Прошло уже более десяти лет с того момента, когда «железный занавес» упал, и Россия стала открытой миру страной. Этот момент был эпохальным. И не только в том плане, что выводил страну из состояния вынужденной закрытости, но еще и в том, что позволял объединить Россию, разорванную на две части.

Гражданская война 1917-1922 годов действительно разорвала народ России на две части. Большая пошла за большевиками и осталась в новом, ими построенном государстве. А меньшая, проиграв войну, ушла со своего последнего плацдарма в Крыму в долгую эмиграцию. Вместе с солдатами и офицерами Русской армии генерала П.Н. Врангеля ушли гражданские лица: профессора, ученые, чиновники, общественные деятели, священники. Русская эмиграция дополнялась и впоследствии, за счет выезда из Советского Союза. Самым большим и важным пополнением для нее стал приезд «Философского парохода», на котором из СССР выехали высланные философы и ученые.

В Европе, в Берлине, Праге, Париже складывается своего рода «вторая Россия», живущая напряженной интеллектуальной жизнью, перемежаемой с упорной борьбой за свое существование. К сожалению, эту «вторую Россию» уничтожила Вторая мировая война. Русские эмигранты рассеялись по всему свету, оказавшись в США, Аргентине, Австралии, Новой Зеландии и Канаде. Часть из них стала жить в странах Западной Европы: ФРГ, Франции, Бельгии. С этих пор начинается их слияние с обществами приютивших стран. Русские эмигранты, особенно их потомки, становятся все более и более их гражданами.

Все это время, около 80 лет, русская эмиграция была лишена всякой возможности посещения России. Имена эмигрантов, а особенно тех, кто занимался активной политической деятельностью, были занесены в «черные списки». Им ни под каким предлогом не давалось разрешение на въезд. Долгое время русские эмигранты узнавали о событиях в России через «вторые руки», из случайных источников или через западную прессу.

Но вот «железный занавес» упал, и русские: коренные и живущие в эмиграции, получили возможность встретиться. Казалось бы, встреча должна была быть радостной. Все-таки, как-никак, они же бывшие соотечественники, русские. Но такой радостной встречи практически не получилось. И вот почему.

Чтобы меня не обвинили в предвзятости, начну с позиции «коренных» русских. Во-первых, они в очень большой части – люди советские, с любовью к Советскому Союзу, с гордостью за ее большие достижения. Даже автор, который застал только самое окончание Советской власти, тоже испытывает ностальгию при звуках старого советского гимна и при виде советской символики. «Коренные» русские – это граждане Советского Союза, и в ближайшие лет семьдесят с этим ничего нельзя будет поделать.

Во-вторых, пропагандой был заложен прочный стереотип неприятия всего заграничного, неприятия как враждебного и ненужного. У людей старшего поколения, то есть родившихся где-то до начала 80-х годов, этот стереотип еще составляет основу сознания. Однако нельзя сказать, что это неприятие заходит слишком далеко. Обычно житель России не отказывается от ознакомления с другими народами и странами. Порукой тому является активность российских граждан, ставших ездить по всему миру. Насколько мне известно, российские граждане в других странах – доброжелательные гости. Но все же, впереди всего сомнение, заложенное воспитанием и пропагандой: «А, может, не нужно?».

В-третьих, к сожалению, положение у значительной части населения России настолько бедственное, что начисто отталкивает все другие размышления, кроме того, как бы прожить и где заработать на кусок хлеба.

У русско-советского, «коренного» народа можно подчеркнуть еще одно, весьма любопытное качество – глубоко укоренившееся недоверие ко всякого рода рецептам и программам. Оно идет еще с коммунистических времен. Во время бурной демократизации страны, принесшей большей части населения огромные трудности, это качество еще более укрепилось. Русский «коренной» народ по-настоящему верит не в Бога, не в партийную программу, а в свой личный, пусть бы и небольшой, опыт, в свои собственные, пусть и ограниченные, силы. Так сказать, своя рубашка гораздо ближе к телу. Это особенно хорошо видно в русской провинции.

