцами покушения.

Рабочий завода Савельева Кузнецов принес браунинг N 150489. Кузнецов утверждал, что поднял браунинг на месте покушения и унес его с собой как дорогую реликвию. А прочитав в "Известиях ВЦИК" просьбу вернуть оружие, теперь вот принес. Вопроса, где лежал браунинг, он сначала не понял, сказал, что все это время хранил его у себя на груди, потом пояснил, что "браунинг лежал возле тела Владимира Ильича". Получалось расхождение с показаниями Гиля: тот говорил, что толкнул оружие ногой под машину. Браунинг был семизарядный; в обойме оставались четыре пули. Но если из него было сделано три выстрела, то откуда четвертая гильза? Путаница, путаница...

Партия сказала "надо"

Между тем от Лубянки требуют отчета. 2 сентября Свердлов созывает президиум ВЦИК, вызывает Петерса. Петерс говорит, что появляются новые данные, будет проведен следственный эксперимент, дактилоскопическая экспертиза. Свердлов соглашается - следствие нужно продолжать. Однако с Каплан придется решать сегодня.

"В деле есть ее признание? Есть. Товарищи, вношу предложение - гражданку Каплан за совершенное ею преступление сегодня расстрелять (Свердлов). - Признание не может служить доказательством вины (Петерс)".

На этой фразе протокол заседания заканчивается. Или обрывается.

Застрелить... Отстреливаться... Застрелиться...

До нас дошли лишь две реплики, воспроизведенные позже участниками событий. Чтобы понять их, нужно вспомнить: 7 июля (после левоэсеровского мятежа во главе с Марией Спиридоновой) Дзержинский ушел с поста председателя ВЧК не потому, что считал себя ответственным "за проникновение в аппарат комиссии левых эсеров", как писали в советских учебниках, а потому что являлся одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посла Мирбаха. Уже тогда, в июле, столкнулись две позиции в большевистском руководстве.

"Мы должны руководствоваться только законом", - сказал, обосновывая свою отставку, Дзержинский. "Здесь вопрос политический, и мы должны придерживаться политической целесообразности", - возражал ему Свердлов. (Протокол заседания ВЦИК от 7 июля 1918 г.)

На том заседании присутствовал Ленин, и отставка Дзержинского была принята. Сейчас, 2 сентября, Ленина не было. На протест Петерса против расстрела главной подозреваемой Свердлов ответил той же "политической целесообразностью" в связи с решением руководства "начать осуществлять на всей территории Советской республики Красный террор против врагов рабоче-крестьянской власти".

"Нам объявили войну, мы ответим войною. И чем жестче и однозначнее будет ее начало, тем ближе станет конец" - слова Свердлова на заседании (вычеркнутом из истории) президиума ВЦИК от 2 сентября 1918 года.

"С дела Каплан мы имеем шанс раз и навсегда отказаться от подмены закона какой бы то ни было целесообразностью" - слова Петерса от того же 2 сентября.

Видимо, этот спор и был главной темой заседания. А вечером на Лубянку приехал комендант Кремля Мальков с постановлением перевести Каплан из ВЧК в Кремль. В своих воспоминаниях он умалчивает, что приезжал тогда на Лубянку несколько раз.

"У меня была минута, когда я до смешного не знал, что мне делать, - рассказывал позже Петерс Луизе Брайант, - самому застрелить эту женщину, которую я ненавидел не меньше, чем мои товарищи, или отстреливаться от моих товарищей, если они станут забирать ее силой, или... застрелиться самому".

"Феликс с Петерсом - два сапога пара"

2 сентября ночью Каплан находилась все еще в здании ВЧК. 3 сентября утром Ленин попросил доложить ему, как идут дела. 3-го же из Петрограда в Москву выехал Дзержинский. Никто не сомневался, что он поддержит Петерса. ("Два сапога - пара" - так однажды выразился о председателе ВЧК и его заместителе Троцкий). С осуществлением решения президиума ВЦИК Свердлов решил поторопиться.

Еще один факт: в то утро на Лубянку снова приезжал Луначарский.

Когда-то этот русский интеллигент, сердцем принявший идею движения к справедливости и равенству, усилием воли и насилием логики подчинил себя законам смертельной борьбы. Сейчас Луначарскому предстояло убедить Петерса не противиться решению партийного руководства.

"...Анатолий Васильевич дал мне урок русского языка, еще раз деликатно напомнив, до какой степени для моих товарищей я все еще "англичанин". "В каждом из нас, - сказал он, - сидят двое: преступник - пере-ступник и праведник - право-дник, судия"... В то утро я отдал-таки своего судью на расстрел Малькову" (Петерс. Из воспоминаний Луизы Брайант).

Каплан расстреляли в Кремле в тот же день, 3 сентября. Если верить подцензурным воспоминаниям коменданта Кремля Малькова, это сделал он сам в четыре часа дня одним выстрелом, после того как Каплан повернулась к нему спиной, по команде "К машине!". Расстреляли единственного человека, который мог что-то рассказать, расстреляли, когда по сути ничего еще не было понятно, когда Петерс только наладил с подследственной психологический контакт, когда лишь пытался разобраться, почему пошла на свой безумный шаг эта странная женщина. И остались вопросы, которые сегодня оборачиваются бесчисленными версиями... Следствие по делу о покушении на Ленина продолжалось в 1918 году, в 1922-м, в 60-х, в 90-х. Продолжается до сих пор.