А теперь, с чем приехали представители русской эмиграции в Россию? Во-первых, они приехали с твердейшим убеждением, которое и до сего дня не выветрилось, что они знают рецепт самого лучшего устройства России.

Этот рецепт, предложенный целям рядом зарубежных политических организаций, поразительно напоминал порядки в Российской Империи, только скорректированные под требования современности. Причем, думается, скорректированные не под давлением российских условий, а под влиянием европейского парламентаризма. Этот рецепт, в самом кратком виде, представлял собой копию политического и экономического строя Российской Империи, где вместо императора и двора – президент и парламент.

Этот строй пытались построить в России в краткое время между революциями: февральской и октябрьской 1917 года. Наиболее последовательные сторонники «имперского парламентаризма» прямо, в открытую, призывают вернуться к положению после февраля 1917 года, и «продолжить наше развитие». Может быть, в теоретическом смысле такой строй и хорош, но, к сожалению, в российских условиях он оказался нежизнеспособен. Обстоятельства того бурного времени заставили перейти к более прочному властному механизму.

Из всех эмигрантов на мой взгляд, наиболее разумную позицию занял Председатель НТС Борис Сергеевич Пушкарев. Он выдвинул такую мысль, что совершенно не нужно воссоздавать в России дореволюционные порядки, а нужно в государственном, хозяйственном и культурном строительстве максимально использовать опыт стран Запада: Европы и США.

Уже по этому пункту эмиграция и «коренной» народ разошлись. В то время, когда представители эмиграции приехали в Россию, по стране носились десятки тысяч организованных в сотни организаций «преобразователей России» самой разной ориентации: от крайне радикального монархизма, до не менее крайне радикального анархизма. Представители эмиграции оказались лишь только одними из этих «преобразователей». Большинство населения просто не обращало внимания на эту политическую возню.

Во-вторых, эмигранты приехали с твердейшим убеждением в том, что Советская власть принесла России только одно зло, и что все русские только ждут момента ее крушения, чтобы провести решительную декоммунизацию страны. Это, пожалуй, было наиболее сильное убеждение эмигрантов, от которого не были свободны даже самые разумные люди из их числа.

Но вот Советская власть пала, а русский народ что-то не торопился совершить декоммунизацию. Кроме нескольких снесенных памятников, нескольких улиц и городов, переименованных под горячую руку в 1991-1992 годах, этот процесс дальше не пошел. Население страны почему-то желало жить при старых названиях: на улицах Ленина, Куйбышева, Кирова, бесчисленных советских героев, на улицах Пролетарских и Интернациональных. Попытки радикальных демократов поставить вопрос о названиях встретили глухое и ожесточенное сопротивление.

Остались на своем месте многочисленные памятники Ленину, многочисленные памятники вождям, героям, многочисленные мемориальные доски. Осталось абсолютное большинство старых названий городов и поселков.

Более того, значительная часть населения открыто поддерживала коммунистов, а другая часть, за вычетом меньшинства, если не поддерживала открыто, то им сочувствовала. КПСС распустили, но уже через год на ее месте возникла КПРФ. Эта партия получила от избирателей большой и долгосрочный кредит доверия. Редкие выборы коммунисты не собирали по 30-40% голосов избирателей. Политика в целом ряде регионов, особенно в так называемом «красном поясе», находилась в руках коммунистов. Более того, карта «красного пояса» не учитывает фактического влияния коммунистов на работу властных органов, как в столице, так и в регионах.

Поддержка населением коммунистов – вещь показательная. Даже после долгой, практически пятилетней кампании, с 1988 по 1993 годы, очернения компартии, поддержка ее не уменьшилась. Антикоммунизм в России явно не проходил. На выборах 1993 года в первую Госдуму, демократы потерпели сокрушительное поражение, а коммунисты вошли в здание на Охотном ряду большой и стройной колонной. После этого поражения влияние антикоммунистов на общественное мнение резко сократилось.

Факты эти показательные. Их бы заметить да учесть. Однако эмигранты умудрились этого не сделать. Они продолжили свою антикоммунистическую пропаганду, как привыкли делать за границей, и попали в очень сложное положение. В середине 90-х годов народ не слушал даже «официальных» демократов, контролировавших телевидение и главные газеты страны. Что тут говорить о небольших и небогатых эмигрантских политических объединениях! Они и вовсе скатились на самую окраину политического спектра, встав в ряды маленьких и не влиятельных общественных объединений.

Итак, эмигрантский антикоммунизм не прошел. Причин тому несколько. Первая причина заключается в том, что эмигранты предлагали какое-то новое, незнакомое устройство государства и общества, причем, оно совершенно никак не сочеталось с существующей действительностью. Уже это обстоятельство, в силу неверия в «программы» и «проекты», вызывало неприятие. Потом, эмигранты начисто отрицали какое бы то ни было значение советского опыта, накопленного за семьдесят лет. Отрицать в России советский опыт – большая ошибка. Это, во-первых, то, что «коренной» народ знает лучше всего. Во-вторых, это гордость и национальное достояние. Несмотря на все усилия пропагандистов, «Гулагом» и «террором» не удалось замазать такие эпопеи, как строительство Магнитки, Днепрогэса, Уралмаша, выдающихся побед в Великой Отечественной войне, и других, не менее ярких, эпизодов советской истории. И не удасться никогда. Вычеркнуть это – значит сильно обеднить национальную культуру современной России. А, в-третьих, это проверенный практикой опыт, то есть то, на что можно положиться в любых условиях. По-моему, годы демократизации страны только усилили это убеждение.

У эмиграции с ее антикоммунизмом получился крупный прокол.

В-третьих, продолжая перечисление качеств, русские эмигранты принесли с собой, кроме антикоммунизма, еще и озлобление Гражданской войны. В самой России ее практически забыли. Давно уже мертвы ее солдаты и командиры. Давно уже заплыли окопы и могилы. Индустриализация и Великая Отечественная война и бурные 1991-1993 годы стерли ее события из национальной памяти. Сейчас в России Гражданская война 1917-1922 годов – не более чем один из эпизодов ее большой и богатой истории. Для живущего поколения это что-то вроде Смутного времени и нашествия Наполеона на Россию. Не более того. Вот Великую Отечественную войну хорошо помнят. Помнят Афганскую войну, хотя масштаб событий несопоставим. А Гражданскую – забыли.

Факт этот тоже очевиден. Но его эмигранты проглядели. Они считали, и почему-то продолжают считать теперь, спустя десять лет, что русские живут еще той войной и по-прежнему делятся на «белых» и «красных». Но это не так, такое деление исчезло еще при Брежневе. Тогда даже очень известные белые и казачьи командиры уже становились «бойцами Красной армии» или «красными партизанами».

Может быть, антикоммунизм эмиграции «коренные» русские поняли бы и простили. Но его, в сочетании с делением на «белых» и «красных», уже не понимали и не прощали. Все эти качества, все вместе, делали русскую эмиграцию чужеродной частью России. То есть часть, родственную по происхождению, но не приживающуюся на российской почве.

Это можно было бы понять и простить в начале 90-х годов, когда эмигранты только-только знакомились с положением дел в России. Однако, прошло десять лет, но их позиция существенным образом не изменилась. По-прежнему, со звериной серьезностью навязывается все тот же непримиримый антикоммунизм. По-прежнему отрицается советский опыт. По-прежнему идет деление на «белых» и «красных». Эмиграция не хочет изменяться и не хочет признавать изменений в России, прожедших со времени окончания Гражданской войны. Все это делает русскую эмиграцию чужеродной частью России. И она таковой останется, вплоть до признания СоветскогоСоюза, как части истории русского государства.